Крепостной Пушкина 2 (СИ) - Берг Ираклий

— Однако, как говорит наш друг Стёпа. Где Таша?

— Наталья Николаевна сидела рядом с вами весь вечер и всю ночь. Спит ещё, или я не знаю. Сам-то недавно смог освободиться, сразу к вам. Видел как доктор уходил, успел перекинуться парой слов. Вы знаете, что с вами случилось?

— Да. Не понимаю вас.

— Нет, не знаете. Вы заболели и схватили жар. Он вас и свалил.

— А…

— Лёгкий порез на лбу. Но вы не ранены всерьёз. Кольчуга и в наш век служит добрую службу. Вы с того случая её носите?

— Да нет, иногда. Сам не знаю. Степан всякий раз напоминает, почти требует. Погодите, то есть я не ранен?

— Нет, говорю же вам. Небольшой порез.

— Почти ничего не помню. Удар в бок. Потом крики… что же они не довершили начатое?

— Струсили, скорее всего. Хотелось убить, но не хотелось попадаться. Может, растерялись. Лакеи ваши уверяют, что это они всех разогнали своим грозным видом. Врут, понятное дело. Но доля правды, быть может, и есть. Место опасное, дерзкое. Чуть сразу не пошло, так тикать. Разбойники смелые только в романах, вам ли не знать.

— То разбойники, — возразил я стараясь уловить нечто, что я, как мне казалось, упускаю, — а то может и люди поприличнее. Как они выглядели?

— О, здесь самое интересное и бестолковое. Какие-то господа, но добиться твёрдых описаний, чтобы не запутаться самим, не удалось. Пока, во всяком случае.

— Что ещё происходит?

— Вам нужен покой, у вас был жар. Я потому и настоял на свидании, что знаю вас. Не утерпите, станете суетиться. Потому пришёл со своего рода отчётом. Всё хорошо, город гудит (нет, не в том смысле что раньше), полнится слухами. Бенкендорф злится и думает, полиция ищет, государь гневается, солдаты зевают, мужики крестятся и пьют.В целом — ничего существенного. Война ещё, говорят, будет, но о том давно говорят.

— С кем война?

— Вы шутите, Александр Сергеевич? — улыбнулся Пётр, и тогда я приметил следы сильной усталости, даже истощенности на его по-своему благородном челе.

— Понимаю, количество версий совпадает с числом известных людям стран. Эх, был бы с нами Степан, то мигом бы все разложил по полочкам.

— Степан?

— Торговцы знают куда больше чем кажется. А уж этот проходимец…

— Вы часто о нем припоминаете. Степан то, Степан сё. Не побоюсь показаться излишне упрямым, но напомню, что меня он не убедил ни на каплю. Не слишком вы ему верите? Этот человек опасен уже потому, что не является тем за кого себя выдаёт. Заметьте — его не оказалось на сей раз рядом с вами. Вам известно где он?

— Известно. Он действительно занят. Самое занятное, но каким-то важным государственным делом. Смешно, не находите?

— Не нахожу. Этот шельмец ходит на чай к государыне, в голове не укладывается. Да как так? Что далее? Станет советником императора? Доверенным лицом? — он не сдержался и с силой ударил рукой об руку.

— Вы предвзяты и не хотите замечать за собой это, — попенял я ему, — тогда как наш загадочный крестьянин и правда спас государя. Такое не забывается.

— Пусть так. Но он не становится менее подозрительным. Кто он, откуда? Зачем притворяется крестьянином, да так, что даже лошадь увидит обман? Или это вам тоже известно? Так просветите, сделайте милость.

Мысленно я рассмеялся. Мой недоверчивый друг и родственник всерьёз опасался всего чего не понимал. Чувствовал себя неуютно. А мне напротив — было вполне комфортно находиться в непосредственной близости к некоторым загадкам. Они, загадки, добавляли вкус пряностей в бокал вина жизни.

— Нет, не известно, — ответил я, — но станет известно непременно. А догадки… и догадок нет, правду сказать. Кроме совсем уж безумной, но озвучить ее не посмею. Вы не собираетесь меня сейчас покинуть? Вижу вашу усталость, но окажите любезность.

— Собирался, — кивнул Безобразов, — вам нужен отдых и сон. С болезнью шутить не след. Но что вы желаете?

— Да рассказать вам как раз сон и желаю.

— Хм.

— Он любопытный, уверяю вас. Как минимум, в своей странности. Заодно вы убедитесь, что не со всяким сном стоит оставлять человека наедине.

— Как вам угодно, Александр Сергеевич. Понимаю, вам скучно. Извольте, я готов слушать, если считаете это важным.

— Принимаю ваш упрёк, но воспользуюсь правом больного чудить. Открою вам секрет — я испугался когда проснулся. Сон был столь реалистичен… не как обыкновенно.

— Расскажите. — Пётр уселся поудобнее с видом мученика, но сдержал зевок.

— Так вот. Как я уже говорил, дело происходило в Москве. Летом, довольно жарким. Я стоял примерно на Чистопрудном бульваре.

— То есть как — примерно?

— Вот так. Да, сейчас думаю, что то был непременно Чистопрудный бульвар. Люблю это место, есть в нем что-то. Знаете, раньше оно звалось Погаными болотами, покуда Меньшиков не взялся за дело.

— Вы даже не уверены где были?

— Сложно быть уверенным. Это была Москва, я знал это как знает всё во сне человек, но совершенно другая Москва. Которой быть не может.

— Хм.

— Представьте себе, что все дороги покрыты асфальтом.

— Асфальтом? Только в Париже видел недавно. Очень удобно, должен признать. Но вам откуда знать, что это асфальт?

— Я спросил у жителей.

— Занятно. Вы не галломан часом? Прочли в газете, и…

— Нет-нет. Итак, все дороги, что для проезда экипажей, что для любителей променада, все покрыты асфальтом.

— Не могу не заметить, что Москва в вашем сне чрезвычайно богатый город. Асфальт — штука недёшевая.

— Богатый, я тоже заметил. Но в нем нет лошадей.

— Как это — нет лошадей?

— Нет и всё. Я лично не видел ни одной. Сами понимаете, о том я также спросил жителей.

— И что вам ответили?

— Что лошади есть в цирке.

— Ничего не понимаю. Что же дороги для экипажей пустовали?

— Нет, и это самое удивительное. Или не самое, но не важно. Дороги были полны каких-то маленьких приземистых экипажей из стекла и металла разных цветов, передвигающихся самостоятельно.

— Может вам все-таки отдохнуть? — осторожно протянул Безобразов.

— И вы бы видели с какой скоростью они передвигались. Как быстро и как тихо. Хотя запах от них мне не понравился и даже закружилась голова.

— Хмм.

— Дома вокруг стояли чрезвычайно плотно, хуже чем на Невском. И что это за дома! Огромные. Самый низкий был в пять этажей, остальные в девять, двенадцать этажей. Потом оказалось, что это не предел. Далеко не предел.

— Александр Сергеевич…

— Нет, слушайте. Я только начал. Видя столько необычного, я инстинктивно цеплялся за привычное. За людей. Но они как раз и поразили меня больше всего. Одежда. Невозможно ни разобрать, ни предположить кто в каком чине. Кто во что горазд. Многие выглядели так, словно впервые оделись в то что схватили руки. Почти полное отсутствие военных, священников тоже нет, третье сословие заполонило улицу. Как они ходят — никакой выправки. Никакой важности, бег суетных лакеев, поскольку ходили они все весьма быстро. Женщины одеты в мужское платье.

— Александр Сергеевич!!

— Я нисколько не шучу, Пётр Романович. Были и платья женские, но такие, что промолчу и тем пощажу вашу нравственность.

— Не беспокойтесь о ней. Право, чем можно смутить гусара?

— Быть может, платьями, что заканчиваются на середине бедра, а некоторые и выше?

Безобразов впервые проявил интерес, но, судя по выражению его лица, представить должным образом не сумел.

— Да-да, мой уважаемый гусар, — продолжал я воспоминание, — некоторые выше. И все из одного слоя ткани, сколь можно судить на глаз.

— Гм. Стесняюсь спросить, но во что были одеты вы в столь удивительном сне?

— В самом наихудшем, что возможно представить. В вицмундир камер-юнкера.

— То есть вы заметно выделялись среди той, так сказать, публики?

— В корень зрите. Выделялся. Скоро я понял отчего эта публика, как вы справедливо заметили, не носит форму. Облеченность в мундир не позволила бы той бесцеремонности общения, что позволяли себе они, избегать ежеминутных дуэлей, а то и убийств на месте.