Нестор Летописец - Андрей Михайлович Ранчин

бы превращается в рассказ о мученичестве Бориса и Глеба, Святополк, Борис и Глеб словно замещают Каина и Авеля, древнерусская история оказывается непосредственным продолжением и повторением библейской[238]. Во вступлении о грехе Каина не говорится, ибо его замещает и повторяет злодеяние Святополка.

Нестор, очень внимательный к значению и смысловому ореолу имен{56}, в «Чтении…» тринадцать раз называет Святополка окаянным. При этом определение «окаянный» превращается в существительное и почти вытесняет собственное имя великого грешника. Имя «Святополк» в сочетании с этим определением встречается в тексте жития лишь один раз. Дважды в начале «Чтения…» антагонист святых назван просто Святополком, без негативного определения «окаянный»: в первом известии о нем как об одном из сыновей Владимира и в размышлении о нем Бориса. Но в этих случаях автору жития просто было необходимо назвать изверга по имени, чтобы было ясно, о ком идет речь. В начале жития Святополк еще не проявил своего «окаянства», греховности — поэтому он пока и не назван окаянным. Во втором случае Нестор описывает восприятие будущего братоубийцы Борисом, а не выражает собственное отношение ко «второму Каину» — потому и нет этого определения. В Несторовом житии Бориса и Глеба определение «окаянные» также дважды применено к посланцам Святополка, подстерегавшим святого Глеба, и один раз эпитет «окаянный» отнесен к Глебову повару, предавшему господина смерти по требованию Святополковых людей. Но здесь все три раза слово «окаянный» является определением, а не заменой собственного имени, как в двенадцати примерах со Святополком. Окаянным Святополк именуется и в «Сказании о Борисе и Глебе» — превращение определения в устойчивый эпитет, видимо, связано с его фонетическим сходством, созвучием с именем Каин[239]. Но вытеснение настоящего имени словом «окаянный» — это особенность лишь «Чтения…». Она объясняется не только тем, что Нестор как бы приравнивает Святополка к Каину, но и вероятным ощущением книжника: братоубийца не должен, не имеет права носить имя, в котором содержится корень «свят−»[240].

Так же внимателен Нестор и к христианскому имени Глеба Давыд (Давид). Это имя носил младший сын Иессея, победивший на поединке исполина-чужеземца Голиафа: Давид поразил страшного врага камнем, выпущенным из пращи (1-я Книга Царств, глава 16, стихи 13–23, глава 17, стихи 8–11, 34–50). Нестор так объясняет провиденциальный смысл крестильного имени младшего из братьев: «Святому же Глебу дано было имя Давид. Видите ли вы, что благодать Божия с младенчества была на ребенке? Дали, как сказано, имя ему Давид, как, каким образом? Не потому ли, что тот был младшим среди братьев своих, так же как и этот святой? Как и сам пророк свидетельствует: „Меньший был среди братьев моих и самый юный в доме отца моего“{57}, и прочее. И так же, как пророк Давид вышел против иноплеменника и погубил его, и „избавил от поругания сынов Израилевых“{58}, так же и сей святой Давид вышел против супостата диавола и погубил от поругания сынов русских»[241]. Но в ветхозаветной книге описано, как юный герой физически побеждает иноплеменника-филистимлянина и тем самым сохраняет жизни воинов Израиля и, быть может, спасает свой народ от порабощения. Нестор же рассказывает об убиении «своего» Давыда злодеями, причем непосредственно закалывает его по приказанию посланцев Святополка собственный Глебов старший повар. Ветхий Завет понимает победу как физическое торжество, как убийство противника; автор «Чтения…» — как торжество духовное, как одоление дьявола — зачинателя розни и вражды. И это свидетельство глубины понимания Нестором истин христианской веры[242].

Нестор писал в «Чтении…» о том, что, составляя житие, он обращался как к устным, так и к письменным свидетельствам о Борисе и Глебе: «опаснѣ вѣдущихъ исписавъ я, другая самъ свѣды, — отъ многыхъ мала въписахъ, да почитающе славять Бога»[243], то есть: «записал из многого немногое, тщательно знающих переписав, другое сам узнав, чтобы, читая, славили Бога»[244]. Книжник сообщил, что сам слышал рассказы исцеленных сухорукой женщины и некоего слепца. Позднее, работая над Житием Феодосия Печерского, он будет также расспрашивать знающих людей. На устных рассказах, возможно записанных нашим героем, основаны и многие известия «Повести временных лет». Одним из письменных источников «Чтения…» могли быть записи о чудесах у гробниц Бориса и Глеба в Вышгороде либо одна из редакций «Сказания о чудесах Романа и Давыда», основанная на этих записках. В части, посвященной описанию убиения братьев, Несторово житие во многом дословно совпадает с летописным сказанием о Борисе и Глебе, включенным в Новгородскую первую летопись младшего извода и в «Повесть временных лет» под 6523 (1015) годом. Соотношение этих трех памятников, своего рода «текстологический треугольник», во многом остается ребусом для исследователей. Их гипотезы расходятся. А. А. Шахматов, например, сначала считал, что произведение Нестора было использовано автором летописного сказания, на которое опирается «Сказание о Борисе и Глебе». Потом ученый решил, что у этих произведений был общий, не дошедший до нас источник. С. А. Бугославский, наоборот, считал «Чтение…» Нестора самым поздним из больших произведений Борисоглебского цикла: книжник, по мнению исследователя, переработал тексты летописи и «Сказания…». Есть и точка зрения, согласно которой связи между памятниками не прямые: они опираются даже не на один, а на два утраченных текста, посвященных Борису и Глебу. Но это специальная научная проблема, разбирать которую здесь не место[245]. Говоря словами Нестора, «мы уже съдѣ ставимъ слово» — остановимся, оставим рассказ.

Любопытно, однако, что «Чтение…» в трех случаях разительно расходится и с летописью, и со «Сказанием о Борисе и Глебе». Различие первое. Глеб не княжил в Муроме, а по малолетству жил при дворе отца. Различие второе. Согласно Нестору, Борис был ранен, а потом почти тотчас добит посланцами Святополка, в то время как два других памятника сообщают о «двойном» убийстве: князя убивают возле его шатра, потом, когда его тело везут, чтобы похоронить, князь обнаруживает признаки жизни, и Святополк посылает двух варягов с повелением довести страшное дело до конца[246]. Различие третье. Глеб не идет в Киев из Мурома, вызванный коварным посланием Святополка о тяжкой болезни отца, а бежит из Киева вверх по Днепру, зная о злом умысле Святополка. Соответственно, убийцы не встречают отрока, а настигают его{59}.

Если А. А. Шахматов считал сведения, сообщаемые Нестором, первичными, а известия летописного сказания и «Сказания о Борисе и Глебе» вторичными, основанными на местных преданиях[247], то С. А. Бугославский полагал, что версия Нестора вторична: автор «Чтения…» писал о пребывании Глеба в Киеве вместе с Борисом до отправления старшего брата на княжение, потому что