Армадэль. Том 2 - Уильям Коллинз

Светлый Аллэн не знает, что у него есть однофамилец. А тёмный Аллэн хранит тайну и никому ещё её не поверил, кроме сомерсетширского священника (на чьё благорасположение он может полностью положиться) и меня.

Итак, у нас два Аллэна Армадэля — два Аллэна Армадэля — два Аллэна Армадэля… Довольно. Три — счастливое число. Повторила три раза — и вон из головы.

Что дальше? Убийство на судне? Нет. Убийство, хотя оно и является основной причиной, почему темноволосый Армадэль хранит свою тайну от светловолосого Армадэля меня не касается. Помню, в то время в Мадере говорили, что со смертью на корабле было что-то нечисто. Но действительно ли чисто? Можно ли осуждать человека, у которого обманом отняли невесту, можно порицать за то, что он запер дверь каюты и оставил человека, обманувшего его, утонуть на погибающем корабле. Да, эта женщина не стоила того.

Что же такое, как мне кажется, касается меня?

Я знаю наверно, что меня касается одно важное обстоятельство. Я знаю, что Мидуинтеру — я должна называть его этим гадким, ложным именем, а то смешаю обоих Армадэлей, прежде чем кончу, — я знаю наверно, что Мидуинтеру совершенно неизвестно, что я тот самый двенадцатилетний чертёнок, который служил миссис Армадэль на Мадере и копировал письма, будто бы получаемые из Вест-Индии. Немногие двенадцатилетние девушки могут подражать мужскому почерку, а потом молчать об этом, как я, но теперь это всё равно. Что за нужда, что только вера Мидуинтера в сновидение единственная причина, заставляющая его соединять меня с Аллэном Армадэлем и с его отцом и матерью. Я спрашивала его: неужели он считает меня настолько старой, что я могла знать их обоих? Он сказал мне «нет», бедняжка, самым невинным образом. Сказал ли бы он «нет», если бы видел меня теперь? Не подойти ли мне к зеркалу посмотреть, видно ли по лицу, что мне тридцать пять лет, или продолжать писать? Я буду продолжать писать.

Ещё одно обстоятельство преследует меня почти так же упорно, как имена.

Желала бы я знать, права ли я, полагаясь, что суеверие Мидуинтера поможет мне держать его на некотором отдалении. После того минутного увлечения, когда я позволила себе сказать более, чем следовало, он непременно будет приставать ко мне, он непременно вернётся с обычным эгоизмом и нетерпением мужчины в подобных вещах к вопросу о том, чтобы жениться на мне. Поможет ли мне сновидение остановить его? Он поочерёдно то верил, то не верил ему и наконец, по собственному признанию, опять стал ему верить. Могу ли я сказать, что и я также верю? Я имею больше причин верить в это, чем он. Я не только та женщина, которая помогла замужеству миссис Армадэль, помогая ей обмануть её родного отца, я та самая женщина, которая хотела утопиться, та самая женщина, которая способствовала ряду событий, доставивших Армадэлю его состояние, та самая женщина, которая приехала в Торп-Эмброз для того, чтобы выйти за него замуж, вернее за его богатство, и ещё удивительнее: я та самая женщина, которая стояла на месте тени у пруда! Это, может быть, случайное стечение обстоятельств, но оно странно. Я начинаю воображать, что я также верю сновидению!

Что если скажу ему: «Я думаю так, как думаете вы; я говорю то, что вы писали в вашем письме ко мне. Расстанемся, прежде чем вред нанесём. Оставьте меня, прежде чем оправдается третье видение во сне. Оставьте меня, поставьте горы и моря между вами и человеком, который носит ваше имя».

Что если его любовь ко мне сделает его равнодушным ко всему другому? Что если он скажет опять эти отчаянные слова, которые я понимаю теперь: «Что должно быть, то будет. Что я могу тут сделать, и что может она?» Что если… что если… Не хочу писать больше. Я терпеть не могу писать! Это не облегчает. Напротив, мне становится хуже. Я стала более неспособна думать об этом сейчас. Далеко за полночь. Завтрашний день уже настал, а я так беспомощна, как самая глупая женщина на свете! Постель — единственное подходящее место для меня.

Постель? Если бы десяти лет как не бывало и если бы я вышла за Мидуинтера по любви, я, может быть, теперь, прежде чем лечь в постель, зашла бы на цыпочках в детскую взглянуть, спокойно ли спят мои дети в их колыбельках. Желала бы я знать, любила бы я моих детей, если бы они у меня были? Может да, может нет. Это все равно.

Вторник, десять часов утра. Кто изобрёл лаудан? Я благодарю его от всего сердца, кто бы он ни был. Если бы сошлись все несчастные страдальцы душой и телом, которых он успокоил, пропеть ему похвалу, какой бы это был хор! Я имела шесть восхитительных часов забвения, я проснулась со спокойной душой, я написала чудесное письмецо Мидуинтеру, я выпила прекрасную чашку чая с истинным наслаждением, я прохлаждалась за утренним туалетом с необыкновенным чувством облегчения — и все это при помощи маленькой скляночки капель, которую я вижу в эту минуту на камине моей спальни. Капли, вы чудо как хороши! Если я не люблю ничего другого, то люблю вас.

Моё письмо к Мидуинтеру было послано по почте, и я велела ему отвечать мне таким же образом.

Я не беспокоюсь насчёт его ответа, он может отвечать только однозначно. Я просила время подумать, потому что мои семейные обстоятельства требуют соображения ради его интересов точно так же, как и моих. Я обещала сказать ему, какие это обстоятельства (желала бы я знать, что я ему скажу?) при следующем нашем свидании, и просила его пока держать в тайне все случившееся между нами. Л что он будет делать в тот промежуток, когда я буду соображать, я оставляю на его собственное решение, только напоминаю ему, что в нашем настоящем положении, если он останется в Торп-Эмброзе, то это может повести к расспросам о его причинах, и что если он будет пытаться видеться со мною (пока о наших отношениях нельзя открыто объявить), то это может повредить моей репутации. Я предложила писать к нему, если он пожелает, и кончила обещанием сделать срок нашей вынужденной разлуки таким коротким, как только могу.

Это простое, непринуждённое письмо, которое я написала ему вчера вечером, имеет один недостаток, я это знаю. Оно, конечно, удаляет его, пока я закидываю сети и ловлю золотую рыбку в большом доме во второй раз, но оно также приближает неприятный день объяснения с Мидуинтером, если это мне удастся. Как мне с ним справиться? Что мне делать? Я должна бы взглянуть на эти два вопроса так смело, как обыкновенно, но моё мужество изменяет мне, и мне не хочется решать это затруднение до тех пор, пока не наступит время и когда оно должно быть решено. Признаться мне моему дневнику, что мне жаль Мидуинтера и что мне неприятно думать о том дне, когда он услышит, что я стала хозяйкой в большом доме?

Но я ещё не хозяйка и не могу сделать шага по направлению к большому дому, пока не получу ответа на моё письмо и пока не узнаю, что Мидуинтер не будет мне мешать. Терпение! Терпение! Я должна забыться за моим фортепьяно. Вот «Лунная соната» разложена на пюпитре и притягивает меня. Желала бы я знать, хватит ли у меня сил сыграть её или она заставит меня задрожать от непонятного страха, как недавно?

Пять часов. Я получила его ответ. Малейшая моя просьба для него — приказание. Он уехал и посылает мне свой лондонский адрес. «Две причины, — пишет он, — помогают мне примириться с разлукой с вами. Первая та, что вы этого желаете и что это не надолго; вторая — что, мне кажется, я могу устроиться на службу в Лондоне, чтобы увеличить своими трудами мой доход. Я никогда не желал богатства для себя, но вы не знаете, как я начинаю уже ценить изысканную роскошь, которую деньги могут принести моей жене». Бедняжка! Я почти жалею, зачем писала к нему таким образом; я почти жалею, что не прогнала его от меня совсем.

Представляю себе, если бы матушка Ольдершо увидела эту страницу в моём дневнике! Я получила от неё письмо сегодня утром, письмо, напоминающее о моих обязательствах и сообщающее, что она подозревает, что всё пошло дурно. Пусть себе подозревает, я не стану трудиться отвечать ей, я не хочу позволить этой негодной старухе надоедать мне в моём теперешнем положении.

День прекрасный: мне нужно прогуляться, я не должна думать о Мидуинтере. Не надеть ли мне шляпку и сделать визит к большому дому? Все клонится в мою пользу. Шпион не преследует меня, и никакой стряпчий не помешает мне на этот раз. Довольно ли я хороша сегодня? Ну да, довольно хороша, чтобы победить маленькую, неуклюжую, веснушчатую девочку, которой следовало бы ещё сидеть на скамье в школе и быть привязанной к доске, чтоб выпрямить её сгорбленные плечи.

Детство так и слышится во всём, что они лепечут.

Кроме того, от них всегда пахнет хлебом с маслом!

Как восхитительно Байрон описал этих девочек!

Восемь часов. Я только что вернулась из дома Армадэля. Я видела его, говорила с ним, и итог всего этого можно выразить в двух простых словах: мне не удалось. Столько же вероятности для меня стать миссис Армадэль Торп-Эмброзской, сколько английской королевой.