Время Надежды (СИ) - Ректор Катерина

Отец покряхтывает. Может, смеется. У него во рту черные зубы и угольно-черный язык.

- Я недолго еще протяну. Так что слушай. Пока могу говорить. Ближе подойди.

Мои ноги как две негнущиеся деревянные колоды.

- Хорошо. Теперь подойди к ларю. Сдвинь. Под ларем увидишь три плитки. Простучи. под одной из них будет полость.

Я повинуюсь, сдвигаю неожиданно тяжелый ларь.

- Простукай. – Кряхтит отец, хотя я и так это делаю. - Ножом подковырни. А то не подымешь.

А то я сам не додумаюсь. За кого он меня принимает?

Под одной из плиток открывается небольшой тайничок. Нечто вроде углубления, на дне которого лежит ключ. Рыжий от ржавчины, уродливый, с шеей, выкрученной изощренно, словно в агонии. Хитрее рисунка бородки я в жизни не видел. Такому сложно второй подобрать.

- Ключ мне. А это - как было. Верни.

Я возвращаю увесистый ларь на место. Зажатый в ладони ключ пачкает хлопьями ржавчины кожу. На вытянутой руке протягиваю его отцу. Мне не хочется подходить к нему ближе.

Раньше глаза отца были вылинявшими, потускневшими от прожитых лет и увиденного. Теперь они просто мертвые. По крайней мере, его единственный открытый глаз смотрит безжизненно. Руки отца лежат на коленях. Он не пытается взять у меня ключ, и я остаюсь стоять с протянутой рукой.

Голова отца медленно поворачивается, ползет за плечо, выворачивается под невозможным углом:

- Ключ открывает хранилище. Там менданиум, он же ведьмины сопли. Не отдавай их… Им.

- Что. – Выдыхаю я, потрясенный.

- Наша… Надежда. Не отдавай.

-А хранилище где?!

Но отец только протяжно кряхтит. А потом как был, с неестественно вывернутой головой, заваливается. Скатывается вдоль постели, падает на каменный пол. И остается лежать с нелепо откляченным задом.

- Отец?!

Внутри наместника что-то щелкает. Как в той кукле. Я поспешно засовываю ключ в карман кафтана, и выскакиваю из комнаты. Нахожу взглядом ожидающего на лавке второго распорядителя:

- Кажется, отец наш наместник упал мимо кровати.

- С господином такое случается. – Всплескивает руками второй распорядитель, и жестом подзывает гвардейцев.

Я провожаю их взглядом. И думаю о том, почему сам не поднял отца. Ключ оттягивает мне карман. Кажется, он весит как хороший булыжник. Засовываю руку, ощупываю. Ключ шершавый и теплый, будто живой.

Вот так. У меня есть ключ. Но нет представления, что именно он открывает. Где хранилище? Если бы я не провел столько времени в Герре, может, и догадался бы. А так, - словно чужестранец в родном городе.

И кому не отдавать ведьмины сопли? По всему получается, кроммам. Про ведьмины сопли, менданиум, я знаю только то, что их забирают у нас подчистую. На приисках возле Синькиного болотца и летом и зимой трудятся несколько сотен рабов. Труд это тяжелый, рабы чахнут и гибнут, должно быть, надышавшись паров. Как раз вчера я прочел письмо одного из управляющих тамошних работных домов. Он просил к весне прислать мужиков покрепче из числа городских. Предлагал тюрьмы почистить. А еще жаловался, что порода добывается туго, словно мельчает. Как бы мы до самого дна не обчистили недра…

Для чего кроммам ведьмины сопли, никому доподлинно неизвестно.

И что затеял отец? Я был уверен, что он всегда поддерживал Истинных, цеплялся за блага, которые кроммы дают нашему городу, за власть и привилегии Анэстеев. Но может, я заблуждался?

Повезет ли еще раз застать отца в здравомыслии? Да еще как сейчас, наедине? Уже жалею, что поторопился уйти. Заглядываю в спальню: там гвардейцы как раз положили отца на постель. Его руки крючьями захватывают пустоту. Лицо повернуто в сторону двери, мутный глаз уставился в никуда. Если отец что-то видит, то только то, что открывается ему в видениях на грани жизни и смерти, затянувшихся на долгие дни.

Кирстен 11

- Маленьким человечкам нельзя делать больно.

Я вновь и вновь вспоминаю слова Габи. Моя не по годам мудрая малышка… Нежная и наивная.

Теперь она никогда такое не скажет. Я опоздала. Все еще надеюсь спасти ее… Но ту, смеющуюся с булочкой в ручках Габи мне не вернуть. Она перекована болью и страхом, одиночеством и безнадегой, горем и голодом.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Ее больше нет. Я опоздала на вечность.

В отчаянии комкаю шелк платка. Ткань гладкая и прохладная, словно жидкость струится сквозь пальцы. Я не знала, куда спрятать подарок Гордиана Анэстея, и засунула в самое предсказуемое место на свете, себе под тюфяк. Но не думаю, что Йерген станет искать. У него нет привычки рыться в моих вещах. Да и смотреть до этого дня было нечего. Все мои вещи известны наперечет. А денег у нас всегда мало водилось.

Сейчас, лежа в постели, я нащупываю под тюфяком шелк и гребень. Эти вещи вселяют подобие уверенности: сын наместника обещал мне помочь. В крайнем случае я могу отнести их ростовщику.

У меня нет сил думать, зачем Гордиан Анэстей раскошелился на дорогие подарки. Может, у богачей это в порядке вещей, покупать любовь и почтение, чтобы все ими восхищались. По праздникам некоторые швыряют медяки в ноги толпе, милостыней благодетельствуют. И созерцают с улыбкой, как жалкие маленькие человечки давятся и дерутся.

Ладно. Гордиан Анэстей не позволил себе ничего лишнего. Ничего, что можно принять за приглашение разделить с ним ложе. В этом смысле я ему не симпатична. Оно и к лучшему, думаю.

А если после предложит? За помощь Габи, в обмен?

«Дура. Ты же не веришь, будто встретила благородного принца? Такие только в сказках встречаются. Готовься, он еще стрясет с тебя плату. В двойном размере, не меньше», - твержу себе, ворочаясь на постели.

Сон пропал. Что от меня нужно Гордиану Анэстею?

Головной боли сегодня прибавилось. Уже в ночи вчера прибыл курьер, прислал записку от Фрейи кох Нейм. Ей понадобился быстрый портрет в подарок супругу. Хочет видеть прямо с утра. Поглядев на полоску пергамента и что-то ответив курьеру, Йерген вернулся ко мне с невеселой усмешкой:

- Скоро мы с тобой будем бодаться за хороших заказчиков. Достаточно одного заказа от Гордиана Анэстея, и ты стала при дворе модной штучкой.

- То есть?

- Фрейя кох Нейм хочет видеть тебя, а не меня. Знаешь такую?

В отчаянии развожу руками:

- Нет. Не понимаю, как так вышло. Я же позорище я намалевала.

- Ну, значит не зря мы, холстомаратели, входим в гильдию маляров. Поверь, Фрейе кох Нейм не важно, каким будет портрет. Ей нужна картина от художницы Гордиана Анэстея.

72

Теперь мне трудно оставаться наедине с Йергеном. Между нами висит недосказанность. Особенно тяжко ночью. Но вернуться в каморку, где мы жили с Габи, я не могу. Оттуда слишком долго идти до мастерской, а потом до Серого замка. Да и шагать одной в ночи очень опасно, Фиалковый квартал место не самое тихое. Хватит с меня приключений.

Поэтому я лежу на тюфяке, смотрю в потолок, которого даже не вижу. В мастерской так темно, что кажется, меня здесь вообще нет. Я исчезла, растворившись в гадостных ощущениях. Мне противно от собственной лжи, от спрятанных подарков, от того, что я не доверяю хозяину. Вдобавок, я чувствую присутствие Йергена. Так, словно его постель находится не на другом краю мастерской, а рядом, руку протяни – и дотронешься. Мне кажется, будто слышу его дыхание, боком ощущаю тепло. Во мне закипает волнение, приятное и отвратительно стыдное.

Между нами все изменилось после того, как хозяин ко мне прикоснулся. А может, это еще раньше случилось, когда забрали Габи, и я перебралась в мастерскую? Из отношений ушла простота.

Я представляю, как Йерген с кошачьей грацией перетекает с постели. Как беззвучно он преодолевает разделяющее нас расстояние и оказывается возле меня Хочу ли я этого?

Нет. Не хочу. Он эльф.

Так кричит голос разума. С ним спорит другой, излагает вкрадчивыми, уверенными интонациями Йергена. Да, он эльф. Ну и что? Чем эльф отличается от прочих мужчин? Ушами?