Студент - Валерий Георгиевич Анишкин

я не понял, но стихотворение всем понравилось и Алика хвалили.

— Олег, — попросила Мила, — спой что-нибудь.

Олег Гончаров взял гитару, чуть подстроил, побренчав по струнам, и запел:

Ах война, что ж ты сделала подлая:

Стали тихими наши дворы.

Наши мальчики головы подняли

Повзрослели они до поры.

Все подхватили:

На пороге едва помаячили

И ушли за солдатом солдат.

До свидания, мальчики, мальчики,

Постарайтесь вернуться назад.

Песни Окуджавы знала и пела вся студенческая молодежь. Грустные песни, близкие нам по настроениям, волновали до слез.

Потом пели про «Леньку Королева», которого уважали ребята и «присвоили ему званье Короля». Когда началась война, король надел «кепчонку, как корону, набекрень, и пошел на войну». Он погиб, но…

Не для Леньки сырая земля,

Потому что (виноват),

Но я Москвы не представляю

Без такого, как он, короля.

Пели «Полночный троллейбус»:

Когда мне невмочь пересилить беду,

когда подступает отчаянье,

я в синий троллейбус сажусь на ходу,

в последний,

случайный.

Троллейбус-надежда призван подбирать «всех потерпевших в ночи крушенье…», и тогда

«боль, что скворчонком стучала в виске,

стихает, стихает».

Песни Окуджавы говорили о любви и надежде, о бессмысленности войны; в них звучала человечность отношений. В простых словах всегда таился глубокий смысл.

Наш праздник закончился, когда день уже уходил вслед за солнцем, хотя в это время лета темнело поздно. Мы растрогались, все были расположены друг к другу и расставались с добрым чувством всепрощения.

Мила Корнеева подошла ко мне.

— Володя, ты меня проводишь? — в голосе ее слышалась не просьба, а какое-то рабское смирение. Меня это смутило, и в душе шевельнулось что-то вроде жалости к ней. Мне Мила нравилась, но душа моя раздваивалась. С одной стороны, я, может быть, из тупой мужской солидарности с Зыцерем, которого она отвергла, обижался на нее за это, но, с другой стороны, я помнил, как ревность задела острой иголочкой сердце, когда она вышла на свидание к Зыцерю, хотя я сам толкал ее на это.

Я проводил Милу до общежития. По дороге спросил:

— Ты знаешь, что Зыцерь уезжает из города совсем?

— А если знаю, то что?.. Это его дело. Хочет — уезжает, хочет — остается, — Мила нервно повела плечами, словно ей стало зябко…

— Так он же из-за тебя уезжает!

— Володя, — Мила остановилась. — Тебе не кажется, что ты переступаешь все границы? Сначала ты меня сватал за него, теперь пытаешься упрекать меня в том, что я его вынуждаю уехать. Я была о тебе лучшего мнения.

И она пошла, не оборачиваясь на меня.

— Мила, постой! — догнал я ее. — Прости меня. Но давай объяснимся…

Она остановилась, повернулась лицом ко мне. В глазах ее стояли слезы.

— Ты мне нравишься, — сказал я. — Я ревновал и тайно надеялся на то, что у Зыцеря с тобой ничего не получится. Но чем сильнее я ревновал, тем больше помогал Зыцерю. А это уже назло себе, а, может быть, от бессилия, потому что предать его я не мог.

— Ну и зачем этот мазохизм? Ты же видел, что мне не нужен никакой Зыцерь.

Мила порывисто обняла меня и прильнула к моим губам в страстном поцелуе истомившейся в ожидании ой любви женщины.

Глава 21

Повестка в УВД. Серьезное дело. Криминалистическая лаборатория УГРО. Взрывное устройство. Почему экстрасенс «видит» невидимое. Дом, где делали фугас. Почетная грамота.

Как-то я пришел домой поздно. Меня ждала встревоженная мать и повестка с предписанием срочно явиться в УВД.

На следующий день я с утра пошел по указанному адресу, показал повестку дежурному, он куда-то позвонил, через несколько минут вышел старший лейтенант милиции и повел меня на второй этаж. На двери, куда мы вошли, висела табличка: «Начальник УВД О-ской области». Кабинет выглядел внушительно и был, может быть, чуть меньше, чем тот, в котором меня недавно принимал начальник другой серьезной организации. Здесь тоже столы изображали букву «Т», у стены стояли диван и шкаф с книгами; на стене за письменным столом висел портрет Никиты Сергеевича Хрущева, а сбоку, напротив окон, портрет вождя мирового пролетариата.

Хозяин кабинета, полный офицер в форме полковника с тремя рядами орденских планок и академическим значком, вышел из-за стола, протянул руку и назвался Степаном Васильевичем.

— Вас зовут Владимир? — уточнил Степан Васильевич.

Я кивнул.

— У нас к вам дело, которое не терпит отлагательств. Возможно, вы сможете помочь. Вас рекомендовали серьезные люди.

Теперь о деле. В городе пытались совершить диверсию. В здании вокзала нашли самодельное взрывное устройство. Неслыханная дерзость… Наши эксперты обследовали каждый миллиметр устройства — ни одной ниточки, за которую можно бы уцепиться, и никаких отпечатков пальцев, что удивительно… Если это станет достоянием гласности, то посеет панику? А через несколько дней должна состояться партконференция.

В голосе полковника слышалась тревога. Еще бы, случись огласка, ему первому достанется на орехи, а в случае нераскрытия, полетит и голова. — Где это устройство? — спросил я. — Мне нужно посмотреть и потрогать, пощупать его.

— У криминалистов, — с готовностью ответил Степан Васильевич. — Сейчас вас проводят.

Он нажал кнопку селекторной связи и попросил секретаршу вызвать подполковника Никитина. Не прошло пяти минут, как в кабинет вошел высокий моложавый подполковник с проницательным взглядом, которым он скользнул по мне, и я понял, что он запомнил меня до деталей. Грудь подполковника тоже украшали орденские планки.

— Вот тебе, Николай Семенович, молодой человек, о котором я говорил. Используй его и посмотрим, что из этого получится. Потом доложишь.

Никитин оказался начальником отдела уголовного розыска. Он повел меня к себе.

Сначала зашли в отдел криминалистики, где сидели несколько человек, а на столах и в шкафах стояло множество пробирок, микроскопы, всякая другая аппаратура, с помощь которой обнаруживаются различные следы, оставленные преступником.

— Товарищ Савин, покажите молодому человеку взрывное устройство, которое нам принесли вчера. Да, и удалите всех лишних людей из лаборатории.

Старший лейтенант Савин попросил остаться только одного криминалиста. Он же поставил на отдельный столик взрывное устройство.

— Как нашли? — спросил я подполковника.

— Принес пассажир, мужчина. Он заметил сумку, которую кто-то «случайно» забыл под скамейкой, и принес в линейный отдел милиции. Там сумку открыли и увидели сверток, а в нем самодельный фугас с часовым механизмом.