Крепостной Пушкина 2 (СИ) - Берг Ираклий

Несколько десятков офицеров гвардии потеряли в чинах и были отправлены в армию для дальнейшего продолжения службы. Шок был огромный.

Степан и Пушкин, как свидетели происходящего, разошлись во мнениях. Первый находил это оригинальным и отличной шуткой, второй пребывал в потрясении.

— Ты знаешь, Степан, я всегда был и есть и буду за государя, — говорил поэт, нервно сдирая перчатки, — но это совершенно ни в какие рамки!

— Будет вам, Александр Сергеевич, — посмеивался Степан, — всё это замечательно разыграно. Знаете, как говорилось где-то: сперва планировали праздник. Потом аресты. Потом решили совместить.

— Вновь твои сны? — проворчал Пушкин задумчиво. В конце концов он признал своеобразный юмор ситуации.

— Скажи, Степан, — задал он давно интересующий вопрос, — а в этих твоих снах…ты был ребёнком?

— Конечно. Много лет.

— То есть ты как рос, верно?

— Верно.

— Не скажешь, какой год рождения у тебя был в этих удивительных сновидениях? — с выражением понимания и лукавства спросил Пушкин.

— Одна тысяча девятьсот восемьдесят восьмой, Александр Сергеевич. А что? — с тем же выражением понимания ответствовал Степан.

Пушкин присвистнул.

— Однако. Интересно. Тебя в этом сне твоём тоже звали Степаном?

— Нет, Александр Сергеевич.

— А как? Мне правда интересно.

— Так я ответил уже.

— То есть? — не понял Пушкин. Мгновение спустя пришло понимание.

— То есть…а фамилия⁈ — удивлённо прошептал поэт.

— И фамилия. Мы с вами полные тезки. Меня в школе так и дразнили. Во сне то есть. Снилось, будто хожу учиться в какую-то школу, а там меня вот так зовут совершенно как вас, Александр Сергеевич. Даже учителя улыбались. Потому когда я… просыпался, мне вы казались кем-то довольно близким, а не барином. — лицо Степана приняло ироничный вид. — Но что говорить. Сон это сон, а жизнь это жизнь, не правда ли?

— Правда, Степан, правда.

Санкт-Петербург затих и всякие «бурления» прекратились как только Его Императорское Величество объявил маневры, равных которым не видели со времен Елизаветы Петровны. Вся гвардия целиком отправилась «в поле». В столице осталось всего несколько батальонов егерей и линейных мушкетер. Назначение руководить получил тот же Михаил Павлович, отчего в салонах всё приутихло.

От Долли пришло письмо, в котором графиня выражала недовольство, раздражение, недоумение, печаль, возмущение, радость, тоску и что-то ещё. Степан вздохнул и обратился за помощью к Пушкину.

— Письмо от женщины. — предостерегающе поднял руку поэт.

— Хоть от дьявола, — пробурчал Степан, — что прикажете делать когда здесь нужен переводчик?

Пушкин прочёл.

— Интересно. Ты уже виделся с отцом?

— Нет, Александр Сергеевич. Граф Юлий Помпеевич покамест не удостоился до такой мелочи как встретить и официально принять новоприобретенного сына. Любимого, прошу заметить.

— Старая школа. — уважительно отозвался Пушкин. — Сходи к нему с этим письмом.

— Разве оно не личное? От женщины, всё такое…

— Верно, друг мой, но эта женщина супруга посла австрийского, и, если не ошибаюсь, тебя то ли вербуют, то ли просят уточнить определённые вопросы.

— Как⁈ Она ведь только ругается!

— Хм. Да. Вот здесь, — ткнул в письмо Пушкин, — она пишет «променять путь сердца на путь службы даже ради сокровищ Порты», то есть имеет представление о твоём назначении. А здесь про «опасность совершить ошибки гибельные не только для вас», а вот тут «благословение способное окутать сердце щитом от невзгод». Да здесь всё практически прямым текстом.

— Вот как. — поник Степан, вообразивший, что это послание любви.

— Кстати, — невинно заметил Пушкин, — если тебе так уж захочется жениться, то у меня есть две девицы на выданье, из прекрасной семьи, не лишённой незначительных недостатков, конечно, но…

— Александр Сергеевич!!

— Хорошо, молчу. Но на досуге подумай. Этот ход мог бы стать весьма острым.

Степан молча удалился с гордо поднятой головой.

Юлий Помпеевич принял сына с неохотой.

— Я слушал пение птиц, а ты хочешь, чтобы я разбирал бабий стрёкот. — отозвался он о причине своего недовольства. Впрочем, ознакомившись с текстом послания, Литта задумался и сменил гнев на милость.

— Когда едешь к султану?

— Как скажут. Что мне готовиться? Турция, всё включено. Разве нет?

— Золото готово?

— Какое золото? — не понял Степан.

— Кружочки такие жёлтые. Санкт-Петербургского монетного двора чеканки. Не считая «известной монеты». Тебе потребуется не меньше миллиона рублей сверх щедрости Его Величества.

— Зачем столько? Я думал взять тысяч сто…

— Это Восток, мой стоеросовый сын. Без подарков шагу не ступить. Тем более — не получить уважения. Вообще, к восточному правителю, тем более столь высокому, без подарков можно и не соваться. Щедрость — иное дело. Швыряй монеты направо и налево, сыпь золото в бездонные карманы, и ты станешь своим. Сто тысяч! За сто тысяч в тебе признают эфенди, не более. За миллион в тебе увидят Степана-Ага. Это — положение! Я не позволю, чтобы мой сын был всего лишь эфенди!

— Разве посол наш тратит столь огромные суммы? — невинно уточнил Степан.

— Разве я говорю о после? — насмешливо фыркнул Литта. — Посол может быть кем угодно, пусть эфенди. Но ты… именно это интересует господина Фикельмон. Что? Это рука её мужа, любезный сын. Конечно, Австрии необходимо знать все детали отношений России и Порты. Балканы, сын мой, Балканы.

— Как — мужа? — пролепетал Степан, чувствуя себя как человек застигнутый с поличным.

— Так. — равнодушно пожал плечами старик. — Писала Долли, непосредственно почерк её, но мысль явно мужа. Если откровенно, то писано так, чтобы даже дурак это сообразил. Она предупреждает об этом всем своим посланием. К счастью, мой сын не дурак и ничего не понял.

Степан покраснел.

— Дипломат! Политик! Умище необыкновенное. — продолжал насмехаться Литта. — Новый Талейран. Турки будут околдованы.

— Что же делать?

— Служить. Дело заварилось неудобное, и сдаётся мне, что государь не зря решил добавить тебя в посольство. Как только узнаю имя посланника, тогда понятно станет, что именно замыслил император. Пока что… ответ напиши как умеешь. Побольше слов и благодарностей, ничего сверх того. Я же вернусь к своим птицам. Вопрос денег решу. Все, прощай.

Степан ушёл, а Литта ещё долго сидел за столом раздумывая.

Ночью Степану снилась Турция. Страшного вида янычар с ятаганом требовал от него жениться на нескольких десятках закутанных в тёмные ткани женщин. Потом он расхохотался показав рот полный золотых зубов, а женщины сняли накидки, оказавшись не женщинами вовсе, а тами же страшными янычарами. «Деньги давай, деньги» — тянули они к нему руки.

— Денег не дам! — упёрся Степан, отталкиваясь от них.

— Дай! — завизжал турок, хватая его за горло.

— Нет! — упорствовал Стёпа.

— Какой ты жадный! — оскалился напиравший прямо на него янычар. Степан изо всех сил упёрся в его грудь, вдруг чувствуя, что на ощупь она женская и довольно большая. От ужаса он закричал громче всех янычар разом и проснулся.