Голодомор - Мирон Долот

После трёх или четырёх часов мучительного карабканья по глубокому снегу, колонна зашла в лес.

Вокруг были тишина и полный покой. Земля была спрятана под снежным покровом. Кругом стояли огромные мрачные сосны, их ветви свешивались вниз под тяжестью снега и льда. Под ними и между ними на небольшом расстоянии друг от друга виднелось несколько небольших бараков, единственный признак человеческого присутствия. Эти бараки, как заключённые узнали позже, были построены исключительно для проживания охраны.

Старший офицер разъяснил, что теперь это место станет их домом. Он особенно подчеркнул, что как "враги народа" они заслуживают расстрела, но правительство снисходительно разрешило сохранить им жизнь в надежде, что они начнут её по-новому. Затем он сказал, что заключённые должны разделиться на три трудовые бригады.

Первая бригада, состоящая из молодых и сильных, будет работать на валке леса. Второй бригаде предстояло обнести место содержания заключённых колючей проволокой. А задачей третьей бригады было построение жилищ. В эту последнюю группу вошли женщины и дети.

Офицер заверил, что в любой момент ожидается поступление необходимых инструментов и инвентаря. Продуктов тоже не было, и хотя он знал, что заключённые весь день не ели, он посчитал это обстоятельство не стоящим внимания: ведь они могли подождать до следующего утра, пока не подвезут провизию. Затем он приказал главам семейств располагаться и разводить огонь, потому что неумолимо надвигалась ночь.

Надежда на выживание едва теплилась, и только мысль о вероятном возвращении домой когда-нибудь поддерживала жизнь этих сельских жителей той первой арктической ночью в тёмном лесу. Все, кто был способен ходить, кинулись в заросли леса. И хотя они не имели топоров и других инструментов, с твёрдой решимостью люди соорудили временные пристанища и развели перед ними костры ещё до наступления полной темноты.

Василик вместе с другими принимал участие в сооружении подобия жилья из сосновых брёвен, но и оно надёжно не защищало от пронизывающего арктического холода. Всю ночь люди просидели вокруг огня, сбившись в кучу, в то время как вокруг кружила метель и завывала вьюга. Тяжёлые хлопья снега, падая в костёр, почти гасили пламя.

Наконец, стало светать, и метель улеглась. Офицер приказал всем собраться в центре лагеря. Каждый должен был стоять в шеренге и откликаться на перекличку, включая детей и больных. За ночь умерло много людей: некоторые от мороза, другие – от изнеможения и голода.

Старший по команде офицер приказал перенести тела умерших на самую середину лагеря и сложить напротив выстроившихся рядов заключённых, потому что даже умерших надо было пересчитать и идентифицировать.

Закончив перекличку, один из солдат зачитал список обязанностей каждой бригады. Затем началось распределение провизии и инструментов, которые подвезли ночью.

Василика определили в бригаду по валке леса, и повели на работу в лесную чащу. Он всё ещё был полон решимости бежать, но сначала ему хотелось найти тело своего отца и похоронить его по-христиански.

Василик не сомневался, что сможет отыскать тело отца в поле, где он последний раз его видел. Он ещё также надеялся на обратном пути домой разыскать свою сестру, которая потерялась в Александрове.

Однако несколько попыток к побегу оказались неудачными, поскольку охрана хорошо знала свои обязанности и чётко следила, чтобы "враги народа" так легко не сбежали. За каждую попытку к побегу Василика жестоко наказывали, но никакое наказание не могло поколебать его решения и только ещё больше подстегивало его.

Прошло ещё два года, пока, наконец, ему посчастливилось сбежать.

В мае 1932 года Василик ещё работал на валке леса. Его бригада также занималась погрузкой брёвен в вагоны. И здесь он познакомился с железнодорожником, тоже украинцем, сосланного сюда несколько лет назад. Этот новый друг снабдил Василика одеждой и парой сапог. Таким образом, в более или менее обычной одежде он мог бы не привлекать внимания всевидящей охраны.

Спрятавшись в локомотиве под видом помощника машиниста, он оказался в Архангельске, расположенном на другом конце от места его конечной цели. Отсюда он отослал нам неподписанное письмо, надеясь сбить с толку власти. Затем он начал свой путь к дому, преимущественно на подножках проходящих товарняков.

По пути он задержался в Александрове, разыскивая свою сестру, и надеясь отыскать могилу мамы.

Но всё было напрасным. Кладбищенский сторож не мог припомнить похорон женщины, подходившей под описание его матери. Тело отца ему тоже найти не удалось. Поиски сестры тоже ни к чему не привели.

Наконец, он понял, что надеяться ему не на что.

Новый знакомый, с которым его свёл украинский друг, посоветовал ехать в Москву. Он считал, что в таком большом городе Василику будет легче избежать столкновения с милицией. Поэтому Василик решил попытать своё счастье, хотя было запрещено въезжать в Москву без специального разрешения. Он прибыл в столицу на попутном товарняке.

Но Москва оказалась неподходящим местом для Василика. Он не умел хорошо разговаривать по-русски и выглядел как украинский крестьянин, за которыми тогда охотились как за зайцами. Кроме всего прочего, он не мог устроиться на работу. Куда бы он ни обращался, с него требовали предъявления документов. Поэтому, чтобы снова не оказаться пойманным и не подвергнуться новому аресту, он решил вернуться на родину, на Украину.

Научившись путешествовать на поезде без билета, он без препятствий добрался до Киева. Здесь он опять попытался найти работу, но снова ему не повезло, его сразу распознавали как крестьянина, а крестьянам было запрещено покидать свои деревни и сёла без официального разрешения.

Наконец, он принял решение вернуться в родное село. Так Василик снова оказался дома. Он прожил с нами несколько недель, но ему не терпелось начать работать, и, стараясь избегать долгого пребывания в одном месте, Василик решил перебраться в город. После очередной неудачи устроиться на работу в городе, он возвращался в наше село, чтобы встретить смерть от руки Маевского.

ГЛАВА 16.

Как только мы вернулись в село, товарищ Маевский проснулся и приказал мне остановиться около сельсовета. Затем первому же милиционеру, встретившемуся на нашем пути, он объявил, что я арестован, и приказал отправить меня в тюрьму.

Со времени высылки кулаков дом моего дяди Гаврилы стал конторой сельсовета. Дом был окружён чистенькими подсобными строениями и раскидистыми деревьям и красиво смотрелся снаружи. Внутри было достаточно места, чтобы вместить сельское правление. А удачное расположение в центре села стало другой причиной, по которой дом перешёл в распоряжение местной власти. Удобно устроившись в новой конторе, сельское начальство организовало до сих пор неизвестный нашему селу институт – тюрьму. Кладовую моего дяди быстро переоборудовали. Всё, предназначенное для длительного хранения, выбросили, а в стене вместо окна проделали дыру.

Оказавшись в тюрьме, я сразу же сообразил, что меня обвинят в содействии "врагу народа" бежать от "советского закона и воли трудящихся". Когда мои глаза привыкли к темноте в помещении, я смог распознать своих "сокамерников", около двенадцати человек. Многих из них я знал лично, включая Дмитро, моего соседа и дальнего родственника. Так случилось, что, вспахивая поле, его плуг наткнулся на камень и повредился. Хотя это было обычным явлением, бригадир обвинил Дмитро в преднамеренной порче колхозного имущества. Сначала Дмитро расценил это как шутку, но когда он понял, что тот говорил серьёзно, то от возмущения не сдержался и стукнул бригадира в нос. В результате Дмитро оказался в тюрьме.

Около пяти лет назад Дмитро женился на красавице-односельчанке, а три года назад он стал отцом. Он тогда сказал мне, что это был самый счастливый момент в его жизни. Теперь его счастью, а возможно и всей жизни, пришёл конец.

Похожее событие привело в тюрьму и другого моего соседа. Лошадь, на которой он работал в поле, споткнулась и стала хромать на одну ногу. Такое тоже часто случалось, но товарищ Черепин имел собственное мнение по этому поводу. Он заявил, что лошадь захромала из-за небрежного обращения, и на основании этого мой сосед оказался в тюрьме, потеряв всякую надежду вернуться к больной жене и четырём детям.

Ещё я встретил здесь отца своего школьного друга. Я звал его "дядя

Петро". Его фамилия была Шост. Я не удивился, увидев его в тюрьме, потому что он принадлежал к числу тех немногих крестьян, которые отказались вступить в колхоз.

Шост был типичным бедным украинским крестьянином. Он владел шестью гектарами земли, двумя лошадьми, коровой, одним или двумя поросятами и около дюжины домашней птицы: кур, уток и гусей. Его подворье было довольно обветшалым, а хата – старой. Внутри хата делилась на две половины: в одной хранили зерно и продукты, а другая часть служила жилым помещением. На этой половине, предназначенной для жилья, имелось только две комнаты: передняя комната одновременно была и гостиной, и столовой, и кухней, здесь же размещался умывальник.