Нашествие хазар (в 2х книгах) - Владимир Афиногенов

«Это надгробный камень на могиле госпожи Севергелинь, дочери рабби Леви, умершей в 4587 году по сотворении мира. Да подымется слой росы над её ложем».

— Леонтий, я хочу проверить и твою, и свою память. Давай прикинем… госпожа Севергелинь — дщерь раввина. Умерла в 4587 году по сотворении мира… Что показывает это число?

— Число явно показывает, Константин, что счёт от сотворения мира взят по иудейскому календарю. Следовательно умерла она в том же году, в каком родился ты… В 827-м!

— Да, да, Леонтий… Но сейчас не обо мне речь. Думаю, что Севергелинь была из фарисейского рода. Видишь, здесь упомянута небесная роса… Только фарисеи верили в воскресение из мёртвых посредством небесной росы…

— Константин, но представители ещё одной секты иудеев, третьей по счёту, — ессеи — тоже верили в воскресение.

— Конечно, но на камнях была бы обязательной приписка о праведности… Вот смотри? — Он указал ещё на один камень. — Читай… «Праведники возликуют во славе, восторжествуют в своих ложах». Под этим камнем явно похоронен ессей.

Ессеи — действительно праведники, и надо сказать, что члены этой секты почитаемы даже нами, христианами. Они отвергают войну, признают общую собственность, помогают друг другу всячески, учат, что все они братья между собой. Живут безбрачно, но принимают и воспитывают чужих детей, презирают украшения, помогают бедным. Верят, что после смерти души улетают на небо, и ставят поступки людей в полную зависимость от предопределения. Этим они резко отличаются от саддукеев, да и фарисеев тоже, занимающих, на мой взгляд, серединное положение между сектами Саддока и ессеев…

Конечно же, если бы не Константин, то откуда бы взяться моим познаниям в тонких различиях иудейской веры?! Хотя в моё время уже были переведены на греческий язык и Библия, и Мишну, и Талмуд, и некоторые высказывания древних раввинов, и «Иудейская война» Иосифа Флавия.

Еврейскую богословскую литературу изучают уже в византийских школах. Но даются ученикам эти знания без всякой системы, и только философ всегда облекал их в разговорах об этом в строгую логическую форму…

Светлая голова, умница!

И тогда я решился задать ему вопрос, который, по моему разумению, таил в себе некий скрытый подвох.

— Константин, мы были с тобой на некрополе, где захоронены древние греки, посетили кладбище первых христиан и вот теперь находимся здесь, на иудейском. Обратил ли ты внимание на то, что по надписям на камнях на некрополе и здесь мы узнаем о жизни этих народов очень многое… Так почему же камни на кладбищах христиан почти ничего не говорят об их жизни и истории? Вот мой вопрос к тебе, Константин…

Философ медленно поднял на меня свои выразительные глаза, поглядел изучающе и, будто что- то поняв, улыбнулся уголками губ.

— Не впадаешь ли ты в ересь, брат мой Леонтий?… Не говорит ли в тебе гордыня?…

Я смутился. Как я мог забыть о том, чему учит нас Иисус Христос?! Древние греки считали себя потомками Зевса, а разве иудейские пророки не говорят о богоизбранности евреев, первыми познавших божественную истину?! Поэтому они и заботятся о своём увековечивании в камнях и писаниях. А мы… Что мы?… Наше царство в наших душах… Зачем нам каменные скрижали, прославляющие нашу жизнь и наши деяния?! Но тут так и напрашивался ещё один вопрос, будто меня подзуживал сатана… Нет, не буду я задавать его, а то меня, неровен час, проклянёт Константин, брат мой во Христе…

И тут я слышу, как Константин восклицает так, будто его ужалила змея. При этом он мотает головой, как взнузданный конь, и машет мне руками.

Ничего не понимая, в некотором роде даже испугавшись, я стремглав бросаюсь к нему. Он стоит возле надгробного камня, судя по шлифовке, не особенно старого, и, показывая на него, почти заикаясь, произносит:

— Леонтий, смотри, кто похоронен здесь? Ты только посмотри, кто похоронен!..

Читаю:

«Исаак Сангари и его жена Сангарит. Да будут их души связаны в узде вечной жизни у Господа Бога нашего, и их смертное ложе да будет во славе».

— Исаак Сангари… Тот самый?!

— Да, Леонтий, тот самый, с которого и пошла иудейская вера по земле хазарской. Очень был хитрый и бесстрашный человек этот Сангари… Много ходил по свету, пока не остановился в Константинополе. Здесь он открыл иудейскую общину. Узнав об этом, василевс Лев III Исаврийский приказал изловить его и сжечь на площади Быка. Но Сангари, вовремя предупреждённый, бежал на берега Волги, к хазарам.

— Вот оно как оборачивается… Когда-то иудеи смертно преследовали христиан, теперь, значит, получается наоборот, — невольно вырвалось у меня.

— Да, так вот и получается… — подтвердил Константин, и глаза его запечалились. Он ещё раз провёл ладонью по надписи на камне, будто стирая пыль с него, отошёл в сторонку, присел.

Я ещё походил по кладбищу и вернулся.

Константин всё сидел, о чём-то думал. Я тронул его за плечо. Он поднял на меня глаза, которые были глубоки и грустны, и промолвил:

— Как быстротечно время, Леонтий… И особенно остро чувствуешь это, находясь на кладбище. Мысль моя не нова, но так всё устроено, что, если человек сам и своим сердцем высказывает её, значит, в ней есть и его доля, потому что в познание этой чужой мысли он привнёс что-то своё… А Исаак Сангари был бы не прав, если бы завещал поставить на камне дату своей смерти. Время быстротечно только для нас, смертных…[74] Он же обессмертил своё имя деяниями. Только я даже не знаю, как его чтить. Как того юношу, который умер как герой, но пришёл завоёвывать чужую землю?…

Я всегда старался понять душу Константина и сейчас видел, что он страдает, то ли от не к месту пришедших дум о смерти, а может быть, от того, что поездка наша в Керк прошла впустую, поэтому я решительно потянул его за руку и сказал бодрым голосом:

— Давай-ка, отец, будем выбираться из этого невесёлого места. Напьёмся ещё раз родниковой воды и сядем на коней.

— Да-да, ты, как всегда, прав, Леонтий. — Но тут же погрозил мне пальцем: — Только ты, Леонтий, не проявляй ко мне чувств, похожих на чувства отца к ребёнку… Этому, я знаю, тебя Мефодий научил. Смотри! — Ив глазах его вспыхнули злые огоньки: не прост.

Миновали, выбираясь, последние надгробные камни, и тут Константин обернулся ко мне и спросил:

— Ты не забыл, что через неделю нужно съездить в Фуллы?

— Нет, не забыл.

По просьбе митрополита Георгия мы должны были освятить только что построенную церковь святой Троицы. Фуллы — это не только город, но и административная часть фемы, в которой открылась своя епархия; там проживает много христиан, но есть среди них немало язычников.

5

Зевксидаму передали через матроса, что вечером он должен быть в терме у Сулеймана, потому что лупанар Асафа сегодня занят купцами из далёкого Киева.

Грек улыбнулся каким-то своим таинственным мыслям, спустился в подвал, чтобы проверить стражу и узнать, всё ли в порядке, и с облегчённой душой отправился к Сулейману. Он любил терму: там можно ополоснуться в бассейне, а потом, закутавшись в простыни, поиграть в зернь или, потягивая вино, смотреть, как важно прохаживаются между кадками с пальмами королевские павлины, утешить себя умной беседой, а в парной, выгнав жаром вместе с потом через поры всю грязь, блаженно растянуться на каменной лавке и позвать массажиста, чтобы он помял сильными руками тело.

Зевксидам рано остался без матери, отец его, воин катафракты, воевал с арабами в Малой Азии, а мальчик воспитывался в детском приюте Студийского монастыря. Как многим солдатам железной конницы, отцу обязаны были дать хорошую должность, но в одной из битв он был тяжело ранен, остался калекой и ни с чем вернулся в Константинополь. И даже должность монастырского конюха ему удалось получить только за счёт сына.

А было это так…

Когда мальчика взяли в приют, ему исполнилось десять лет. Кроме занятий в школе, где учили церковным наукам, ему и его сверстникам вменялось ещё в обязанность стричь в монастырской терме монахам на ногах ногти.

В детстве Зевксидам был кудрявенький, чистенький, аккуратный мальчик. И вот однажды его позвал к себе настоятель монастыря и сказал:

— Сынок, сегодня в терме будет сын императора, хорошенько наточи ножницы…

— Сы-н импе-ра-то-ра? — заикаясь, опросил Зевксидам. — Самого императора? — снова удивлённо переспросил мальчик.

— Да, да, самого… — раздражённо сказал настоятель и ткнул ему в губы руку для поцелуя.

С трепетом мальчик ожидал вечера. Закутавшись в простыню, взяв ножницы, он отправился в назначенное время в монастырскую терму. В ней никого не было. Он сел на каменную лавку и стал ждать.

И вот из парной появился среднего роста юноша, полноватый, с огромными карими глазами и круглым женским лицом. И вдруг таким же женским голосом он обратился к Зевксидаму: