Клуб интеллигентов - Антанас Пакальнис

Стало быть, не стоит мельчить и попусту ожесточаться. Надобно только в конце концов уяснить наше собственное ко всему отношение и не топтать прекрасных всходов будущего.

ГОСПОДИН ТРИБАМБИС

Тем утром я почувствовал, что начинаю созревать политически. Именно тогда моя жена, явно подчеркивая слова, повышенным тоном сообщила:

— Слышал? Гос-по-дин Три-бам-бис вступает в партию! Уже все три рекомендации получил. Мне сама Трибамбене сказала.

Меня не столь удивил размах Трибамбиса, сколько политическая образованность моей жены: где это она, всего лишь успешно вышивающая подушечки, так хорошо ознакомилась с уставом партии? Правда, в области мод она была непревзойденным эрудитом, пожалуй, мученицей (никак не удавалось выбрать портниху, не могла привыкнуть ходить на высоких и острых каблучках и т. д.), но ведь моды и партия вещи разные! И вот, оказывается, она знает, сколько требуется рекомендаций! Как все-таки стремительно растут люди в наше время — даже прогресса близких не успеваешь заметить!..

«Вступает так вступает, но примут ли?» — подумал я про себя, но жене не сказал. Она уже давно дружит с Трибамбене — возьмет да ляпнет, а та, разумеется, немедленно сообщит мужу. А я, надо вам сказать, Трибамбиса подчиненный: он директорствует в нашей мясной лавке, руководит, а я мясо продаю. Разница в том, что он ничего не делает (изредка подпишет одну-другую бумажонку), а я вкалываю в поте лица.

Благодаря жене я о Трибамбисах знал все до последней мелочи. Знал, например, даже такую интимную вещь, что Трибамбис по утрам два раза переодевает брюки — второй раз уже после завтрака, желая проверить, не прилипло ли что-нибудь к задней части. Когда я подсказал, что директор попросту мог бы воспользоваться зеркалом, моя жена взвизгнула: «Вишь, что выдумал! Будут они шеей крутить, еще жилы растянут!»

Всегда и всюду она ставила мне Трибамбиса в пример, и волей-неволей я должен был хотя бы частично усвоить образ и обычаи его жизни. Любил директор в карты поиграть — жена и мне карты купила и обучила новым играм, приобрел он овчарку, и она какую-то шелудивую сучку завела... А однажды моя супруга такое изрекла:

— Знаешь, нравится мне бородавка на лбу Трибамбиса, и все тут! Поначалу меня в дрожь бросало, а теперь, когда хорошо пригляделась, она его среди других выделяет, вроде бы солидности придает.

Следовательно, понимай: раз ты без бородавки — то более низкого, более простого рода...

Где мне сравниться с Трибамбисом: он живет, как король, а я так и остался нищим. Известно, все это добро не с зарплаты, но если человека сильно влечет высокий прожиточный уровень, он может добиться и более солидных результатов. Ведь Трибамбис для повышения своего благосостояния всего только скромно заменял этикетки с сортами и категориями мяса и оставался чистым как его белоснежный халат. И вдруг на́ тебе — даже в партию надумал!

Никогда раньше я не интересовался партийными делами, а теперь они меня не на шутку озаботили: ведь я хорошо знаю свою жену! Она до тех пор будет болтать, до тех пор будет грызть, упрекать меня за беспартийность, пока не покажется на горизонте новая мода или я наконец не взбунтуюсь против ее деспотизма.

Углубляясь в дело, я случайно услышал, что в старые времена Трибамбис вокруг алтаря топтался, стало быть, пономарил. Потом еще: не вовремя в нем патриотизм взыграл — в первые дни войны гитлеровский флаг вывесил... Чего доброго, он, жулик, и теперь всевозможных буржуазных предрассудков не преодолел, а в партию лезет! Опираясь на это, я и попытался отразить нападение жены.

— Не примут Трибамбиса, — сказал я. — Запачканный он.

Однако жена в твердости своих убеждений была непоколебима.

— А почему не примут? Разве он не растущий работник, не интеллигент, не соблюдает приличий, разве не предан делу?

Из опыта я знаю, что с женщинами, в особенности с собственной женой, спорить безнадежно, поэтому только уступчиво посомневался:

— Да кто знает, предан ли Трибамбис делу?..

— Не трезвонь, детка! Вон Пучка вступил и повышение получил! А ведь он два раза в вытрезвиловке спал.

Я промолчал. Откуда я мог знать, случайно ли Пучка напился, или он старый алкоголик?

А встретил Трибамбиса — так тот, паразит, сам похвалился: идейный уровень, мол, космически возрос, не могу больше без партии: о коммунизме даже в праздники, не только в рабочее время думаю...

Вот и пойми ты, человече, людей!

А Трибамбис неуклонно шагал к цели.

Подготовку к решающему повороту он начал с брюха, т. е. со своего меню, которое в жизни Трибамбиса во все времена занимало первое место. Узнал я об этом, когда жена мне, вовсе не переносящему жирного, демонстративно поставила на стол вареное сало. На мое изумление она ответствовала:

— Господин Трибамбис теперь это любит.

И я узнал, что мой начальник (он был такой чахлый, что и ворона не наклевалась бы досыта), желая пополнеть и тем самым приобрести более солидный вид, коренным образом отменил вегетарианское меню и бросил лозунг: «Все из бекона!» Это важный перелом в питании он в шутку называл «кандидатским стажем».

На этом пункте Трибамбис, разумеется, не остановился, он совершенствовал свою личность всесторонне, от самых кончиков ногтей. Повязал не черный, а красный галстук (жена мне тоже такой купила), подписался на ежедневную газету (жена для меня тоже заказала), прекратил насмешки над профсоюзами. На одном собрании он даже подчеркнул: «Кто не платит профсоюзных взносов, тот подрывает основы профсоюза», и ему аплодировал сам представитель совета профсоюзов.

С женой под руку Трибамбис показывался, бывало, только на улице, да и то редко, а дома гонял ее по мере своих сил. А теперь приходилось видеть небывалую картину: затолкав ее в «Волгу», учил, как надо элегантно сидеть — готовил к коммунистическому будущему. Увидев это, моя половина изумилась: «Дуреха! Чего же тут не уметь? Зад — в дверь, плечи вверх, повернись профилем к переднему стеклу, вот тебе и поза! Сама видела, жена управляющего трестом так сидит!»

Очень теперь стал уважать себя Трибамбис: иногда автобусом ездил только для того, чтобы старикам и красивым женщинам место уступить и этим обратить на себя общее внимание. А когда умер отец, воздвиг надгробие и свое имя на нем выбил огромными буквами: «Глубоко скорбящий СЫН ТРИБАМБИС».

Стало быть, Трибамбис яростно вцепился в этикет. В туалет — с бутылкой одеколона, с мыльцем; бороду два