Такой нежный покойник - Тамара Кандала

21.50. Террористы освобождают трёх женщин и мужчину…

Именно 25-го, поздно вечером, у Лёши в квартире как-то ненормально заверещал телефон. Лёшка, к своему удивлению, немедленно облился холодным потом, и в горле у него возник такой спазм, что пришлось судорожно сглотнуть слюну и продышаться, прежде чем выдохнуть «алло» в трубку. Звонила Светка, Корина школьная подруга, «артистка погорелого театра», как она сама себя называла, так как почти всё время была безработной. Из тех барышень, которые никогда не знают, чего они хотят, но изо всех сил этого добиваются.

– Ты читал список в «Известиях»? – прохрипела она в трубку, не поздоровавшись.

– Какой список? – Он уже понял, что за этим последует, и тянул время.

– Список присутствующих в зале – там Кора. Видимо, с несколькими учениками.

– Ты… ты уверена? – Вопрос был лишним – от полной беспомощности.

– Всё сходится – и имя, и фамилия. Да и мне она говорила, что собиралась на днях со своими мурзиками в театр.

Он накинул пальто, предупредил Галю, чтобы не волновалась. Прыгнул в машину и ринулся на Дубровку.

То, что происходило в это время вокруг театрального центра, описано множество раз множеством очевидцев. Лёша попал в самый эпицентр замученных страхом и неизвестностью людей – родителей, родственников, близких и просто сочувствующих. Для многих из них это были уже вторые-третьи сутки стояния. Люди чудовищно изнурены неизвестностью и самыми невероятными слухами. Многие близки к истерике. Общим было только одно – ожидание штурма. И значит, возможность гибели всех – и захватчиков, и заложников. Достаточно одной из «живых бомб» нажать на детонатор – и в воздух взлетит ВСЁ.

По радио выступали журналисты и деятели искусства, у одного из них оказалась дочь в заложниках.

Пришла пора, говорил он, не на словах, а на деле заканчивать то, чего не следовало и начинать. Те, кто держит в заложниках наших детей, совершают насилие. Но они заблуждаются, полагая, что насилие можно победить только насилием. Но и мы, к сожалению, разделяем то же самое заблуждение и тем самым загоняем ситуацию в тупик. Одно насилие рождает другое насилие, другое насилие – третье, потом будет четвёртое, пятое, сотое… И эта цепочка бесконечна, конец чувствуют только мёртвые. Он говорил, что Родина ответственна перед своими детьми. И если она посылала их на бессмысленную смерть в Афганистан и Чечню, то это должно наконец прекратиться. Теперь, немедленно.

«Сегодня, – говорил он, – единственный, мне кажется, способ – прямо, честно, без лишних слов, без демагогии, без разговоров о том, что „главное для нас – человек“ (а при этом ничего не делать), руководству страны принять ответственное политическое решение и вывести „избыточные войска“. Я не специалист, я не понимаю, что такое „избыточные войска“. Может быть, вывести все войска… Но президент должен выйти к людям – мне так кажется как просто обыкновенному, рядовому гражданину – и сказать:

– Дорогие мои! Сегодня во имя людских жизней, во имя освобождения заложников – детей, женщин и мужчин – я вынужден… подчёркиваю, вынужден!.. сделать то, что требуют от меня эти люди…»

Его слушала вся страна, кроме тех, к кому он обращался: президента, правительства, военных. Им было не до несчастных заложников, четвёртый день корчащихся в аду, не до их родственников, не до того ужаса, который объял всю страну. Главное было, чтобы «нас не поставили на колени», как сказал потом президент и мужественно пообещал «мочить врагов в сортире».

В 5.30. в здании ДК раздаются три взрыва и несколько автоматных очередей. После этого стрельба прекращается. Спецназ начинает перегруппировку сил вокруг Театрального центра. Журналистов и остальных собравшихся оттесняют из зоны прямой видимости, однако официального подтверждения начала штурма нет. Но все уже поняли: то, чего все так боялись, началось.

Замирая от ужаса, все ждали взрыва.

Один несчастный, беспомощного вида пожилой человек, как-то незаметно прибившийся за эту страшную ночь к Лёшке, беспрестанно, как заведённый, повторял строчки стихов: Мы под Колпино скопом стоим, / Артиллерия бьёт по своим. / Недолёт. Перелёт. Недолёт. / По своим артиллерия бьёт… И опять: Недолёт. Перелёт. Недолёт. / По своим артиллерия бьёт…

– Да, прекратите вы! – не выдержал Лёшка. – Не каркайте…

– У меня там жена с внуком. А дочь в онкологии, на операции… Ну, почему это должно было случиться с нами?!. Простите! – тут же спохватился он. – Я имею в виду, конечно, всех этих несчастных… внутри…

Взрыва, к счастью, не произошло. И на тот момент это можно было считать победой. Понеслись – строго дозированно, малыми порциями – информативные сводки, которым жадно внимал весь мир.

А между ними – хроника апокалипсиса: солдаты спецназа, выносящие отравленных людей – руки болтаются, многие без сознания. Некоторых тащат по двое, прямо по земле, схватив за воротники, капюшоны. Их «складируют» тут же у входа. Мёртвые?.. Есть и мёртвые. Кому-то вкалывают антидот. Многие раздеты – чтобы тело дышало (как писали газеты). Моросит холодный дождь.

Лёша изо всех сил вглядывается в апокалипсические сцены, пытаясь различить в этом человеческом месиве знакомую фигуру, хоть какую-нибудь знакомую деталь. Но их оттесняют всё дальше, а бесчувственные тела забрасывают в машины: кому повезло – в «скорые», остальных – в автобусы. Потом все видели эти кадры по телевидению – «автобусы смерти», где, как в Освенциме, горы наваленных полуголых тел. Живые и мёртвые вперемежку. Все одинаково синие и холодные. С безжизненно закинутыми головами, с вывалившимися языками.

Позже появилась информация, что многие люди погибли, попросту задохнувшись во время транспортировки в больницы из-за того, что им вовремя не была оказана первая медицинская помощь.

Тем, кому повезло добраться живыми до больниц, помощь всё-таки была оказана – врачи, которые по роду деятельности часто работают с фентанилом, поняли, в чём дело, по запаху. Характерным сладковатым миндалём от одежды пострадавших пахло так, что сестры потом жаловались на головокружение и тошноту. Пострадавших тащили в отделение волоком и клали на все свободные поверхности, даже на пол. Таинственный антидот для фентанила очень прост. В реанимации его много. Стали колоть. В суматохе подтаскивания больных некоторых пропускали, некоторым делали по несколько инъекций. Потом уже догадались ставить метки на руки.

Как потом выяснилось, Кора была именно в одном из таких автобусов.

Она очнулась уже на улице, когда ей сделали укол в шею. Потом опять провалилась в небытие. Открыв глаза в следующий раз, нашла себя на сиденье автобуса, задавленную двумя телами: одно, женское, было очевидно безжизненным, другое, мужское, лёжа на спине, захлёбывалось своими рвотными массами. Высвободившись, она умудрилась развернуть мужчину лицом вниз, чем спасла ему жизнь.

В больницу, в которую их привезли, она вошла уже на своих, хоть и нетвёрдых, ногах.

Лёша со Светкой нашли её там только через два дня. Она лежала под капельницей, бледная, опухшая, обритая наголо (как выяснилось, о последнем она попросила сама, понимая, что ещё долго не сможет принять душ и отмыть свой шикарный водопад волос от грязи и рвотных масс).

Первой её просьбой было отыскать Валентину и её двух сыновей, вместе с которыми она пришла на спектакль. Один из мальчиков, младший, был аутистом. Она умоляла Лёшку со Светкой проверить все списки, обойти больницы и морги. Последняя картинка, которую она помнила после того, как дали газ: младший, Коленька, уцепившись, как обезьяний детёныш, за мамину шею, уткнулся ей в ямку между грудей, и Валентина успела накинуть на голову шаль, укрыв ею и ребёнка. Старший же, Вася, свернулся калачиком, уткнувшись себе в колени. Сама Кора успела упасть на пол между креслами, лицом вниз.

Подключив все свои связи, в том числе тестя, Лёшка на следующий день сумел найти Валентину с младшим сыном в одной из больниц. Мальчика только что перевели из реанимации и положили в палату рядом с мамой. Состояние Валентины было тяжёлое, но угрозы для жизни больше не было. На устах только один вопрос – где Вася, старший? И страшное чувство вины, что всё внимание было отдано младшему, больному.

Лёше понадобилось ещё два дня, чтобы по подробному описанию матери обнаружить мальчика в одном из моргов.

Ему же пришлось сообщить об этом несчастной Валентине.

Через неделю Лёша со Светкой привезли Кору домой.

Она лежала, с остановившимся взглядом, уставившись в потолок, не желая говорить ни о пережитом, ни на какие другие темы. Узнав о цифрах погибших заложников, которых на тот момент насчитали около ста тридцати, и просмотрев несколько раз кадры, снятые камерами наблюдения в зале до и после захвата, Кора впала в абсолютную прострацию. На следующий день Лёша привёз врача, одного из лучших психотерапевтов города. Тот, внимательно осмотрев Кору, объяснил, что у неё сильнейший психический шок, усиленный действием газа, формула которого держится в секрете органами госбезопасности, вследствие чего врачи бессильны выработать действенный антидот. Он вколол ей лошадиную дозу сильнодействующего успокоительного, от которого она тут же уснула, и посоветовал не пытаться «ни развлекать, ни отвлекать» её. Так как совершенно невозможно было предвидеть, как будет развиваться посттравматический синдром.