Такой нежный покойник - Тамара Кандала

Вера уже давно сама имела серьёзные деньги, да и случись что с отцом, всё ей перейдёт. Зятя же своего Вадим Михалыч в душе презирал – лох с принципами.

Лёшка же понимал: того, что он заработал за эти тучные годы, ему, по расчётам, хватит ещё на пару среднестатистических жизней, – и он с готовностью воспринял свой новый статус лузера. Наконец-то он был предоставлен самому себе.

Костя лечил его музыкой и разговорами, лыжными и пешими прогулками, заставлял через день ходить в бассейн, два раза в неделю – в парилку, с последующим нырянием в прорубь и полным запретом на алкоголь. Зато какие были чаепития, какие разговоры о главном и ни о чём. Костя не просто слушал, он внимал, провоцируя тем самым выворачивание кишок на кухонный стол, за которым велись самые важные – концептуальные и кулинарные, политические и научные, приземлённо-конкретные и метафизические – беседы.

– Ты живёшь сейчас, как раненный в живот человек, придерживающий на ходу свои внутренности, чтобы не вывалились. Тебе очень больно, ты не можешь быть адекватным, – говорил Костя в ответ на мучительные мычания своего собеседника. – Тебе нужно хотя бы на живую залатать раны, чтобы дать им возможность затянуться, и потом уж приступать к поискам смысла жизни. У тебя сейчас второй, после подросткового, переходный период, а это большая ломка. Наркотический отходняк. Можно, конечно, продолжить существование в галлюциногенной реальности, но надолго тебя не хватит – оставишь сиротой Тиму.

– Я даже сыну сейчас не нужен – ему гораздо интереснее, полезнее и естественнее общаться со своими сверстниками.

– Это правда. И это нормально. Но отца ему никто не заменит. А тебе он нужен не меньше, чем ты ему.

– Я потерял женщину своей жизни.

– Что значит «потерял»? Она что, вещь? Физическое общение ещё далеко не всё. Ты знаешь, что она где-то есть. Ты думаешь о ней. Уверен, что с ней происходит то же самое, что и с тобой. Значит, вы продолжаете друг у друга оставаться. Знаешь, как по Экклезиасту: «Кружится, кружится ветер и возвращается на круги своя…» Кора из тех женщин, с которыми можно «перекликаться во мраке». И вообще, никогда не ставь точек в жизни. Каждая точка – это только насмешка вечности.

Костя был прав – у Лёши действительно каким-то образом сдвинулось восприятие факта потери Коры, он стал относиться к этому философски, что ли. Хотя до философии ли тут, когда из тебя без наркоза выдирают жизненно важный орган. И всё-таки. С одной стороны, он абсолютно ясно понял, что она была для него не просто любимой, желанной, единственной – она была сокровищницей знаков. Знаков разных по смыслу, но в сумме означающих тот самый, главный смысл – жизнь. И конечно же, исчезнув из Москвы, она не исчезла из его жизни, превратившись в некое метафизическое женское начало, без которого немыслимо никакое конкретное мужское существование. И, понимая, что она живёт сейчас новой жизнью, с другим мужчиной, в стране – мечте всех влюблённых, он не хотел «излечиваться» от своего чувства к ней – любая мука, осенённая её именем, была нужнее ему, чем покой без неё.

Она была его Агартой – центром мира.

Лёше сейчас во что бы то ни стало нужно было чем-то занять руки и голову.

Костя же, как бы читая его мысли, настойчиво советовал начать писать:

– Пиши книгу, это занятие даёт ощущения почище любого наркотика.

– Пополнить список графоманов? Писателей и так уже больше, чем читателей. Массовость в искусстве подозрительна, а сегодня создателей искусства стало больше, чем его потребителей. Каждый второй – артист в каком-нибудь смысле.

– Ну почему же? Ты журналист, пиши книгу о современности, не обязательно роман, существуют же и другие формы. И не для потомков – для себя. И продаваться никому не надо, денег у тебя достаточно, можешь себе позволить быть честным, не писать о том, что рекламоносно и пиароёмко. Сейчас такие бурные времена – и так мало летописцев. А те, кто пишет, путают историю с астрологией и хиромантией. Наши подростки и так считают, что «Джоконду» написал Леонардо ди Каприо.

– Я в летописцы не гожусь – не умею быть нейтральным. К тому же потерял квалификацию. Могу перепутать Нагорную проповедь с Придворной, – натужно пошутил Лёша.

– Выбирай здравое – симметрию простых идей. Пиши – во что выльется, время покажет. Не превращай это в священный текст, не пресмыкайся перед идеей: ни одна из них в принципе этого не заслуживает. Просто собирай свидетельства, используй материал бывших коллег, оставшихся в профессии и не продавших свои души и задницы. Делай это для себя, а не для человечества, чтобы себя не потерять и не презирать. Пиши, чтобы узнать то, чего не знаешь. И не суди строго – оставь это прокурорам и архангелам. Размышляй. И не забывай, что слово, будучи сказанным, начинает жить уже собственной жизнью, оторвавшись от автора, личность которого уже совершенно ни при чём. Ты всё-таки не из «фенечек» с вертухайскими генами – эти даже пощёчины не заслуживают, только пенделя, – а худо-бедно, из ин теллигенции. Знаешь, ведь к профессиональному подонку претензий гораздо меньше, чем к интеллектуальному холую. Тебя никто не призывает геройствовать – просто исполнить свою обязанность российского интеллигента, хотя это слово сегодня почти что ругательное.

– Ну, почему сегодня? Ещё Чехов говорил, что не верит в интеллигенцию – лицемерную, фальшивую, истеричную…

– …невоспитанную, ленивую… Чего только про неё не говорили!

– А сегодня и вовсе, как говорит Фенечка, растленная всекупля и всеебля.

– Это не интеллигенция – это наглые прихвостни подлой и гниющей власти. Попса галантерейная. У них взгляд на мир через ширинку и сквозь купюру. А я говорю об интеллигенции, к которой принадлежал сам Чехов. О той, которая обязана показывать обществу, в каком конкретном месте организма ему должно быть больно. О тех, что не боятся своё сердце отяготить человеческой порядочностью. А жизнь – конкретными деяниями. Переноси акцент с глобалки на теорию малых дел.

– Ну и где ты таких сегодня видел? А знаешь, Дидро в «Элементах физиологии» выводит особый тип «противоречивых существ», организмы которых не гармонируют с остальной частью мира. Он пишет: «Природа не даёт долго жить недовольным…» Вот и задумаешься тут.

– Нельзя только задумываться, порой надо переходить к прямым действиям. И начинать с себя. Неча на других пенять.

Ещё Костя рассказал ему, что лицей их может «накрыться медным тазом»:

– У главного нашего спонсора неприятности, боюсь, что он, от греха подальше, решит сменить место жительства, естественно вместе с семьёй. И ему уже будет не до нашей «богадельни», как её называют в педагогических кругах. Эта гнусная система заставляет превращаться в подлецов даже вполне приличных людей. Она ставит перед ними выбор: ты или процветающий подлец, или нищий. И то и другое унизительно, но первое гораздо приятнее.

– Это ты про меня? Кора мне это уже объясняла непрямым текстом.

– С ума сошёл?! Какой же ты подлец? Подлецы с содранной кожей не живут. Да и Системе ты не принадлежишь – так, случайно приблудился. Слабину дал.

– А мог бы не давать. Ты вон удержался.

– Да мне никто и не предлагал, – усмехнулся Костя. – Человек слаб, неизвестно, кто как себя поведёт в предложенных обстоятельствах. И потом я охраняем – своими детьми. Это подороже всяких денег – будет что предъявить Всевышнему… или кому там, из интересующихся…

– А с детьми-то теперь что делать? Куда ж их девать?

– Нам нужно дотянуть хотя бы до конца года. А там видно будет. Может, у кого из нового олигархического племени обнаружится «наш» ребёнок, и он вынужден будет помогать всем остальным.

Лёшка решил продать квартиру на Никитской – это были по нынешним временам очень серьёзные деньги, хватило бы не только до конца учебного года, но и на пару следующих. И соблазнов будет меньше – в квартиру, где живёт сын, кого попало не притащишь.

Сделку он провернул достаточно быстро и внёс деньги на счёт школы.

Сразу как-то полегчало, задышалось свободней. Даже отвращение к себе притупилось.

– Тебе это зачтётся в правильной канцелярии, – сказал Костя.

Прошёл ещё год без Коры.

В России наступили странные времена (хотя какие времена в России не странные).

Лёшке, пытавшемуся «размышлять», пришло в голову, что Россия сегодня – страна трэша. Недаром это не очень понятное слово (обозначающее в английском языке «лёгкий» мусор, остающийся от одноразового употребления) превратилось в культурологический термин, стало таким модным в мировом культурном дискурсе. Им обозначалось не только что-то низкое, чрезмерное, паразитирующее на дурновкусии, примитивности, пошлости (слово, кстати, ни в каком другом языке, кроме русского, не существующее), но и новая культура «игры в игру» в искусстве.