Армадэль. Том 2 - Уильям Коллинз

Я никогда в своей жизни не горела таким желанием, каким горела теперь, чтобы увидеть его и задать эти вопросы. Я стала совершенно суеверной насчёт этого, по мере того как день проходил. Мне подали к обеду сладкий хлеб и вишнёвый пудинг. Я начала гадать, вернётся ли он, косточками на блюде! Вернётся — нет; вернётся — нет, и так далее. Кончилось «нет». Я позвонила в колокольчик и велела убрать со стола. Я неистово противоречила судьбе. Я сказала: «Он вернётся». И ждала его.

Вы не знаете, какое для меня удовольствие сообщить вам все эти маленькие подробности. Считайте, мой задушевный друг, моя вторая мать, считайте деньги, которые вы дали мне взаймы в надежде, что я сделаюсь миссис Армадэль, а потом возмутитесь, зачем я принимаю такое горячее участие к другому мужчине. О, миссис Ольдершо, какое я нахожу наслаждение раздражать вас!

День клонился к вечеру. Я опять позвонила и послала взять расписание железных дорог. С какими поездами может он уехать в воскресенье? Национальное уважение к воскресенью удружило мне. Был только один поезд, который отправился за несколько часов перед тем, как он написал ко мне. Я пошла посмотреться в зеркало. Оно сделало мне комплимент, противореча гаданью вишнёвыми косточками. Зеркало моё говорило: «Спрячься за оконную занавеску, он не пропустит длинного одинокого вечера, не вернувшись опять взглянуть на этот дом». Я спряталась за занавеску и ждала с его письмом в руке.

Печальный воскресный свет померк, и унылая воскресная тишина воцарилась на улице. Настали сумерки, и я услышала шаги, раздавшиеся в тишине. Сердце моё забилось — только подумайте о том, что у меня ещё оставалось сердце! Я сказала себе: «Мидуинтер!» И это был Мидуинтер.

Он шёл медленно, останавливаясь через каждые три шага. Безобразное маленькое окно моей гостиной как будто манило его против воли. Подождав, пока он остановился несколько поодаль от дома, но все в виду моего окна, я оделась и вышла чёрным ходом в сад. Хозяин и его семья сидели за ужином, и никто меня не видел. Я отворила дверь и прошла через переулок на улицу. В эту трудную минуту я вдруг вспомнила, что забыла прежде: шпиона, подстерегающего меня, который, без сомнения, ждал где-нибудь недалеко от дома.

Было необходимо иметь время подумать, и было невозможно (в состоянии души моей) позволить Мидуинтеру уйти, не поговорив с ним. В таком затруднении решаешь почти тотчас, если решаешься. Я решилась назначить с ним свидание на следующий вечер и продумать за это время, как устроить это свидание так, чтобы оно могло пройти без наблюдения. Я чувствовала, что любопытство будет мучить меня целые сутки, но какой другой выбор имела я? Условиться с Мидуинтером о секретном свидании в присутствии шпиона Армадэля значило отказаться совершенно от возможности стать владетельницей Торп-Эмброза.

Найдя старое ваше письмо в моём кармане, я вернулась в переулок и написала на чистом листе крошечным карандашом, висевшим на моей часовой цепочке: «Я должна и хочу говорить с вами. Сегодня это невозможно, но будьте на улице завтра в это время, а потом оставьте меня навсегда, если хотите. Когда вы прочтёте, догоните меня и скажите, пройдя мимо, не останавливаясь и не оглядываясь: „Да, я обещаю“.

Я сложила бумагу и внезапно подошла к нему сзади. Он вздрогнул и обернулся. Я сунула записку ему в руку, пожала её и прошла дальше. Не успела я сделать и десяти шагов, как услышала, что он идёт сзади. Я видела, как его большие чёрные глаза, блестевшие в сумерках, пожирали меня с головы до ног; но во всём другом он сделал так, как я ему сказала.

«Я не могу отказать вам ни в чём, — шепнул он, — я обещаю». Он прошёл и оставил меня. Я не могла не подумать, как этот олух Армадэль испортил бы все на его месте.

Я всю ночь старалась придумать способ сделать наше свидание на следующий вечер неприметным, и старалась напрасно. Даже утром я начала чувствовать, что письмо Мидуинтера каким-то непонятным образом привело меня в отупление.

В понедельник утром стало ещё хуже. Пришло известие от моего верного союзника, мистера Бэшуда, что мисс Мильрой и Армадэль встретились и опять сделались друзьями. Можете себе представить, в каком я была положении! Часа два спустя получила ещё письмо от мистера Бэшуда — на этот раз с добрыми известиями. Вредный идиот в Торп-Эмброзе проявил, наконец, достаточно здравого смысла, чтобы устыдиться самого себя. Он решился отказать шпиону в этот же самый день и вследствие этого поссорился со своим стряпчим.

Таким образом препятствие было от меня удалено. Нечего было более тревожиться насчёт свидания с Мидуинтером, и было достаточно времени сообразить, как мне поступить теперь, когда мисс Мильрой и её драгоценный пастушок опять сошлись. Поверите ли вы, письмо или сам его автор — не знаю что — так овладели мною, что, как ни старалась, я не могла думать ни о чём другом. И это в то время, когда имелись причины бояться, что мисс Мильрой находится на пути перемены своего имени на имя Армадэля, и когда я знала, что мой долг ей ещё не заплачен.

Был когда подобный развратный образ мыслей, не могу этого объяснить; не можете ли вы?

Наконец настали сумерки. Я выглянула из окна — он был тут!

Я тотчас вышла к нему; мои хозяева, как прежде, были слишком погружены в еду и питьё, чтобы примечать что-нибудь другое.

«Нас не должны видеть здесь, — шепнула я. — Я пойду первая, а вы за мной».

Он ничего не сказал в ответ. Что происходило в его душе, я не могла угадать, но, придя на свидание, он как будто готов был возвратиться назад.

«Вы как будто боитесь меня», — сказала я.

«Я вас боюсь, — отвечал он, — и вас и себя».

Это было невежливо; это было нелестно, но я испытывала такое неистовое любопытство в этот раз, что, если бы он был ещё грубее, я не обратила бы на это внимания. Я сделала несколько шагов к новым зданиям, остановилась и оглянулась на него.

«Разве я должна просить вас об этом как о милости, — сказала я, — после того, как вы дали мне обещание и после такого письма, какое вы написали мне?»

Что-то вдруг изменило его; он в одно мгновение был возле меня: «Извините меня, мисс Гуильт, ведите меня, куда вам угодно».

После этого ответа он отступил немного назад, и я слышала, как он сказал себе: «Что должно быть, то будет. Что я могу тут сделать и что может она?»

Едва ли слова (я их не поняла), а должно быть, тон, которым он произнёс их, мгновенно заставил меня почувствовать страх. Я была почти готова, не имея малейшей причины для этого, проститься с ним и уйти. Это чувство страха было несвойственно мне, скажете вы. Действительно так. Оно продолжалось не более одного мгновения. Ваша возлюбленная Лидия скоро образумилась.

Я пошла к неоконченным коттеджам, потом за город. Мне было бы гораздо более по вкусу повести его в дом и говорить с ним при свечах, но я уже раз рисковала; а в этом местечке, изобилующем сплетнями, и в моём критическом положении я боялась рисковать. О саде тоже нельзя было думать, потому что хозяин курит там трубку после ужина. Ничего больше не оставалось, как вывести его из города.

Время от времени я оглядывалась: он все шёл на одном расстоянии, как призрак, молча следовавший за мною.

Я должна перестать писать письмо на некоторое время. Церковные колокола начали трезвонить, и этот шум сводит меня с ума. В наши дни, когда у всех есть часы, зачем колокола напоминают нам, когда начинается служба?

Наконец закончился трезвон, и я могу продолжать.

Я испытывала некоторое сомнение, думая, куда его отвести. Большая дорога была с одной стороны, но хотя она казалась пустой, кто-нибудь мог пройти по ней, когда мы менее всего этого ожидали. Другая дорога шла через рощу. Я повела его в рощу.

На опушке рощи, среди деревьев, была яма, в которой лежали упавшие стволы, а за ямой небольшая лужа, поблёскивающая в сумерках. Обширные пастбища расстилались на дальнем берегу реки, над ними сгущался туман, из которого выходили большие стада коров, медленно возвращавшихся домой.

«Подите сюда, — сказала я тихо, — и сядьте возле меня здесь».

Зачем я вдаюсь в такие подробности обо всём этом, я сама не знаю. Это место произвело на меня непонятно сильное впечатление, и я не могла не описать его. Если я дурно кончу, — скажем, например, на эшафоте, — я думаю, что последнее, что увижу, прежде чем палач дёрнет за верёвку, будет маленькая блестящая лужа и обширные туманные пастбища и коровы, возвращающиеся домой в сгущающейся темноте. Не пугайтесь, достойное создание! Моё воображение иногда выделывает со мною странные штуки, а в этой части моего письма, наверное, есть ещё остатки лаудана[4], который я принимала в прошлую ночь.