Дневник А.С. Суворина - Алексей Суворин

Кандидаты на «Московские Ведомости» Грингмут, Иловайский, гр. Салиас, Цертелев. Избран Грингмут, за которого говорил Витте. Было совещание из министров внутренних дел, финансов, народного просвещения, Островского, Победоносцева.

— «Иловайский был мне всего удобнее», — сказал Витте, — «потому что он — ярый протекционист, но этот человек в шорах, он слишком узок». До этого совещания был вопрос о главном начальнике по делам печати и назван был Грингмут. Горемыкин настаивал на том, чтобы он был и редактором «Московских Ведомостей» и главным начальником по делам печати. Вот умен-то! Я не верил своим ушам, когда Витте мне это рассказывал. А говорят, что Горемыкин — голова. Когда Грингмут пришел Витте благодарить, то Витте сказал, что будет говорить против соединения в его лице и начальника по делам печати. Грингмут сказал, что министр настаивает на этом, но что он, Грингмут, сам понимает, что это неудобно. Витте слышал, что начальником главного управления Победоносцев называл Соловьева, который в «Московских Ведомостях» пишет художественную критику.

«Гражданин» на-днях сделал выписку из газеты «Владивосток» с либеральным оттенком. Государь прочел и говорил об этом Витте. Витте ему сказал, что провинциальные газеты выходят подцензурно, а пишут гораздо либеральнее, чем столичные. Он знает это по своей провинциальной жизни. Государь обратил внимание на газетные резюме о заседаниях Вольно-Экономического общества. Витте сказал ему, что говорится больше и резче, чем передается в газетах. Государь сказал, что министр внутренних дел должен бы обратить на это внимание. — «Да Вольно-Экономическое общество находится в министерстве земледелия», — сказал Витте и передал этот разговор Горемыкину. Тогда последовала трусость в среде этого общества. В это время и меня Горемыкин призывал за мое письмо о денежном обращении.

Витте видел на столе у государя «СПБ. Ведомости» и «Новое Время». Из остальных газет ему дают только вырезки.

С. И. Смирнова рассказывала вчера, что Малов, муж Пасхаловой, опять ее бил головой об стену, ни за что, ни про что, ревнуя ее. Горничная вступилась и отняла свою госпожу. Вероятно, он убьет ее когда-нибудь.

2 мая.

То, что рассказывал мне вчера Витте, вероятно, требует поправки. Александр Петрович говорит, что Сипягин восставал против включения в манифест о снятии предостережений, причем заметил, что всякий издатель, имеющий предостережение, может обратиться прямо к государю и он, Сипягин, с удовольствием доложит.

Сегодня в конверте с печатным адресом и именем князя Э. Э. Ухтомского я получил два письма Гольмстрема, который не раз присылал мне статьи, которые я отвергал, и который работает в «СПБ. Ведомостях». В этих письмах он советует князю Ухтомскому «разнести» меня по поводу того, что говорил я относительно веротерпимости и старообрядцев. В этой статье Гольмстрем видит «скрытую злобу», называет статью «гадостной», «злобной», «нетерпимой» и предлагает просить ответа и просит передать его, Гольмстрема, мысль князю Мещерскому, а потом перепечатать у нас. — Это в присланных письмах зачеркнуто, но на свет можно прочесть. Этот Гольмстрем писал мне 12, 17 и 23 апреля письма, называл себя «поклонником автора «Маленьких писем». «Il n’y a pas deux comme vous pour mettre toute chose à sa place» — вот мысль, которая всегда является у меня при чтении ваших «Маленьких писем». Стоило отказать ему в помещении его статей, и он спешит подольститься к противнику. Зачем кн. Ухтомский прислал мне письма этого господина, не сопроводив их со своей стороны ни одной строкой? Это новый прием — посылать чужие письма, вероятно, без ведома автора.

Я написал князю Э. Э. Ухтомскому следующее:

«Князь Эспер Эсперович. Сегодня я получил два письма г. Гольмстрема в такой обстановке, которая вынуждает меня беспокоить вас этими моими строками. Письма были вложены в конверт с вашими печатями и мой адрес, сколько мне кажется, надписан вашею рукою. Г. Гольмстрема я лично не знаю, но получил от него в прошлом апреле несколько льстивых для моего авторского самолюбия писем, а также газетные статьи, которые я ему возвратил, по их полной неудовлетворительности. Так как присылка двух писем г. Гольмстрема не сопровождалась, с вашей стороны ни единой строкою, что увеличивает для меня загадочность этой присылки, то, надеюсь, вы найдете совершенно ясной и понятной мою покорнейшую просьбу уведомить меня, с ведома ли г. Гольмстрема вы препроводили ко мне его письма обо мне к вам, или без его ведома, и в обоих случаях мне было бы приятно узнать, с какою целью это сделано, или, как говорится, на какой предмет. Пользуюсь этим случаем, чтобы уверить вас, что ни малейшей «злобы» к вам я не питал и не питаю и воспользовался вашей заметкой только как благодарным поводом для того, чтобы повторить о расколе то, что выражал я неоднократно. В ожидании вашего любезного ответа, я прошу вас принять. уверения в моем совершенном уважении. А. Суворин.

5 мая.

Приехал в Москву. Нашел себе комнату в гостинице «Дрезден» за 450 руб. Отдельные же квартиры внизу в 3–4 комнаты стоят от 300 до-600 руб. Пара лошадей с экипажем — от 700 до 1200 руб. Я ничего не делаю и разговариваю с кем придется. Я люблю шум, движение, толпу. Но удовольствие отравляется только мыслью, что, пожалуй, надо будет писать, а что напишешь? Я никогда не любил отказывать и не умею отказывать. А для впечатления мало глубокого материала. Все эти процессии, конечно, — прекрасные зрелища, но они такие вымученные и так скучно и тяжело всем тем, или большей части тех, которые в них участвуют. Тянется два часа процессия для того, чтобы дать поглазеть народу. Его сотни тысяч. Говорили мне, что в охрану записано добровольно явившихся сто тысяч человек, есть богатые купцы и люди всякого звания.

9 мая.

Погода хорошая. Есть облачка. Выезд царя. Остаюсь в гост. «Дрезден». У меня в номере Яворская, Литвин. Сам смотрел из квартиры П. А. Шувалова. Народ стал собираться в 5 часов утра. Все заметили, что государь был чрезвычайно бледен, сосредоточен. Он все время держал руку под козырек во время выезда и смотрел внутрь себя. Императрицу-мать народ особенно горячо приветствовал. Она почти разрыдалась перед Иверской, когда государь, сойдя с коня, подошел к ней высадить ее из кареты. Дочь Кривенки слышала в том доме, где она смотрела на выезд, смех американцев над этой помпой. Они делали ядовитые замечания и говорили, что это сказочно.

В губернаторском доме случилось два пожара: загорелось в церкви, за час до появления государя перед этим домом, на Тверской, а потом загорелось одно из украшений во время иллюминации. То и другое скоро потушили.