40 лет Санкт-Петербургской типологической школе - В. Храковский

Заметим, что принятое соглашение не распространяется на более широкое понятие языка в его психолингвистической трактовке: мы «не обязаны» приходить к заключению, что и язык как таковой не является средством коммуникации, раз его единицы, знаки языка, не могут непосредственно вовлекаться в коммуникацию. Язык является системой знаков, но он не сводится к системе знаков; язык также предоставляет в распоряжение говорящего/слушающего механизмы коммуникации, механизмы речевой деятельности. Именно в этом смысле мы бы понимали высказывание Хомского о том, что «язык встроен в речевую деятельность (I-languages are embedded mperformance systems)» [Chomsky 2002: 34].

Что же тогда непосредственно используется в общении, в речевой деятельности? Очевидно, это знаки речи и речевой деятельности (для краткости — «знаки речи»), которые являются унилатеральными сущностями. Знак речи конструируется говорящим по правилам языка и с параметрами, которые определяются эталонами-фреймами, входящими в данные подсистемы языка. Упомянутый эталон-фрейм есть не что иное, как знак языка в том смысле, который представлен в рассуждении выше. Знак речи вызывает активацию соответствующего знака языка в ментальной системе слушающего. Определение «соответствующего» в последнем высказывании надо понимать в прямом смысле: между ментальными механизмами говорящего и слушающего, между их системами знаков языка и конкретными знаками должно существовать соответствие (хотя и не полное совпадение), иначе общение, естественно, будет невозможным.

Нельзя не задать еще один вопрос: остается ли в рамках настоящей системы представлений место для языка в «собственно лингвистическом» смысле? Приходится признать, что с развитием наук о языке защищать автономность лингвистики и ее основного объекта становится всё труднее. Ниже мы, в сущности, воспроизведем незначительно модифицированную точку зрения, которую мы высказывали еще в работах 70-х гг. [Касевич 1974; 1977].

Отправляться будет естественно от реального исследовательского процесса, которым занят предполагаемый «чистый» лингвист. Лингвист работает прежде всего с текстом и по данным текста реконструирует систему, которая этот текст породила. Текст, как сказано выше, составлен из знаков речи, унилатеральных единиц. Лингвист в то же время исходит из презумпции осмысленности текста. В данном случае это означает, что существует семантическая структура, соотнесенная со структурой текста, и что существует система, устанавливающая соответствие между структурой текста и семантической структурой. Такую систему уместно считать фрагментом системы языка в собственно лингвистическом смысле.

Ключевой вопрос здесь — в понятии семантики. В контексте обсуждения нашей проблемы семантика не равна значению; семантика здесь выступает как формальный (модельный) аналог значения, которое как таковое неразрывно связано с ментальными механизмами человека, но от последних лингвистика, стремящаяся сохранить автономность, поневоле отвлекается. Как в теории формальных систем, мы можем говорить об интерпретации «высказываний», или разрешенных последовательностей (односторонних) знаков, из которых слагается текст, с помощью некоторых других формальных средств.

Если мы захотим установить интерпретацию второго порядка, соотнеся семантические структуры со структурами значений как ментальных категорий, мы автоматически перейдем от лингвистики к психолингвистике.

«Чистая» лингвистика тем самым оказывается предельным и в известном смысле вырожденным типом науки о языке. Она отвлекается от носителя языка, принципиально исключая его из рассмотрения. В этом смысле она идет дальше той сферы лингвистики, объект изучения которой — мертвые языки. Специалист по мертвому языку не может непосредственно обращаться к исследованию речевого поведения носителя языка, не может экспериментировать с языком, он вынужденно ограничивается текстами. Но он явно или неявно исходит из того, что за изучаемым текстом — носитель языка с присущими ему ментальными механизмами. Постулируемый же «чистый» лингвист даже такую минималистскую (не в смысле Хомского) предпосылку вынужден элиминировать. Для него система, породившая исследуемый им текст, может быть любой — компьютерной программой, например. На алгоритмы работы системы также не налагается никаких ограничений; единственное к ним требование — порождать текст определенного вида, не допускать того, что в данной системе рассматривается как ошибка.

Разумеется, мы описываем некую идеализацию. В «беспримесном» виде не существует ни «чистой» лингвистики, ни «чистых» лингвистов. Но такова логика теории знака, если мы будем развивать ее достаточно последовательно.

И еще одно замечание. Эта логика парадоксальным образом приводит нас к тому, что постулируемая «чистая» лингвистика ближе всего оказывается к лингвистике прикладной. Действительно, именно в сфере прикладной, инженерной лингвистики не важно, например, распознает ли аппаратно-программный комплекс естественную речь так же, как это делает человек, используются ли при этом «человеческие» перцептивные стратегии или какие-то иные: важен лишь результат (ср.: никто не требует от компьютера, чтобы он умножал, делил числа так, как это делает человек, — существенна лишь точность результата).

Представляется, что изложенное в этой статье можно рассматривать как попытку разработки начал металингвистики — науки, которой до сих пор не существует.

Ветер Л. М Психические процессы. Т. 1. Л., 1974.

Зиновьев А. А. Логика науки. М., 1971.

Касевич В. Б. Проблема предмета языкознания // Вестник ЛГУ. 1974. № 14.

Касевич В. Б. Элементы общей лингвистики. М., 1977.

Касевич В. Б. Можно ли единожды войти в одну и ту же реку? (в печ.).

Ору С. История, эпистемология, язык. М., 2000.

Смирнов Г. А. К определению целостного идеального объекта // Системные исследования: Ежегодник 1977. М., 1978.

Соссюр Ф. де. Труды по языкознанию. М., 1977.

Anderson S. R., Lightfoot D. W. The Language organ: Linguistics as Cognitive physiology. Cambridge, 2002.

Langacker R. W. Conceptualization, symbolization, and grammar // Tomasello M. (ed.). The New Psychology of Language: Cognitive and Functional Approaches to Language Structure. Mahwuah, N. J., 1998.

Chomsky N. New Horizons in the Study of Language. Cambridge, 2002.

McMahon W. E. A Generative model for translating from ordinary language into symbolic notation // Synthèse. 1977. Vol. 35.

Tomasello M. Introduction: A cognitive-functional perspective on linguistics// Tomasello M. (ed.). The new psychology of language: Cognitive and Functional Approaches to Language Structure. Mahwuah, N. J., 1998.

Bellatti A., Rizzi L. Editors' introduction // Chomsky N. On Nature and Language. Cambridge, 2002.

Ю. П. Князев

Материалы к типологии многозначности: связь неопределенности с отрицательной оценкой

Известно, что, хотя в русском языке нет грамматических средств, предназначенных для выражения различий по определенности/неопределенности, их отсутствие «компенсируется богатейшей системой средств выражения артиклевых значений, пронизывающих самые разные уровни и участки языка» [Крылов 1984: 124]. К ним, помимо фразового ударения и порядка слов (ср.: К нам пришли гости — неопределенность, но Гости разошлись — определенность), относятся также: а) местоименные детерминативы; б) падеж; в) число и г) вид. Примечательно, что все те именные и глагольные лексико-грамматические средства, которые используются в русском языке для выражения неопределенности, могут служить также и для передачи отрицательного отношения говорящего к сообщаемому.

Термин «неопределенность» понимается в данной работе в расширительном смысле: как охватывающий и неиндивидуализированность объекта — неспецифицированную неопределенность, нереферентность (кто-нибудь, кто угодно), и неизвестность объекта слушающему или говорящему и слушающему специфицированную, конкретно-референтную неопределенность, т. е. собственно неопределенность (кое-кто, некто, кто-то). Вместе с тем различение этих двух разновидностей неопределенности во многих случаях оказывается существенным. В свою очередь, среди семантических разновидностей нереферентности особую роль играет значение «произвольного выбора» (free choice), которое может выражаться как неопределенными, так и универсальными местоимениями и считается одним из семантических «мостов» между ними [Vendler 1967: 80; Haspelmath 1997: 48–52, 154–156; Татевосов 1999:443–446].