Такой нежный покойник - Тамара Кандала

– Я за население не отвечаю. Я отвечаю за себя. И не собираюсь ждать, когда здесь всё с треском развалится и шакалы пожрут друг друга. Не хочу участвовать в этой страшной кровавой свалке ни на чьей стороне. Я не могу здесь жить физически. У меня здесь всё, понимаешь, ВСЁ вызывает рвотный рефлекс, как та оркестровая яма, наполненная испражнениями несчастных.

– У тебя посттравматический синдром.

– Возможно. И я хочу от него как можно скорее избавиться. И не заполучить его вновь где-нибудь за соседним углом. А то ко мне теперь каждое утро Родина лично в окно заглядывает – своей страшной мертвецкой рожей с проваленным носом, а не «светлая и могучая». Я поняла, что всю жизнь прожила, от неё уворачиваясь. Поэтому решила воспользоваться данными мне природой преимуществами, чтобы попробовать начать нормальную жизнь в нормальной стране.

– Что это значит?

Он уже, конечно, всё понял и вопрос задал чисто формально. Тем более что в какой-то момент, когда она закрыла лицо руками, скрывая непрошеные слёзы, он заметил на безымянном пальце правой руки тонкое, переплетённое из трёх сор тов золота кольцо.

– Это значит, что я выхожу замуж. И уезжаю.

Удар был наотмашь. Лёша изо всех сил постарался сохранить спокойствие. И справиться с подскочившим в горло сердцем.

– Как?! Вот так? Без любви? Замуж, только чтобы уехать? А как же твои принципы?

– Ну почему же без любви? Он меня любит. Живёшь же ты в браке без любви. И ничего. Оправдываешь себя чем-то. Ну и я найду, чем себя оправдать. Возможностью достойной жизни, например. Это не так уж и мало. А уважение в нашем возрасте тоже дорогого стоит. – Она, проглотив ком в горле, каким-то отчаянным жестом поднеся стопку ко рту, сделала большой глоток водки. – Нарожаю детей, обзаведусь живностью, благо у него дом большой. Рядом будут мама и сестра… – Она поперхнулась, закашлялась, и из глаз потекли явно непрошеные слёзы. – Извини, – сказала она, утерев их каким-то беспомощно гордым мальчишеским жестом. – Это с непривычки, я впервые взяла в рот алкоголь с… тех пор.

– Значит, меня ты больше не любишь? – Лёшка не хотел задавать этот вопрос, он вырвался сам по себе.

Кора уткнулась взглядом в стол. Потом медленно подняла тяжёлые, набрякшие слезами веки, залив своими огромными, ставшими почти чёрными зрачками всё пространство.

– Ты не имеешь права задавать мне этот вопрос, – сказала она, не отрывая взгляда. И повторила: – НЕ ИМЕЕШЬ ПРАВА.

Больше слёз на её глазах он не увидит. По крайней мере, в этой своей жизни.

Отныне он видел только бездонные мёртвые глаза, съеденные чернильными зрачками. Припухшие всегда губы, похожие теперь на лезвие бритвы. Голос произносит страшные слова без всякого выражения, из них главное «ненавижу». Потом «уезжаю».

Все возможные Лёшкины доводы отскакивали от неё под непредсказуемыми углами.

– Я без тебя умру, – повторил он уже когда-то сказанную фразу. – Ты моё сердце, моя душа – организм не сможет существовать, если их лишится. Не уезжай! Я сделаю всё, что ты захочешь.

Кора в ответ склонила голову и опустила глаза:

– Врать можно цинично и обаятельно. Раньше ты это умел. А теперь врёшь обречённо.

Лёшка же сердцем знал, что говорит самую наивысшую правду – умрёт. Правда, доказательств этому он предоставить не мог. А факты говорили не в его пользу.

В эту минуту, когда он глядел на неё, в его голове оформилась мысль – в Коре, под слоем цивилизованности, воспитания и интеллекта, клокочет вулканическая магма. Когда-нибудь она вырвется наружу и погубит её самоё. Ему это стало очевидно. Непонятно было, как его угораздило полюбить такую женщину, ведь он всегда считал, что чувство меры должно быть руководствующим в жизни. А рядом с этой огне дышащей лавой всякому приблизившемуся вплотную было тяжело дышать. И было понятно, что неосторожный будет сметён, как былинка, на её пути.

Чувствовал он себя в эту минуту как затравленный, загнанный в угол зверь. Казалось, что мир рушится прямо на глазах – он теряет ВСЁ.

Тогда он ещё недооценивал возможностей высших сил к наказанию таких, как он, – избранных, но не соответствующих. Не представлял, КАКИХ глубин и накала может достичь страдание. Не понимал, что судьба умеет казнить много раз и что каждая новая казнь изобретательностью будет превосходить предыдущую.

Не знал, что ВСЁ он потеряет позже.

Но ненадолго, всего на пару лет: больше не выдержит ни сердце, ни мозг.

– И когда же ты уезжаешь?

– Скоро. Продам квартиру, закончу учебный год, распрощаюсь со своими мурзиками и уеду. Да, хотела вернуть тебе «обручальное» кольцо (слово «обручальное» прозвучало как передёргивание затвора перед выстрелом), но не могу – его с меня сняли во время «освобождения». «Нас расстреливают, но при этом обирают наши карманы», – процитировала она кого-то с нарочитым пафосом. Цитатник ходячий!

Значит, всё-таки носила кольцо, подумал Лёшка с толикой глупейшей удовлетворённости.

– И давно ты его знаешь?

Он понимал всю глупость, беспомощность и унизительность вопроса, но истерическая ревность охватила его вдруг, вцепившись в горло костлявыми пальцами, – он чётко осознал и, самое страшное, УВИДЕЛ Кору с другим мужчиной сразу во всех ситуациях – и буквально чуть не задохнулся от накрывающей его бездны.

– Я познакомилась с моим будущим мужем во Франции, когда была в гостях у сестры, он их сосед. С тех пор он овдовел. А как только узнал, что я побывала ТАМ, как он говорит – «в настоящем аду», немедленно приехал. И сделал предложение. Я согласилась. И теперь уезжаю. Навсегда. И ты не имеешь права пытаться мне помешать. А поскольку я за себя не очень отвечаю в твоём присутствии, это наша последняя встреча. Мне нужно время выработать на тебя иммунитет.

– Как на болезнь…

– Вот именно. И ещё… Нужно, чтоб ты знал – слабый платит дважды. А сдавшийся – всю жизнь.

Тогда он не понял, о чём она.

Понял только, что Кора была права – он не имел больше права ни на что. Данный ему судьбой шанс он упустил. «Стряхнул с плеча бабочку счастья», как писали в Верином жёлтом гламурнике, севшую туда по прихоти судьбы.

В конце лета ему позвонила Светка. Объявила, что Кора уехала и в самый последний момент, уже в аэропорту, попросила её, Светку, встретиться с Лёшкой, чтобы передать ему «маленький сувенир».

– Она раздала всё, что у неё было, вся её мебель практически переехала ко мне, – констатировала она с дурацкой гордостью. – А тебе попросила передать маленький пакет. Надеюсь, там не взрывчатка, – пошутила она. – Так что заезжай. – И повесила трубку.

Он заехал. «Сувениром» оказался тот самый старинный, чудом сохранившийся от Кориной бабушки синий кобальтовый флакон, оплетённый золотыми нитями, со странно совпадающими инициалами – К&Л, – неизвестно что обозначающими в первоначальном смысле.

В последний момент, когда он был уже в дверях, Светка потянула его за рукав:

– Послушай, Кора взяла с меня слово никогда тебе об этом не говорить, но… я не могу, я считаю, что нужно, чтобы ты знал… – И она, театрально сощурив глаза и страдальчески сжав горло ладонями, выдала ему, как выплюнула: – Кора потеряла ребёнка после всех этих ужасов.

– Какого ребёнка? – не понял Лёшка.

– Твоего ребёнка, идиот! Она была беременна, почти четыре месяца. И те две недели, на которые она исчезла, она провела не в деревне, а в гинекологии. Затем пыталась уморить себя голодом – всё то время ничего в рот не брала, кормили через капельницу.

Потом он подсчитал – это случилось тогда, в Ялте, когда она ему поверила.

– Эх ты! – сказала напоследок Светка. – Если женщина говорит, что ненавидит тебя, это значит, что она тебя любит, но ты козёл.

Мучительная пустота сердца. Затянутое в смертельный узел солнечное сплетение. Астматический спазм души.

Русский человек не имеет плана действий… Он страшен своей импровизацией.

Флакон был знаком – Лёше оставалось только заполнить его ядом, сложносочинённым, скомпонованным из самых неожиданных, экзотических, выисканных в старинных книгах сочетаний, соблазнительно пахнущих и смертельно действующих практически сразу. Благо в России в этот момент можно было найти и купить всё, включая самые немыслимые алхимические компоненты, – для этого не требовалось даже никакой «легенды», только деньги. Лёшка сам не мог бы объяснить, зачем ему нужен яд: никаких мыслей о самоубийстве он не мог себе позволить, в его жизни был Тима, и он слишком хорошо понимал, что его сыну рассчитывать в этой жизни больше не на кого. Но наличие субстанции, обладающей «магической» силой быстро и безболезненно прекратить его, как говорила Кора, «сосуществование» с этим миром, придавало ему некую необъяснимую уверенность и, самое странное, силу, которая после отъезда Коры вытекала из него по каплям, как из неисправного крана.