Две сестры и Кандинский - Владимир Маканин

Тихо.

Ольга не успевает встревожиться. А Инна не успевает на пороге встретить. Отдаленно, но уже хлопнула входная дверь.

Слышны шаги.

А вот слышен и голос.

Это Артем. Его узнаваемый бархатный голос. С чуть обновившимися от времени (и от Воронежа) восторженными гласными звуками:

— Боже мой!.. Не верю глазам. А!.. Кажется, я не был здесь целую вечность.

Ольга встает из-за стола. И Инна встала. Вот это да!.. Сестры смотрят друг на друга.

А невидимый ими Артем, едва вошел, продолжает переживать восторг возвращения.

На порыве, на взлете щемящего подзабытого чувства он обращается к стандартно сияющим на стенах репродукциям — к столь знакомым ему! как к живым!

— Господин Кандинский… Милейший Василий Васильевич. Это же я — Артем… Артем Константа!

Наконец он зримо вошел. Не один. С ним вместе юноша и девушка.

Это Женя и Женя.

Очень милые, забавные и немного провинциальные. От какой-то скромной воронежской газеты. С трудом выпросили, выбили себе Москву!.. И конечно, счастливы — и Москвой, и этой своей первой командировкой.

Ольгин голос дрожит. Словно бы Ольга ждала этого нежданного возвращения. Она не уверена. Она не знает… Неужели ждала?.. Она произносит с неопределенной, но, несомненно, взволнованной интонацией:

— Артем… Как тихо он вернулся.

Женя и Женя, знакомясь, называют себя:

— Я — Женя. Мы прикомандированная пресса.

— Я — тоже Женя. Мы от газеты. Сопровождаем Артема Константиновича.

Начинающие журналисты, они смущены — еще не раскачались. Для большей уверенности они иной раз говорят как бы слово в слово, повтором. Как эхо.

Ольга повторяет: — Как тихо ты вернулся.

А Женя-девушка, с ходу пробуя задействовать неубиваемый провинциальный задор, восклицает: — Да, тихо!.. Пусть!.. Но когда-нибудь Артем Константинович вернется шумно и в ярких красках! и с признанием!.. Вернется грандиозно!

Женя-юноша: — А мы будем гордиться, что опередили славу. Что сопровождали его уже сейчас, в его тихие дни.

Артем сестрам очень спокойно — он смеется: — Оля. Инна… Не взыщите. Это в них юность играет!

А вот уже вступила Инна, — первая из сестер, преодолев замешательство, она радостно бросается к приехавшему: — Артем!.. Приехал? Вернулся?.. Проходи, проходи. Не чужой. Мы все и всегда тебе рады…

Обнимает его.

Артем, после Инны, уже больше готов к необходимому (рано или поздно) объяснению с Ольгой.

И несколько виновато, с точно отмеренным чувством, он разводит руками: — Извини, Ольга. У меня ведь остался твой ключ. И потому мы сами вошли. Мы прямо с поезда… Нам не удалось предупредить тебя звонком.

Ольга отвечает просто, без эмоций:

— Мы рады тебе, Артем.

Артем оправдывается уже смелее, уже чуть шутливо:

— У меня оказался ключ… от прежней жизни. Надо же было вернуть ключ хозяйке.

Вдруг гаснет свет. И вновь загорается.

Возможно, кто-то из только что вошедших задел… Возможно, новенькие здесь Женя и Женя… Что-то… где-то… слегка задели! И тотчас заскучавший, вызванный к жизни молодой голос читает из молодого Кандинского:

«ЖИВОПИСЬ — ЭТО ВЗРЫВ КРАСОК…»

И снова голос — жесткий канон, уже с мощью в звуке:

«ЖИВОПИСЬ — ЭТО ВЗРЫВ…»

Артем вновь в восторге: — Боже мой!.. Взрыв! Мятеж красок!.. Всё в точности как было! Подумать только: модерновый Кандинский — знак неменяющегося консервативного бытия.

Инна: — Да, да, Артем. У нас нет перемен.

Ольга раздумчиво: — Но зато уже так много поломок.

— А кто там — я на входе заметил — чинит проводку?

— Это же наш Коля… Коля Угрюмцев. Между прочим, к нам ты, Артем, его привел когда-то. Помнишь?

— А!.. Пацан? Который с пейзажиком?

Инна по-хозяйски сзывает, торопит к столу Артема и его небольшую юную свиту: — Проходите, проходите… Берите стулья — и к чаю. У нас как раз чай.

Ольга: — У нас всегда чай.

Инна: — И отдых с дороги.

Артем качает головой: — Какой отдых. Мы, Инна, завтра же уезжаем. Мы к вам по конкретному делу и ровно на одни сутки… У нас, увы, воронежские возможности. Сосчитаны минуты. Минимальны деньги. У нас все на бегу.

Инна кокетничает: — Даже родственные поцелуи?

Артем служебным голосом: — В особенности родственные.

А Женя и Женя двойным эхом вторят Артему: — Мы по делу. Мы по делу.

Первым из внезапных сегодняшних гостей Ольга, не говоря лишнего, представляет Батю: — Это — Сергей Сергеич. Наш недавний, однако уже очень хороший знакомый…

Мужчины пожимают руки.

— А это Артем… Общественный деятель… Наш Артем Константа…

Артем возражает: — Какой деятель! Не выдумывай, Оля! Я бывший деятель… Все в прошлом… Я — школьный учитель. Школьный учитель в летнем отпуске.

Инна, неся чашки, кричит на ходу: — И бывший почти родственник.

Ольга: — Инна!.. Будешь шутить за чаем!

Но Инна на нерве, с праздничной откуда-то легкостью, кричит:

— Всё и вся побоку: чай с дороги — это святое!.. Наш скорый гостевой чай!

Ольга продолжает знакомить: — Сергей Сергеич — пенсионер. Он человек необыкновенный. Он москвич, но, выйдя на пенсию, уехал к своим друзьям в Сибирь. И живет теперь постоянно у сибирских друзей день за днем, месяц за месяцем…

Батя: — Год за годом.

Артем: — Хорошо вас понимаю… Это зов. Я называю это корневое просыпающееся в нас чувство — зов. Нас всех зовет… Нас зовут прежде всего холмы. Иногда зов горестный! Иногда постыдный!.. Но всегда — заживляющий! Врачующий! Поэтому от холмов нам не убежать… Холмы прорастают. Из нашего прошлого — в наше, казалось бы, зачеркнутое будущее.

Батя: — Замечательно вы сказали.

Артем: — Когда-то философствовал!

Батя: — Меня потянуло, можно сказать, позвало в Сибирь. К моим друзьям.

Артем: — А меня — в воронежскую провинцию, где я когда-то родился и вырос.

Женя: — Мы не в самом Воронеже, а под Воронежем.

Женя: — Мы в пригороде под Воронежем.

— Чай готов! — Инна кричит юным Жене и Жене. — Ну вы, воронежские, несите еще тройку стульев!

— Константа… Константа… — припоминает Батя. — А знаете: мои сибирские друзья иногда о вас говорили… Вспоминали. Хвалили… Я-то сам плохо в нынешней политике… Не слежу. Но для них, бывших зэков и ссыльных, ваше имя звучно… На слуху.

Женя: — Надо же! Ссыльные! В Сибири!.. имя на слуху.

Женя: — Даже в Сибири!.. Запишем?

Женя: — У нас будут самые свежие анналы.

У них блокноты и магнитофоны. Но возможно, молодые люди слишком увлеченно, старательно и без должного отбора собираются писать новейшую Историю.

Так что Артем их нет-нет и одергивает. Свежие анналы — абсурд.

— Ребята. Еще раз предупреждаю вас — не мелочиться!.. Только важное. Только то, что касается Речи о цензуре…

Инна весела, в мажоре: — Оля! Вечер удался. Согласись, сестричка, — свадебная торжественность все-таки чувствуется в воздухе… Разве нет?.. Во-первых, нагрянувшие пестрые гости!.. Ящик шампанского!.. Красивая невеста!

Инна получает еще один сестринский подзатыльник.

Все наконец расселись. Пьют чай.

Артем объясняет свое здесь появление. Объясняет всем, но в первую очередь Ольге — он искренен и немного печален: — Оля… Это не воронежское тщеславие, поверь. Меня попросили восстановить, как была создана (извини за высокий слог) Речь о цензуре. Год назад… Которая тогда в Москве так полезно прозвучала…

— Прозвучала мощно. Не умаляй! — прикрикнула Инна.

— Люди попросили. Серьезные московские люди… Ты, конечно, забыла. А меж тем сегодня ровно год, как… год моего выступления…

— Это была лавина! — кричит Инна.

— Да. Сравнивали и с лавиной… С лавиной в высоких горах. Мальчонка, мол, вскрикнул — эхо ответило — и снега начали съезжать. Снега! Перемены в горах начинаются с детского вскрика. Так получилось… Таким вскриком оказалась моя Речь о цензуре.

— Неужели год?

— Ровно год, Оля. И вот старшие товарищи… из Москвы позвонили. Попросили меня припомнить подробности… факты… Как речь возникла. Откуда импульс… Припомнить мелочи тех судьбоносных дней. Не из тщеславия, поверь.

— Год… И значит, год, как мы…

— Ровно год, Оля.

Ольга застыла с чашкой чая в руке.

Артем совсем негромок. Он переменился. Школьный учитель знает свое место:

— Присмотрись, Оля, к моим юным друзьям. Прошу любить и жаловать… Они все-таки в помощь моей смирившейся памяти. В поддержку моему иссякшему тщеславию.

Женя: — Для мемуаров.

Женя: — Для истории.