Овация сенатору - Монтанари Данила Комастри

— Кирия Пика, надо полагать! — поклонился Аврелий, широко улыбаясь. Оценив ситуацию, горгона что-то проворчала и попыталась скрыться.

— Кража, хранение краденого, сводничество, — перечислил патриций и быстро схватил её за руку. — Этих преступлений вполне достаточно, чтобы хорошей плёткой содрать кожу с твоей спины.

— Да как же этот наглый Гобус получит свои деньги, если постоянно доносит? Этот ростовщик просто душит меня. Даже проценты не могу заплатить ему, не то что долг отдать! — сердито проворчала старуха.

— Ты могла бы обратиться к своему старому хозяину, — посоветовал Аврелий.

Используя сложившуюся ситуацию, он вьщал себя за приспешника ростовщика. Иногда прикинуться мошенником имело больше смысла, чем предъявить все регалии магистрата.

— Ну что ты! С тех пор как умер его брат, он ни сестерция мне не даёт!

— Но прежде, однако, он купил тебе красивый дом, чтобы держала язык за зубами… — намекнул Аврелий, словно сообщник. — А о чём ты должна молчать? — спросил патриций, внезапно изменив тон.

Пика с подозрением посмотрела на него: не похож на подручных Гобуса этот…

— Ты правильно соображаешь. Меня прислал не твой ростовщик. Но прежде чем приклеить язык к нёбу и не распускать его больше, послушай внимательно, что я тебе скажу. У тебя два выхода из положения. Первый — оказаться в Мамертин-ской тюрьме с перечнем преступлений длинным, как борода Нестора[61], а в твоём возрасте живой тебе оттуда уже не выйти. Второй — ответить на мои вопросы и получить в награду приличные деньги, чтобы расстаться раз и навсегда с Гобусом и его приятелями. Выбирай.

Старуха не колебалась ни секунды и тут же выпалила:

— Что ты хочешь узнать?

— Историю супружеской измены, от начала до конца.

— Ну это проще простого! Моя хозяйка была замужем за Токулом уже двадцать лет, когда он взял к себе в дом брата и невестку. До этого она жила, не зная ни удовольствий, ни каких-либо развлечений…

— И тут появляется Антоний Феликс, молодой, симпатичный, привлекательный. То, что произошло, в сущности, вполне понятно… — рассудил Аврелий.

— Понятно, говоришь? — ухмыльнулась Пика. — А как ты объяснишь, что девушка во цвете лет, имеющая мужа, красивого, как Аполлон, вдруг оказывается в постели с лысым коротышкой — деверем?

— Бальбина и Токул! Боги бессмертные, я всегда думал…

— Думал то, что хозяину хотелось, чтобы все думали, — прервала его служанка. — И он заплатил немалые деньги жене, чтобы та уехала в Байи! А когда моя хозяйка умерла, освободив меня от рабства, я явилась к Токулу и — кто хочет понять, тот поймёт, — добилась от него этой лачуги и небольшого месячного содержания. В сущности, мне ещё повезло, потому что от этого сквалыги трудно получить хоть что-то. Потом он перестал платить, но я-то уже привыкла рассчитывать на эти деньги — вот и попала в беду с этим Гобусом. А он так и продолжает жить в своё удовольствие с этой шлюхой Бальби-ной! — завершила Пика свой рассказ и с радостью припрятала в складках одежды вознаграждение.

— Однако старикашка не промах! — в явном восхищении воскликнул Кастор. — Охмурил невестку, оставив с носом и этого красавчика, и всю его аристократическую родню!

— Старикашка? Но ему всего лишь пятьдесят лет! В Риме мужчина считается подростком до двадцати, юношей до сорока, а с сорока до шестидесяти — взрослым мужчиной. И только потом начинается старость, — возразил Аврелий, который с тех пор, как переступил за сорокалетний рубеж, стал очень болезненно воспринимать тему возраста.

— Выходит, красавец Феликс пренебрегал женой, и бедняжка заменила его более пожилым и более уродливым братом. Не будь он клиентом Глафиры, эта история вместе с рассказами Помпонии заставила бы меня подумать, будто Антоний окончательно рассорился с богом Приапом[62], — сказал Кастор.

— Импотенту нелегко живётся в городе, где мужчина должен постоянно подтверждать свою мужественность. Иначе он сталкивается с насмешками, издевательствами и даже с презрением окружающих. В результате Антонию только и оставалось, что обратиться к известной куртизанке, чтобы пустить людям пыль в глаза.

— Из твоей версии, мой господин, можно сделать ещё один вывод: если красавец Феликс избегал супружеского ложа, то…

— Ребёнок, которого ждёт Бальбина, — сын Токула. Вот тебе и повод для убийства! — с победным видом завершил разговор Аврелий и тут же добавил: — Мне нужно срочно с ней поговорить!

Сенатору, однако, не пришлось предупреждать её о своём визите — Бальбина сама позвала его к себе.

XXIV

НАКАНУНЕ ИЮЛЬСКИХ НОН

Трясясь в своём паланкине, который бегом несли нубийцы, Публий Аврелий спешил к дому Токула, надеясь, что Иппаркий вскоре догонит его. По пути он не переставал размышлять над этим необычным случаем: супружеская неверность, за которой маячила мрачная тень женоубийства.

И в самом деле — беременность девушки совпадала с коликой, которая заставила Феликса опасаться, будто его отравили. Аврелий не думал, что это случайное совпадение: одно дело мужчине закрыть один глаз на домашний грешок, и совсем другое — растить плод супружеской измены. Наверное, тут-то любовники и решили убить бедного Антония.

Странная судьба у этих братьев: Феликс, любимец Фортуны, растерял все блага, какие ему подарила судьба, а упрямый Токул тем временем старательно собирал их. Сначала состояние, потом сенаторское достоинство и, наконец, жену.

И вот теперь Бальбина, терзаемая схватками, велела срочно позвать Аврелия…

Едва перешагнув порог дома, патриций сразу понял, что наступил критический момент: женщины плакали, рабы метались, не зная, что делать, а акушерки старались выполнять пуганые указания какого-то верзилы с крючковатым носом.

— Пиявки! Нет, холодную ванну! Нет, успокоительное питьё! — никак не мог он решиться.

— Что тут происходит? — поинтересовался Аврелий.

— Госпоже очень плохо, — с отчаянием в голосе объяснила одна из служанок. — Хозяин в отъезде, мы послали за ним, но, боюсь, он опоздает. Силы покидают её. Иди, она хочет сейчас же поговорить с тобой!

В развевающемся на ветру хитоне и сумкой с инструментами через плечо прибыл Иппаркий и сразу же принялся горячо спорить с крючконосым мужчиной, если, конечно, можно назвать спором серию жестоких оскорблений, которые он обрушил на своего коллегу, выхватив у того из рук таз для кровопускания.

Входя в комнату роженицы, Аврелий успел увидеть, как Иппаркий плеснул воду из тазика с пиявками на чистейшую тунику незадачливого лекаря, сопровождая свой поступок отборной бранью.

Бальбина лежала в кровати, обливаясь холодным потом, в окружении заботливых акушерок, отиравших её похудевшее лицо, которое выглядело едва ли не усохшим по сравнению с огромным животом под одеялом.

Несмотря на жару, рядом с кроватью стояла горящая жаровня, а в тёмном углу — наготове родильный стул[63], до которого молодая женщин вряд ли смогла бы добраться.

— Сенатор, ты здесь? — еле слышно прошепта ла Бальбина.

— Да, но поговорим потом, пусть сначала Ип паркий осмотрит тебя! — ответил патриций.

— Нет! Отошли всех прочь!

Когда последняя служанка закрыла за собой дверь, Бальбина подозвала к себе Аврелия и с трудом произнесла:

— Я умираю. Это боги наказывают меня за то, что я отравила Феликса: я пыталась лечить его, но едва не убила. А потом он увидел меня, когда я примеряла серёжки, и заметил, что я беременна… и тогда я пошла за ним в Субуру и ударила ножом!

— Бальбина, тебе нужен врач! — взмолился патриций.

— Поклянись, что, когда умру, передашь Сенату моё признание…

Аврелий поспешил пообещать, и женщина в изнеможении откинулась на подушку.

В ту же минуту в комнату ворвался Иппаркий и начал что-то делать с животом роженицы под скептическим взглядом носатого коллеги.