Студент - Валерий Георгиевич Анишкин

я, чуть поколебавшись, рассказал ему о том, что видел отчетливо скопление народа в большом зале и Юрку, вокруг которого происходило какое-то безмолвное, вызывающее неприятную вибрацию движение, и ощущение присутствия зла.

Разъяснилось все скоро. Через неделю после нашего разговора с Юркой, Маша сделала аборт. Перед этим они серьезно рассорились, а после нелицеприятного и бурного объяснения расстались. О своей беременности Маша Юрке не сказала.

Лика, которая сама была в положении и вот-вот должна была родить, вдруг приняла активное участие в судьбе Маши: уговорила ее написать заявление в комитет комсомола о том, что Богданов соблазнил ее, попользовался, а когда она забеременела, бросил.

Злополучное собрание состоялось в мае, когда уже вовсю цвела сирень и радовали глаз тюльпаны; газоны украсились молодой травкой, а деревья подернулись нежно-зеленой вуалью из молодых масленичных листочков. Погода стояла теплая, весна манила, и студенты, отодвинув зубрежку на начало сессии, беззаботно проводили время на улицах, предпочитая природу душным помещениям, включая лекционные.

Дня за три до собрания комитетские вывесили броское объявление на ватманском листе; главный вопрос повестки дня собрания гласил: «Персональное дело студента второго курса ф-та иностранных языков комсомольца Богданова Ю.П.». Вторым пунктом стояло «разное». Внизу приписка: «Явка всем обязательна».

Судя по объявлению, собранию придавали большое значение, так что дело принимало серьезный оборот.

Уже за полчаса до начала обсуждения в актовом зале яблоку было негде упасть. Шум и галдёж стояли невыносимые и немного стали стихать, когда за стол президиума, покрытый красной кумачовой тканью, полезло комсомольское начальство: секретарь комитета комсомола института Сергей Волков, секретарь нашего факультета Сорокин и декан факультета Николай Сергеевич Зимин. С краю скромно пристроился секретарь обкома комсомола Игорь Осадчий, и это давало повод думать, что судить будут показательно и строго.

Когда зал успокоился, Волков с трибуны зачитал письмо, которое с подачи Лики написала бедная Маха.

— Товарищи, — почти трагическим голосом начал Сергей. — В комитет комсомола поступило письмо студентки Токаревой и заявление студентки Мироновой, которые я сейчас зачитаю. Вот первое: «Уважаемый товарищ Волков! Я долго думала, прежде чем решиться сообщить о безнравственном поступке комсомольца Юрия Богданова, но как комсомолка, не могу молчать. Я хочу сообщить в наш комитет комсомола о том, что Юрий Богданов обольстил и обманом соблазнил мою подругу Марию Миронову, а когда она забеременела, бросил её. Так не должны поступать советские комсомольцы. Прошу осудить поступок Юрия Богданова. Член ВЛКСМ с 1953 года Лика Токарева».

По залу прошел ропот. Кто-то коротко свистнул, чей-то женский голос отчетливо произнес: «Позор», но потонул в негодующих голосах. Сергей поднял руку, утихомиривая зал и продолжал:

— А вот заявление от комсомолки Марии Мироновой. Зачитываю: «Прошу повлиять на комсомольца Юрия Петровича Богданова, так как он отказался на мне жениться, и я вынуждена была сделать аборт».

Волков еще не дочитал текст, а зал уже взорвался от топота, свиста, гула голосов и отдельных выкриков. И было непонятно, то ли народ поддерживает несчастную Марию, то ли осуждает.

Маша сидела с Милой Корнеевой ниже на два ряда от нас, опустив голову. И, мне казалось, она начинала понимать всю абсурдность ситуации, в которую ее втянула подруга. Сама Лика на собрание не пришла. Ее положение давало ей на это право.

Я на мгновение представил себя на месте Маши, и мне стало плохо. Испарина выступила на лбу, и я почувствовал холодок пота подмышками. В глазах на какое-то мгновение потемнело. Я закрыл их пальцами рук и некоторым усилием воли сбросил наваждение. И тут же ощутил чувства и эмоции девушки, которая сидела в двух рядах от меня и испытывала стыд и ужас от происходящего. Собрание только началось, а она уже поняла необратимость того, к чему ее склонила Лика, в самый критический момент умывшая руки, оставив ее один на один с позором.

— Юр, — тихо сказал я. — Не суди ее. Она уже наказана.

Юрка понял меня, но усмехнулся зло и процедил сквозь зубы: «Дура». Сам он тоже переживал и нервничал. Лицо его покрылось бледностью, желваки ходили по скулам.

— Кто хочет выступить? — Сергей обвел взглядом зал, который гудел растревоженным ульем.

Секретарь обкома комсомола что-то тихо сказал Волкову, и тот поправился:

— Поступило предложение сначала заслушать Богданова, — Сергей поискал глазами Юрку. — Выйди и расскажи собранию, как ты сам расцениваешь свой поступок.

Юрка встал, но на сцену не пошел.

— А я никак не расцениваю свой поступок. Я считаю, что мои отношения с Мироновой — это наше личное дело, которое никого не касается. Во-вторых, я ничего не знал о положении, в котором находилась Миронова. Мы поссорились, и я не знаю, что там случилось дальше.

— Вы видите, товарищи! — Волков вынужден был повысить голос, чтобы перекричать зал. — Богданов считает свой поступок, позорящий не только честь комсомольца, но и советского гражданина, личным делом… У комсомольца не может быть секретов от комсомола. Меня поражает, что у Богданова нет даже тени раскаяния в своем проступке, и ведет он себя так, как будто не его здесь разбирают, и что ничего особенного не случилось. Это, извините, но кроме как циничным его поведение не назовешь. Я думаю, мы дадим правильную оценку поступку Богданова. Кто хочет выступить?

— Разрешите мне.

С места поднялась Светка Новикова, комсорг нашей группы. Светка всегда отличалась сверхинициативностью. Это проявилось еще в колхозе. Поэтому ее и выбрали комсоргом. Новикова вышла к трибуне и срывающимся от возмущения голосом заклеймила Юрку позором, сказав, что поведение Богданова несовместимо с высоким званием комсомольца, является аморальным и подрывает основы социалистической морали.

— Молодец Новикова! — похвалил Светку Волков и одобрительно захлопал в зал, призывая последовать его примеру. Раздались жидкие хлопки.

— А почему это судят Богданова? А что, Миронова вообще не причем? — произнес с места кто-то из Юркиной группы.

— «Правильно!», «Береги честь смолоду», «Мироновой позор», — понеслось из зала.

Волков постучал пробкой по графину, призывая к тишине.

— Мы здесь никого не судим — судят в другом месте. Мы разбираем дело комсомольца Богданова, так что ведите себя прилично. Миронова — жертва. Она сама написала заявление с просьбой наказать подлеца.

— Я не подлец! — Юрка вскочил с места. — Вы не имеете права меня оскорблять!

— Сядь, Богданов. Тебе слова никто не давал. Вещи нужно называть своими именами. Это что, не подлость, опозорить девчонку, а потом бросить?

Маша Миронова вскочила с места и с плачем бросилась к выходу. За ней устремилась Мила.

— А тогда нужно судить не одного Богданова, потому здесь таких опозоренных ползала, — произнес чей-то насмешливый голос.

Раздался смех и на голову охальника