Душекрад - Александр Зимовец

дворянской шпаги, Паскевич не применял. Нельзя было закричать, чтобы остановили бой — это было бы признанием поражения.

И вместе с тем, Герман чувствовал, что уставать-то понемногу начинает уже он. А вот соперник его, хотя и обливался потом, и дышал уже тяжело, а вот проворства на удивление не утрачивал и инициативы не упускал. Пару раз опалесцирующее острие шпаги едва не проткнуло Германа насквозь, а один раз пронеслось над самой головой, так что он даже почувствовал противный запах опаленных волос.

Еще сильнее настораживало то, что в пальцах, держащих шпагу, он стал ощущать тянущую боль, словно в перетруженной мышце. Это было странно: он не мог так устать за такое короткое время, даже если бы в его руках была настоящая шпага, а не бесплотный луч. И тем не менее, рука его медленно, но верно наливалась свинцовой тяжестью. Похоже, шпага пила из него силы. И он не знал, сколько сумеет еще продержаться.

Еще один удар, еще, еще. Теперь Герман уже почти не думал о нападении, сосредоточившись лишь на том, чтобы не пропустить смертельный укол. Противник же его выглядел так, словно начинает входить во вкус. На красном лице его появилась злорадная гримаса.

— Сдавайтесь… молодой человек, — проговорил он с азартом. — Дело ваше дрянь, а так… хоть цел уйдете…

— Благодарю покорно! — Герман отразил очередной укол и чуть отвел руку в сторону, чтобы дать ей немного отдохнуть. — Не нуждаюсь… в вашем сочувствии.

На секунду он встретился глазами с Ермоловой стоявшей в первом ряду. На ее лице была написана безумная надежда, смешанная со страхом. Обычная уверенность в себе покинула майора — она стояла бледная и нервно теребила пальцами подол туники, словно гимназистка на экзамене. Рядом с ней стояла баронесса — тоже бледная, но по другой причине. На ее губах играла улыбка, с которой всамделишная римлянка могла бы наблюдать за гладиаторским боем.

Замешкавшись всего на секунду, глядя на эту улыбку, Герман едва не пропустил очередной удар. Шпага прошла в каком-нибудь дюйме от его лица, он отшатнулся, поскользнулся на влажной от вечерней росы траве, грохнулся на землю, перекувырнулся, ушел от очередного тычка шпаги, оставившего в земле дымящуюся дыру, вскочил на ноги, и только после этого обнаружил, что его шпага, мигнув несколько раз, исчезла.

Герман почувствовал, как покрывается холодным потом.

— А ведь говорил я тебе, барин, не лезь ты в это во все, лучше бы, право слово, фефелу эту в кусты бы оттащил, может, она со связями какими, — проговорил где-то в отдалении сердобольный голос Внутреннего Дворецкого. «Фефела» кстати, тоже стояла тут же, в первом ряду. За время дуэли она пару раз посылала Герману воздушный поцелуй.

Несколько судорожных движений успевшими наполовину онеметь пальцами никак не исправили положение. Сила покинула его, оставив один на один с разозленным соперником.

— Что, силенок не хватило? — произнес то с ухмылкой. — А нечего было портить вечер тем, кто выше тебя. А ну, на колени тварь!

С этими словами он взмахнул шпагой, и она, немного удлинившись, пронеслась прямо над головой Германа, едва не задев его волосы. Он пригнулся, но на колени, все-таки, не пал, а ушел в кувырок, надеясь достать князя и ударить ногами. Это, впрочем, был уже жест отчаяния, никаких шансов завершить поединок чем-либо, кроме собственной смерти или позора, у него не осталось.

Ударить, впрочем, не вышло, князь с легкостью увернулся и нанес удар, который обжег Герману плечо. От острой боли тот вскрикнул, кинулся в сторону, как вдруг почувствовал под своей рукой какой-то канат… нет, это была сеть. Та самая тяжелая сеть ретиария, которую он бросил на землю в начале поединка. Раздумывать было некогда: Герман схватил сеть и запустил ею в Паскевича.

Тот попытался ее отбросить, однако вместо этого запутался, заметался, размахивая шпагой и с трудом держась на ногах. Усиленная магией ловкость теперь сыграла с князем злую шутку: он совершенно потерял контроль над своим телом и вопил, размахивая руками, словно пойманная в клетку крыса. В одном месте шпага прожгла сетку, поляну окутал дурно пахнущий дым от горелой пеньки, но освободиться это князю не помогло.

Герман вскочил на ноги и что было силы пнул барахтающегося в сети князя ногой. Тот грузно повалился на траву, запрокинув вверх ноги. Белая тога его задралась, и ввиду отсутствия под ней панталон, взору собравшимся предстало все, что под ней обреталось.

Паскевич неуклюже попытался встать, но Герман отправил его на землю новым пинком. Он почувствовал, как пальцы, все еще тяжелые, вновь наливаются силой. Несколько движений щепотью, и в них снова вспыхнул луч, упершийся князю в грудь. По толпе пронесся взволнованный шепот, послышались выкрики. Кто-то из дам требовал немедленно прекратить, пара мужских голосов, напротив, выражали одобрение.

— Это нарушение! — рявкнул горец. — Нельзя! Он поднял оружие. Это бесчестье!

— Еще одного слово о бесчестьи, — проговорил Герман, вытирая кровь со щеки. — И вы будете драться со мной следующим. Назовите ваше имя!

Горец налился кровью, но молчал.

— А я дуэльный кодекс знаю не хуже вашего, — продолжал Герман. — В кодексе сказано, что любая из сторон может использовать для защиты элементы своего костюма, в каковом она явилась на место дуэли, если только костюм не представляет собой кирасу или иную броню. Трезубец и сеть — это элементы моего костюма, маскарадного. Никто здесь не скажет, что это не так.

— Браво, — произнесла баронесса со сдержанной улыбкой. — На этом я полагаю поединок оконченным.

— Но позвольте! — воскликнул, с трудом поднимаясь с земли, Паскевич. — Я имею право требовать немедленного продолжения!

— А я, как хозяйка дома, имею право выставить вас вон, — спокойно ответила фон Аворакш. — Думаю, будет лучше, если мы оба не станем злоупотреблять нашими правами.

— Вам не потребуется злоупотреблять вашими, — прошипел Князь, потирая колено. — Потому что я покидаю ваш дом немедленно, и ноги моей больше здесь не будет. А вас… на вас я найду управу, госпожа сводня.

— Еще одно слово, и вы покинете мой дом быстрее, чем рассчитываете, — ответила баронесса голосом, в котором было что-то от рассерженной кошки, готовой выпустить когти. Герман смотрел на нее завороженно. В ярости она была еще красивее, и толпа, кажется, тоже не сводила с нее глаз. Сама же она явно наслаждалась такой реакцией толпы.

Паскевич в самом деле не произнес больше ни одного слова, а направился к воротам, возле которых стояли в ряд кареты. Следом за ним отправились Плещеев с горцем.

— Что ж, кажется, вы герой вечера, — произнесла баронесса, обернувшись к Герману. — Пойдемте, похоже, нам будет, о чем поговорить.

— Это может быть ловушкой, — прошептала ему оказавшаяся за его спиной Ермолова.

— А может быть, и нет, — сказала с усмешкой баронесса, которая, вроде бы, не должна была этой реплики услышать, но вот ведь, услышала. — Пока не попробуете, не узнаете, господин корнет.

Глава пятнадцатая, в которой происходит разговор в ночи

Они шли по залитой лунным светом аллее, окруженной старыми темными вязами. Впереди в лунном свете ярко вырисовывалась беседка из белых столбов, настолько тонких, что, казалось, они вот-вот подломятся, не удержав массивный купол. Баронесса вошла в нее, села на небольшую плетеную скамеечку, положила ногу на ногу, слегка поправила платье и указала Герману на другую скамейку, напротив.

— Присаживайтесь.

Он осторожно сел на краешек, глядя на нее с некоторой опаской и шевеля пальцами. Те, кажется, снова начали наливаться силой и, возможно, сейчас он мог бы призвать шпагу снова. Вот только надо ли?

Чуть поодаль от скамейки он заметил нечто вроде мягкого матраса, прикрытого шелковым покрывалом, расшитым черными узорами, напоминающими паутину. В самом деле, что ли, она принимает здесь тех, кого хочет соблазнить? При этой мысли в голове Германа нарисовались картины, одна другой притягательнее. Однако он сделал усилие, чтобы их отогнать. Напомнил себе, что он все еще на службе.

Несколько секунд они просто смотрели друг на друга. Лицо баронессы, бледность которого подчеркивал падавший сквозь ветви жасмина лунный свет, было загадочным и расслабленным. Улыбка, застывшая на полуоткрытых губах, озадаченной.

— Ну, рассказывайте, — проговорила она, сложив руки на груди. — Кто