"Болваны" - Александр Галкин

- Она наверняка решила, что это я тебя подослал! - с горечью заметил Птицын.

- Почти угадал. Она в таком духе задала мне вопрос.

- А ты?

- Я замахал руками: "Что ты! Что ты! Окстись!" Поклялся страшной клятвой, что не передам тебе ни единого слова из нашего разговора. А интересуюсь исключительно из спортивного интереса... Потому как люблю ближнего, как самого себя. Она сказала: "Можешь передать ему: он очень робок. Женщины не любят робких".

- Это ее слова? - переспросил Птицын

- Разве я могу такое придумать?! Я ее стал разубеждать: ты его еще хорошенько не знаешь... он себя покажет, когда к тебе попривыкнет. С ним нужно помягче... поснисходительней. Он еще только приобретает опыт...

- Зачем ты понес эту пошлятину? - резко оборвал его Птицын.

- Ну вот... Приехали! Тебе не угодишь... Вот и делай после этого людям добро!.. - Голицын явно обиделся, отбросил руку от левого глаза. - А что прикажешь делать? Она сидит, молчит, усмехается только, ни меня, ни тебя в грош ломаный не ставит. Вот какая баба! Единственное, юбку поправляет. На ней была такая синяя длинная джинсовая юбка была, так она все время спадала... Она ее подтягивала...

- Ну а разговорить ее никак нельзя было?

- Пробовал! Она только добавила, что в твоем возрасте пора бы чему-нибудь научиться. Литература литературой, а жизнь - жизнью...

- А это что у тебя? - Птицын увидел желтый, расплывшийся, слегка припудренный синяк под глазом Голицына.

- Да так... - Голицын недовольно опять схватился за щеку. - Вчера к нам пришел бывший Цилин муж. Тележурналист... Иногда мелькает по телевизору в каких-то детских программах... "Делай с нами, делай, как мы, делай лучше нас..." Погнездили.

- Это что, результат разговора?

- У него такой же, на том же самом месте. Сначала мы говорили вежливо. Покурили "Филип Мориц". Потом он, такая свинья, перешел к угрозам. Я поставил его на место. Циля - это самое неприятное - встала на его сторону. Я особо не дергался, тихо-спокойно взял пепельницу с журнального столика и высыпал ей на голову... Там было довольно много окурков. Она разрыдалась (ты помнишь, какие у нее изумительные волосы!), пошла мыть голову. А ее благоверный... бывший благоверный... полез в драку.

После ухода Голицына Арсений впал в глубокое уныние. Он хотел на все плюнуть и залечь спать... в 7 часов вечера, если бы не звонок Лунина. Тот слезно просил принять его, чтобы рассказать о встрече с Лизой Чайкиной. Птицын пошел на кухню ставить чайник.

6.

Миша с Лизой вышли на "Арбатской", прошли через переход, и Лиза завела Мишу в маленький дворик рядом с Суворовским бульваром.

- Вот кто мог бы стать моим мужем! - Лиза показала на памятник Гоголя.

Лунин не любил Гоголя, хотя и признавал его талант, быть может даже гений. Гоголь был не его писатель. Бывают писатели свои и чужие. Гоголь всегда оставался ему чужд.

Только однажды Миша побывал возле этого памятника, и тоже не по своей воле: его привел Птицын, который, наоборот, восхищался Гоголем и считал его одним из самых близких себе людей. Притом Птицын, в отличие от Миши, в буквальном смысле плевал на авторитеты. Громкое имя для него абсолютно ничего не значило. Он рассказывал Мише, как судьба его сводила со знаменитыми актерами, писателями, потому что их дети были его одноклассниками. Чаще всего Птицын высмеивал это общение со знаменитостями, подавая его как еще одно воплощение бесконечного абсурда. Птицын довольно удачно передразнивал великих.

Именно у памятника Гоголя Птицын делал карикатуру на Фазиля Искандера. Птицын выпячивал вперед нижнюю челюсть, оттопыривал губы, глаза у него вылезали из орбит и стекленели. Лицо начинало походить на резиновую игрушку с пищалкой: когда сжимаешь ее в кулаке, она сплющивается и пищит, после чего молча расправляется. То же происходило с челюстью и лбом Птицына: они становились как бы резиновыми. Вместо писка Птицын выдавал бессвязный, дремучий бред, который якобы исходил от Искандера: "Зрелый Пушкин строил дом. Он бежал от бездомья молодости. (Лоб Птицына покрывался складками, как спущенный с ноги шелковый чулок.) Дом и семья - вот его новая Родина, его пристанище. (Отвисшая челюсть захлопывалась, оттопыренная нижняя губа некоторое время продолжала вибрировать; глаза навыкате оставались выпученными, грозно неподвижными.) Гоголь - это бездомье. Одиночество и тоска. Дорога к чужим людям и обратно - вон, в холод ночи, в неуют, прочь, прочь, прочь. Вот они - две темы русской литературы, две всемирные парадигмы: дом и бездомье! (Челюсть отвисала, морщины на лбу расправлялись, глаза втягивались в глубь глазниц и устало прикрывались веками.)

Лиза подвела Мишу к памятнику. Было темновато и зябко. Гоголь, сгорбившись и ссутулившись, больной и усталый, опустил долу свой острый крючковатый нос. Его согревали две шинели: одна легкая, больше похожая на плащ, накинутая на плечи каменная шинель, другая - снежная, наброшенная поверх первой. Шапка из снега лежала на волосах Гоголя.

Миша с Лизой дважды обошли вокруг памятника: вереница гоголевских персонажей - городничий, Бобчинский и Добчинский, Плюшкин, Чичиков, Пискарев, старосветские помещики, Тарас Бульба и другие - двигались по кругу вслед за Хлестаковым, который пятился от них задом и, похоже, дирижировал этим шествием. Замкнутый круг задавал ритм вечного движения.

- Посмотри-ка, - сказала Лиза, - он сидит на камне. (Действительно, поначалу Мише показалось, что Гоголь сидит на высоком кресле со спинкой, но нет: сбоку шинель складками ниспадала на грубый, необтесанный булыжник.)

- Ты читал Евангелие? - опять спросила Лиза.

- Просматривал.

- Помнишь там слова Христа о краеугольном камне, который отвергли строители, но он сделался главою угла?

- Припоминаю.

- Вот на этом камне - камне веры - сидит Гоголь... Мой небесный муж!..

Миша почувствовал ревность и хотел ядовито возразить, что Гоголь был гомосексуалистом (об этом ему поведал Носков). Сдержался и сказал другое:

- Нельзя сказать, что он устроился с удобствами: вид у него крайне грустный.

- Смех здесь не уместен, - отрезала Лиза. - Сейчас ты все равно этого не поймешь... рано... может быть, после...

7.

Миша нашел Птицына в мрачном настроении. Тот в нескольких кратких словах пересказал разговор с Джозефом по поводу Верстовской. "Вот бабы!" - в сердцах пробормотал он и, прежде чем слушать Мишину любовную сагу, улегся поперек дивана, забросив ноги на ковер, висевший на стене. Даже в самом сумрачном расположении духа Птицын не отказывал себе в удобствах.

Миша сел на краешек софы, ссутулился, судорожно сцепил руки. На протяжении всего рассказа Птицын с удивлением разглядывал эти сомкнутые иссиня-бледные пальцы, которые, следуя какому-то собственному внутреннему ритму, сжимались то сильней, то слабее, но так до конца и не разомкнулись.

Миша начал издалека: с Джозефа, черных очков и Ханыгина. Птицын поначалу согласился с Мишей, что Голицын все выдумал, но потом его заинтересовала одна любопытная деталь: черные очки Ханыгина. Немыслимо, что бы Ханыгин с Голицыным сепаратно договорились одновременно блеснуть черными очками на пару. Он развил Лунину целую теорию так называемых "парных случаев". Допустим, если тебя на улице матом обложил прохожий пьяница, не огорчайся, жди продолжения: в конце дня к тебе приклеится бдительный милиционер и станет требовать документы, подтверждающие твою личность; если ты сломаешь ногу, то обязательно порежешь и палец; или если тебя ударит током из одной розетки, через час ты получишь второй удар - из другой; встретившись с одноклассником, которого ты не видел десять лет, ты пройдешь двести шагов и столкнешься с одноклассницей, не попадавшейся тебе на глаза двенадцать лет. Одним словом, теория "парных случаев" действует непременно в качестве момента истины, правда абсурдной истины, до смысла которой никак не докопаться.

Птицын, как всегда, выспрашивал у Лунина подробности, которые тот с трудом припоминал. История с аспиранткой Птицыну показалась совершенно фантастической.

Он позвонил Кукесу:

- Лёня! Привет! Ну как ты сдал? Четыре? Поздравляю... Ксюша помогла... Понятно! Всё равно... Чижику сдать трудно... Молодец! Слушай, а аспирантка у вас там принимала? Нет? Один Чижик! А-а... А Гарик как сдал? Как-как? Еще раз.... Не уловил... Да... Понятно... Вот в чем дело! Забавно... А Чижик? Рвал на себе волосы?.. И что Туркина?.. А где был Голицын? Ну, ясно... Спасибо. Увидимся. Тебе теперь легче, ты вольный казак, а нам еще предстоит... эта дрянь... Да... Ну а как со здоровьем? Нормально! В больнице какие-то таблетки давали? Успокоительные... И сейчас пьешь? Ясно, ясно... Ладно... Встретимся... Пока.

Птицын положил трубку.

- Интересная история! - объяснил он Лунину. - Аспирантки никакой не было. Этого следовало ожидать. Ну, ты слышал. Голицын получил "три". А перед ним сдавала Туркина. Она ответила на "пять". Ее зачетка лежала на столе рядом с зачеткой Джозефа. Чижик замешкался и не сразу поставил оценку. Просил ее подождать... Велел зайти попозже... Она, радостная, отправилась жрать в буфет, как сказал Кукес. Джозеф сел, ответил. Чижик берет зачетку, ставит ему "три", а Туркиной - "пять". Джозеф берет свою зачетку и уходит. Через пару минут приходит Туркина, раскрывает свою зачетку, а в ней - "тройка". В чем дело? Туркина в слезы. Чижик ничего не может понять. До него не сразу доходит, что он перепутал "зачетки". Туркина бросается догонять Джозефа. А того и след простыл. Туркина возвращается к Чижику, рыдает. Чижик чешет свой жирный подбородок и говорит: "Да... нехорошо... нехорошо вышло..." В ведомости он проставил все, как надо... А в зачетке исправить побоялся... дескать, переговорит в деканате... Вот тебе и аспирантка!