Огненные времена - Джинн Калогридис

В ту ночь он был похож на дикаря, со спутанными волосами, обнаженным телом, блестящим от мази и перепачканным землей. Мускулы на его руках и груди казались мне красивее творений любого из скульпторов. Пораженная, я подняла руку, желая прикоснуться к ним, и тихо засмеялась, когда они затрепетали от моего прикосновения. Я провела по ним кончиками пальцев – от плеча по груди к животу. Там я остановилась у темного, мягкого куста волос, откуда возник его член, гордо вздымающийся и наполненный кровью.

Я коснулась его осторожно, с невинным любопытством и неожиданным диким желанием быть им пронзенной, как вдруг услышала сердцем тихий голос: «Сейчас не время…»

Но не успела я ничего сказать, как Жюстен убрал руку с моей груди и направил член между моих ног, а затем выгнул спину и со стоном вонзился в меня.

Я испытала острую боль, тут же смешавшуюся с наслаждением. Еще один толчок, и я тоже застонала, почувствовав неизбывное желание.

Но я хотела не Жюстена. Не Жюстена… Сейчас не время.

Невероятная сила охватила меня, и совершенно легко, словно смахивая муху, я столкнула его с себя и села.

Он упал на бок, задыхаясь, и я увидела, как в одно мгновение по его лицу пробежала бесконечная череда эмоций: желание, искренняя обида, а затем печаль понимания того, что он никогда не найдет во мне свою дорогую Бернис.

Тут желание снова возобладало, и он протянул ко мне руки. Я отпрянула от него и сказала как можно более ласково:

– Нет. Ты не тот, не единственный.

– Но ты должна, – сказал он бесхитростно, как ребенок. – Ведь это и есть посвящение, начало.

– Только не для меня. – Я встала и ощутила, что руки и ноги снова полны силы, голова не кружится и я чувствую себя хорошо. Бедный Жюстен не протестовал более. Он лежал на спине неподвижно, уставившись в потолок.

Я легко побежала к выходу из пещеры, нисколько не боясь костра и лишь наслаждаясь идущим от него теплом. Опершись рукой о холодную стену, выглянула наружу.

Дождь уже прекратился, и тучи рассеялись. Свет звезд лучами спускался на землю. Огромная полупрозрачная луна, испещренная голубовато-розоватыми прожилками, светила так ярко, что я могла видеть каждую дрожащую, сверкающую каплю влаги на каждом листочке в лесу.

Богиня снова была со мной.

Я тихо засмеялась и вдруг увидела вдали, среди деревьев, маленький белый шар света. Он приближался ко мне и по мере приближения рос, а когда оказался прямо передо мной, то был и выше, и шире меня.

Это был тот самый свет, что я видела в прошлое полнолуние за пределами нашего круга, тот свет, что ждал меня. В надежде, что передо мной явится сама богиня, я опустилась на колени… но из светового шара появился старик с серебряной бородой и кудрями, спадавшими до пояса. Это был тот самый еврей, который меня спас. Сутулый, одетый так же, как при жизни, в рогатой шапке, с желтой войлочной нашивкой, пришпиленной к скромному платью торговца. Такая бесконечная любовь светилась в его темных глазах с пожелтевшими от возраста белками, что на мои глаза навернулись слезы.

– Жакоб! – приветствовала я его, радуясь тому, что знаю имя этого человека, и в то же время понимая, что всегда знала и любила его как своего учителя и наставника.

– Моя госпожа! – ответил он, к моему вящему удивлению, и, взяв мои руки в свои, поднял меня на ноги. Затем встал на колени и приложил губы к моей руке, как рыцарь, присягающий на верность своей королеве.

– Нет! – воскликнула я поспешно. – Жакоб, вы не должны стоять передо мной на коленях!

И, словно следуя приказанию, он быстро встал и махнул рукой в сторону большой белой сферы, которая между тем оставалась там, где была.

Я взглянула туда, куда он показал. И увидела внутри этого сияния еще одного человека, тоже мужчину, с волосами светло-золотистого цвета хорошо отполированной меди и утонченным, красивым лицом. Он был одет в шелка и бархат, как дворянин, и на боку у него висел огромный меч.

Я знала его – и в то же время не знала и поэтому повернулась к Жакобу и спросила:

– Кто он?

– Эдуар. Один из многих, – ответил Жакоб. – Вам еще предстоит всех нас запомнить.

Фигура внутри светящегося шара превратилась в фигуру священника, потом третьего человека, четвертого, а потом начала меняться так быстро, что у меня закружилась голова. Наконец она превратилась в фигуру древнего вождя с грубо выкованной золотой короной на голове.

– А он кто? – спросила я Жакоба.

– Человек из легенды, – ответил тот. – Его называли Медведем.

Потом показался пожилой человек с посеребренными усами и бородой, одетый в простую кольчугу рыцаря прошлого века. Поверх кольчуги на нем была просторная белая туника, на которой выделялся крест цвета крови. У него было длинное суровое лицо, густые и грозные черные брови. Вглядевшись, я увидела, что и борода, и брови, и волосы его объяты пламенем.

– Жак, – прошептала я, когда охваченное пламенем лицо рыцаря растворилось, превратившись в лицо моего дорогого еврея, – Жакоб… – Я взглянула на моего призрачного спутника и еле сдержала слезы. – Жакоб! Сколько раз вам суждено погибнуть за меня?

В ответ он только улыбнулся и кивнул на шар белого света, который все еще покачивался перед нами.

И тогда, вглядевшись в свет, я увидела его лицо, лицо моего возлюбленного, того единственного, кого я всегда любила и всегда буду любить. И едва я увидела его, меня охватило почти невыносимое желание, желание, которого я до тех пор не знала, но которое всегда было во мне. Это была физическая боль, чувственное волнение, охватившее мое тело как огонь – и оно охватывает меня даже сейчас, когда я говорю о нем. Но в еще большей степени оно было желанием моей души. Это в надежде на то, что оно исполнится, я согласилась на обручение с Гийомом, а потом и Жюстеном и дважды была разочарована. Это ради него я оттолкнула Жюстена и испытала облегчение, когда Гийом умер, это его я не перестану искать, пока не найду, в этой жизни. Ибо без него мне не жить и не выполнить свое предназначение, ибо без него и мне, и всей нашей расе суждено погибнуть в пламени костров.

– Есть время и место для чар и для заклинаний, – сказал Жакоб. – И есть время для талисманов и амулетов. – Он кинул на меня загадочный острый взгляд и добавил: – Но для того чтобы раса могла продолжить существование, вам предстоит изучить высшую форму магии. Ибо в этом поколении, моя госпожа, особое зло ожидает нас. Столь великое зло, что даже такая ясновидящая, как вы, не может знать наверняка, каков будет итог – выживем ли мы, удастся ли хоть кому-нибудь из нас избежать костра. И если мы все умрем, то тогда погибнут все люди, мужчины и женщины, ибо, оставшись без нашего направляющего влияния, они будут обречены убивать своих соседей и самих себя, пока мир не опустеет.

– Тогда научите меня этой магии, – попросила я, но он печально покачал головой.

– Если бы я мог это сделать и спасти мир! Но господин и госпожа сами должны найти и научить друг Друга…

Едва он произнес это, как меня охватило наслаждение от одной мысли о том, что когда-нибудь я все же соединюсь с моим господином, и некоторое время я не могла думать ни о чем, кроме этого, но потом услышала слова Жакоба:

– Только тогда их магия достигнет высшей точки и вершины могущества. И она должна будет достичь этого, чтобы сразиться с врагами расы и всего человечества.

С мрачным видом Жакоб снова повернулся к мерцающему шару – и, к своему ужасу, я увидела, что свет погас и шар наполнился тьмой. Нет, это было нечто более глубокое, чем тьма. Это была самая зловещая пустота, самое страшное отрицание, самая беспредельная безнадежность – тот же самый ужас, который ждал меня тогда за пределами моего первого круга.

Я заглянула внутрь и увидела лица других людей – и опять это были дворянин с мечом, священник и другие, но все – иные, не те, кого я видела среди света. Это были враги. И все же они странным образом напоминали тех, кого я видела раньше.

– Эти люди тоже принадлежат к расе! – воскликнула я в изумлении.

– Да, – ответил Жакоб очень спокойным, даже задумчивым тоном.

У меня же так тряслись колени, что мне потребовалось большое усилие, чтобы не рухнуть. Жакоб повернулся и посмотрел на меня с состраданием.

– Но почему? – спросила я, и он быстро ответил:

– Они боятся сами себя. Трагедия, моя госпожа, заключается в том, что большинство из них пытается творить добро. Но даже такая мощная сила, как любовь, может привести к злу, если ее коснется тень страха.

Он снова заглянул в ужасную пустоту. Его сочувствие придало мне сил, и я тоже стала смотреть в эту бездну, на череду проходящих передо мной лиц, и думала о том, что никогда прежде не видела ничего более скорбного.

А потом пустота…

Прости меня, брат Мишель, мне трудно говорить. Я сейчас…

Нет, нет, все в порядке. Я не буду плакать. Я не буду плакать.

Потом сфера опустела, но по-прежнему вращалась передо мной, зловещая, чего-то ждущая. И тогда еще более жуткий страх обуял меня, ибо я услышала, как Жакоб сказал: