Джойленд - Стивен Кинг

Не стану этого делать, подумал я. Будь я проклят, если стану.

А потом наклонился, сделав по пути еще одно нажатие, и прижался своими губами к его губам. Оказалось не так плохо, как я ожидал — еще хуже. Его губы были горькими от сигарет, а изо рта воняло еще чем-то. Господь всемогущий, я думаю, что это был перец халапеньо — наверное, после утреннего омлета. Тем не менее, я втянул носом воздух, зажал пальцами его ноздри и сделал глубокий выдох ему в горло.

Мне пришлось повторить это пять или шесть раз, прежде чем он снова начал дышать. Я перестал делать нажатия, чтобы проверить, к чему это приведет — и он дышал. Думаю, ад в тот день был забит до отказа — другой причины случившемуся найти не могу. Я повернул Эдди на бок, чтобы он не захлебнулся, если вдруг его стошнит. Лэйн стоял рядом и держал руку на моем плече. Вскоре мы услышали приближающийся вой сирены.

Лэйн поспешил к воротам, чтобы встретить медиков и указать им дорогу. Я вдруг понял, что смотрю на рычащие зеленые морды, украшающие фасад «Дома страха». Капающие зеленые буквы над ними кричали: «ЗАХОДИ, КОЛЬ ОСМЕЛИШЬСЯ!» Я поймал себя на мыслях о Линде Грей, зашедшей внутрь живой и спустя несколько часов вытащенной наружу — мертвой. Думаю, это все из-за Эрин, которая должна была мне кое-что сообщить. То, что ее тревожило. А еще я думал об убийце.

Это мог быть кто угодно, сказала тогда миссис Шоплоу. Хотя бы и ты, будь ты блондином, а не брюнетом, и имей на руке татуировку в виде птичьей головы. У того парня она была. Орел или, может быть, ястреб.

Эдди, как заядлый курильщик со стажем, рано поседел, но четыре года назад он вполне мог быть блондином. А еще он все время носил перчатки. Само собой, он был слишком стар, чтобы составить Линде Грей компанию в ее последней темной поездке, само собой, и все же…

Скорая была уже близко, но не совсем — хотя я и видел, как у ворот Лэйн неистово размахивал руками, призывая медиков поторопиться. А, была не была, подумал я и сдернул перчатки с рук Эдди. На его пальцах висели хлопья омертвевшей кожи, а под толстым слоем какого-то крема краснели тыльные стороны ладоней. Никаких татуировок.

Лишь псориаз.

Когда его загрузили в машину «Скорой» и увезли в скромную больницу Хэвенс-Бэй, я отправился к ближайшему умывальнику и принялся полоскать рот. Прошло много времени, прежде чем я смог избавиться от привкуса этого поганого халапеньо, и с тех пор я к нему не притрагиваюсь.

Выйдя на улицу, я увидел стоящего рядом с дверью Лэйна Харди.

— Это было что-то, — сказал он. — Ты спас ему жизнь.

— Какое-то время ему придется провести в койке. Возможно, поврежден мозг.

— Может, так, а может, нет — но если бы не ты, он бы не добрался даже до койки. Сначала девочка, теперь этот грязный старикан… Может, стоит звать тебя Иисусом, а не Джонси? Ведь ты и в самом деле спаситель.

— Если назовете, то я эс-эн-ю, — на Языке это означало «свинтить на юг», что, в свою очередь, значило навсегда сдать свою карточку учета рабочего времени.

— Ладно. Но знай — ты все сделал правильно, Джонси. Дал жару.

— Я попробовал его на вкус. Боже!

— Ну да, но посмотри на это с другой стороны. Его нет, и ты теперь свободен — господь всемогущий, ты свободен, наконец-то свободен. Звучит неплохо, верно?

Так оно и было.

Лэйн достал из заднего кармана пару грубых перчаток.

Перчаток Эдди.

— Нашел их на земле. Зачем ты их снял?

— Эээ… просто хотел, чтобы его руки тоже дышали.

Прозвучало глупо, но правда прозвучала бы еще глупее.

Я не мог поверить, что даже на секунду всерьез принял Эдди Паркса за возможного убийцу Линды Грей.

— На курсах по оказанию первой помощи нам говорили, что тому, кто перенес сердечный приступ, нужно освободить как можно больше кожных покровов. Вроде как это чем-то помогает, — я пожал плечами. — По крайней мере, должно.

— Хм. Век живи, век учись, — он хлопнул перчатками. — Не думаю, что Эдди скоро вернется сюда — если вернется вообще — так что можешь отнести их в его будку.

— Хорошо, — сказал я и действительно отнес их туда. Но тем же днем, только чуть позже, я вернулся и снова их взял. Их и кое-что еще.

Кажется, я уже говорил, что Эдди я на дух не переносил? Он не дал мне ни одного повода его полюбить. Как и ни одному другому джойлендскому сотруднику. Даже старожилы вроде Роззи Голд и Папаши Аллена обходили его стороной. Но вот он я, захожу в городскую больницу Хэвенс-Бэй в четыре часа дня и спрашиваю, пускают ли к Эдди Парксу посетителей. У меня в руке его перчатки. И кое-что еще.

В регистратуре синеволосая волонтерша дважды прошлась по спискам, не переставая при этом качать головой. Я уж было подумал, что Эдди все-таки умер, но тут она воскликнула:

— А! Он же у нас Эдвин, а не Эдвард. Палата 315. Это в реанимации, поэтому подойдите сначала к дежурной медсестре.

Я ее поблагодарил и направился к лифту, огромному такому, в который легко помещается каталка. Поднимался он медленнее холодной смерти, и у меня было достаточно времени поразмышлять о том, что я вообще здесь делаю. Если уж Эдди Паркса и должен навестить парковый сотрудник, но это должен быть Фред Дин, а не я, потому что той осенью Фред остался за главного. И все же я пришел. Наверное, меня к Эдди все равно не пустят.

Но после проверки записей главный медбрат дал свое добро.

— Он, правда, может спать.

— А что насчет его?.. — я постучал себя по голове.

— Умственной активности? Ну… он смог назвать свое имя.

Уже что-то.

Эдди спал. На лицо ему падали лучи припозднившегося в тот день солнца. Вид у Эдди был такой, что сама мысль о том, будто всего четыре года назад у него могло быть свидание с Линдой Грей, показалась мне как никогда нелепой. Выглядел он сейчас лет на сто, а то и на все сто двадцать. И я увидел, что перчатки мне приносить не стоило.

Руки ему перевязали. Перед этим их, скорее всего, намазали чем-то более эффективным, чем эддин крем. При взгляде на эти пухлые белые варежки меня кольнуло какое-то странное, неохотное чувство жалости.

Я как можно тише пересек палату и положил перчатки в шкафчик, рядом с одеждой, в которой Эдди сюда привезли. Теперь у меня в руке остался лишь один предмет — фотография, висевшая на стене его захламленной, пропитанной запахом табака каморки, рядом с пожелтевшим календарем, который уже два года как устарел. На фото Эдди обнимал простоватого вида женщину. Они стояли на заросшем сорняками дворе безликого дома. Эдди выглядел лет на двадцать пять. Женщина ему улыбалась. И — чудо из чудес — он улыбался в ответ.

У кровати стоял столик на колесиках с пластмассовым кувшином воды и стаканом. Довольно глупо, если подумать, ведь своими перевязанными руками Эдди еще долго ничего себе налить не сможет. Но кувшин сослужил мне другую службу: я прислонил к нему фотографию, чтобы Эдди увидел ее, когда проснется. Прислонил и направился к двери.

Я уже почти дошел до двери, как Эдди заговорил. Заговорил шепотом, который так не вязался с его обычным злобным ворчанием.

— Пацан.

Я с неохотой вернулся к кровати. В углу стоял стул, но пододвигать его и садиться я и не думал.

— Как вы, Эдди?

— Не могу сказать. Дышать тяжело. Крепко же они меня обмотали.

— Я принес вам ваши перчатки, но вижу, что… — я кивнул на его перевязанные руки.

— Да уж. — Он глубоко вздохнул. — Может, хотя бы руки мне тут вылечат. Уже что-то. Чешутся они просто блядски. — Он посмотрел на фотографию. — Ты зачем ее принес? И что ты делал в моей конуре?

— Лэйн сказал мне занести туда перчатки. Я занес, но потом подумал, что, может, они вам понадобятся. И фотография тоже. Может быть, вы хотите, чтобы Фред Дин позвонил этой женщине?

— Корин? — Он фыркнул. — Она уже двадцать лет как умерла. Налей-ка мне воды, пацан. Я высох, словно старая собачья какашка.

Я налил и протянул ему стакан. Даже вытер ему уголок рта, когда вода слегка пролилась. Слишком тесное у нас получалось общение, но все казалось не таким страшным, едва я вспоминал, что всего несколько часов назад я целовал этого жалкого ублюдка взасос.

Спасибо он не сказал, да и знакомо ли ему вообще это слово?

— Приподними-ка фотографию, — попросил он.

Я приподнял. Несколько секунд он всматривался в нее, а потом вздохнул.

— Жалкая, лживая сучка. Правильно же я сделал, что сбежал от нее в «Королевские ярмарки по-американски». — В уголке его левого глаза набухла слеза. Немного поколебавшись, она покатилась по щеке.

— Хотите, чтобы я ее забрал и прикнопил у вас в конуре?

— Да нет, оставь. У нас был ребенок, знаешь ли. Малышка.

— Да?

— Да. Ее сбила машина. Вот так, в три года, она и умерла на улице, как собака. А эта шалава трепалась тогда по телефону вместо того, чтобы за ней присматривать. — Он отвернулся и закрыл глаза. — Всё, чеши отсюда. Говорить больно, да и устал я. Мне будто слон на грудь уселся.