Нашествие хазар (в 2х книгах) - Владимир Афиногенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Зевксидам вскинул за Ктесия глаза. В его тяжёлой голове медленно шевельнулась мысль, говорящая о том, что он, кажется, начинал понимать, куда клонит родственник Игнатия.
— Кстати, сделать это будет несложно, ведь на месте крещения солдатам находиться не положено, — продолжал далее капитан. — А наверняка среди язычников хоть один да найдётся враг вашей веры и захочет убить крестителя. Так ведь, Асаф?…
— Истинно так, Ктесий… Ты — умная голова, Ктесий, — широко улыбнулся хазарин и почтительно поёрзал толстым задом по каменной лавке.
— А если не найдётся такого врага среди идолопоклонников? — спросил Зевксидам.
— Какой ты недогадливый, лохаг! — притворно воскликнул капитан диеры. — Такого врага обеспечит Асаф. Так ведь, папашка?
— Истинно так, Ктесий, — будто давно заученной фразой отвечал хазарин, снова улыбаясь.
«Этому папашке, наверное, ещё и заплатили хорошо… Ишь, рот до ушей! — почему-то зло подумал Зевксидам. — Поторгуюсь и я!» И вскинул глаза на довольное лицо Ктесия. А тот — хитрая бестия — по их выражению заметил эту откровенную злобу на хазарина и тайную алчность и тут же сказал, хлопнув рукой по плечу лохага:
— Мы тебе, Зевксидам, за всё тоже заплатим… Византины хорошо блестят. Не правда ли?…
— Да, блеск их благороден, Ктесий, так как на них изображены профили василевсов…
Капитан громко рассмеялся:
— Ответ твой, командир, достойный во всех отношениях.
Хорошо… — Ктесий потеребил задумчиво подбородок, исподлобья кинул взгляд за Зевксидама. — Перед отъездом митрополичьего обоза поговорим поподробнее. Ну а теперь поплаваем в бассейне, попьём вина и вспомним о женщинах… Кияне-купцы, собаки, перешли нам дорогу. Один из них, главный над ними, Мировлад, крепкий детина, купил Малику… Но ничего, мы ещё с ними встретимся. А пока гостей уважать надо. Хотя мы тоже гости, но в Херсонесе мы и хозяева… Эй, Сулейман! — крикнул Ктесий, открывая дверь в следующую залу. — Прикажи своим слугам наполнить для нас гидрии и подать чистые простыни.
А красный свет всё лился на дно бассейна, и Зевксидама даже передёрнуло от мысли, что нужно лезть в него и купаться. И он сказал Ктесию:
— Вы поплавайте, а я лучше зайду в парную…
6
Из Керка мы вернулись на заре.
Солнце ещё не поднималось над Херсонесом, и лучи не играли весело на окнах домов и базилик — стекла лишь тускло отображали небесные красные полосы.
Константин выглядел уставшим, покачиваясь в седле. Но как он вдруг встрепенулся, когда из дверей лупанара вывалилась толпа гуляк, русоволосых, голубоглазых, явно не здешних — видно и по внешности, и по одеянию! На них были длиннополые синие кафтаны, перепоясанные матерчатыми поясами, на ногах одинаковые сафьяновые сапоги, но разных цветов.
— Глянь, Мировлад, — обратился к огромному красивому детине худощавый на вид человек, неся под мышкой музыкальный инструмент, отдалённо похожий на арфу, только размером поменьше раз в десять. — Грачи! Грачи и есть… — и показал на нас пальцем.
Сказал он на языке, сходном с языком жителей Славинии, только слова у этого человека выходили длиннее и напевнее.
Взглянул на Константина — он тоже понял, о чём говорил худощавый. Я подъехал к философу поближе и шепнул:
— По всему видать — русины, а вон то, что он держит, гуслями называется…
— Ишь, грачами назвал нас, — так же шёпотом заговорил Константин. — И впрямь для них мы грачи: черные на лицо, с черными волосами — греки-гречины, грачи и есть…
— Не возводи напраслину на себя, отец мой, ты волосами светлей, и глаза у тебя такого же цвета, как у них…
И тут обратился к нам на греческом крепкий, красивый детина:
— Вижу, отцы, некстати мы вам встретились? — и оперся внимательным дерзким взглядом в Константина.
— Отчего же, ранний человек… — улыбнулся философ. — Нам-то что… А как вам? С утра веселье — к вечеру похмелье.
— И не говори, отец, забот полон рот, а меня мои лешаки с панталыку сбили, утащили в лупанар… Не пошёл бы, да естество требует.
— Надо свои страсти в узде держать… — в поучительном тоне начал было Константин, да вовремя спохватился: разговаривает с язычником. — Откуда вы, добрые молодцы?
— С Борисфена мы. Знаешь такую реку, монах, хорошая река, рыбная… Правда, Мировлад?
— Замолчи, балабол. — Мировлад тянул кулаком в бок худощавого. — Да, отец, мы из Киева. Везём в Константинополь товары.
Мировлад, так ведь называют тебя?… Будем знакомы: при рождении меня нарекли Константином, моего товарища Леонтием, а это наши солдаты, — протянул руку купцу философ. — Хочу спросить, где вы остановились?
— Возле церкви святого Созонта, отец, — ответствовал красавец.
— Так это почти рядом с нашим становищем? — обрадовался Константин. — Позволь навестить тебя и поговорить, добрый молодец?
— Милости просим… К вечеру и приходите.
Были мы потом у Мировлада, и не только вечером, но и утром следующего дня, и снова вечером. Хорошим собеседником оказался Мировлад! И речь складна, и глаз у него на жизнь острый, и умом живым обладает. Задушевно текли у нас беседы. Мы всё больше слушали, потому что необходимость рассказывать о Византии отпала, когда узнали, что Мировлад в наших краях бывал не раз… Много интересного мы услышали от наблюдательного купца.
Вот, казалось бы, люди на земле разные, и по обличью, и по обычаям, и живут-то далеко друг от друга, а сколько общего между ними! Особенно в обустройстве их существования на земле.
Как и у нас, у русичей тоже есть богатые и бедные, труженики и ленивцы. И царедворцы свои — теремные люди: княжие мужи, боилы, нарочитая чадь — советники, воеводы, — это те, как сказал Мировлад, кто входит в старшую дружину.
Есть и молодшая дружина — гридни, отроки. Являются они телохранителями князя, его воинами, слугами, управителями в сёлах, гонцами, вирниками[75].
Не менее значительны, чем теремные, и в большом почёте на Руси «главы глав», или старейшины, союзов родов, а потом и отдельных родов. Они живут и главенствуют там, где обитают их люди, и дают ратников и походное снаряжение на большую войну.
С дружиной великий князь лишь ходит на полюдье, то есть на сбор ежегодной дани.
В чести и купцы, которых зовут рузариями: от них и доход, и разные заморские товары, и вести. Да и всякое, улыбнулся Мировлад, и мы поняли, что под этим всяким подразумеваются и такие вести, за которые в том государстве, где купцы побывали, им полагается топор или виселица. А у нас за соглядатайство иноземцев сжигают живыми на форуме Быка…
На самом низу — люди: смерды, ремесленники, землепашцы, — труженики, одним словом. Они как нижняя каменная кладка, на которой держатся стены дома, и потолок, и крыша — и всё это давит и давит на кладку своей тяжестью.
А над всем этим, в недосягаемой высоте, — сам князь Русский, Хакан-Рус, которого зовут архонтом, носящий на груди золотую цепь[76].
Сейчас на Руси, подливая в наши чаши густого вина, говорил Мировлад, два архонта — родные братья Аскольд и Дир, потомки основателей Киева Кия, Щека и Хорива и их сестры Лыбеди. Аскольд — муж зело красен, высок, белокур, разумен и степенен; Дир же — горяч, велеречив, храбр до безумия, волосами темнее брата, многое перенял от бабки своей — печенежки. Старший, Аскольд, любит молодшего, прощает ему многое, но никогда не подаёт виду, что, если он годами старше, значит, должен быть первым в делах государственных, — здесь они на равных, но челядь знает: житейская мудрость на стороне Аскольда.
Когда два брата только-только заступили на великое княжение, напали на Киев хазары и сказали: «Платите нам дань». На Высоком Совете юный Аскольд предложил бои лам дать по мечу. Отнесли их хазарам, а те — своему кагану: «Вот, повелитель!» Спросил грозно каган: «Откуда?» Они ответили: «Из лесу, что на горах над рекою Днепром». Позвал каган своего советника: «Почему такая странная дань?» Советник сказал: «Недобрая дань эта, повелитель. Твои воины доискались её оружием, острым только с одной стороны, то есть саблями, а у этих оружие обоюдоострое: станут они когда-нибудь собирать и с нас дань, и с иных земель».
Собирают дань теперь киевские князья и с древлян, и с дреговичей, что сидят между Припятью и Двиною, и с полочан с берегов реки Полоты, что впадает в Двину, да и хазары, не как раньше, остерегаются теперь ходить на полян…
— Так вас полянами зовут? — спросил Мировлада Константин.
— Да, отец, — с гордостью ответствовал купец. — Племена, что сидят по высокому правому берегу Днепра, и называются полянами, и город наш — Киев — тоже на правом, высоком берегу, на трёх горах, на тех, где поселились его первостроители: Кий на горе Боричёвой, Щек — на Щековице, Хорив — на Хоривице. Около Киева лес и бор велик, и очень хорошо ловится зверь.