Птицы небесные. 3-4 части - Монах Афонский

Вечером я спросил:

— Отец Евстафий, ты что-нибудь чувствовал, когда тебя постригали?

Он подумал.

— Волновался сильно, ожидая, каким именем меня назовете… Еще вся моя несуразная жизнь прошла перед глазами, прости меня Господи! Вообще-то, знаете, в сердце тепло какое-то пришло, как после Причастия…

Поздним вечером, взволнованный непростой судьбой этого парня, я записал в тетрадь стихотворение, посвященное ему.

С юга белые фрегатыРежут неба зыбь морскую.От людей терпя утраты,В Небесах Тебя взыскую.

Только беды бьют наотмашь,Сокрушая и бушуя.Как слепец, Тебя на ощупьНа земле, смирясь, ищу я!

Дух в печалях ободряя,Пью напраслину людскую.О фрегате белом рая,О Тебе — в раю тоскую!

Уже стемнело, когда Харалампий постучал в притвор церкви:

— Отец Симон, благословите! До утра не вытерпел, простите. Можно сейчас с вами поделиться своей идеей?

— Можно. Рассказывай, что у тебя?

Мы присели на пороге.

— Есть у меня мечта. Вы, батюшка, помните, как я хотел под камнем на Грибзе пещерку выкопать? Теперь понимаю — не судьба мне, здоровье не такое как у вас, чтобы такие грузы в горы таскать, и под камнем не выжить. Поможете мне подыскать местечко для кельи где-нибудь поблизости, но чтобы никто не знал? — Он вопросительно взглянул на меня.

Я задумался. Долгая весенняя заря неторопливо потухала за Шапкой Мономаха, разливая зеленый свет по небосклону. Но вот погас и он, погрузив нас в темноту ночи, оставив на западе трепетную золотую каемку.

— Ты же нормально живешь с иноком Евстафием, зачем тебе келья?

— Нет, отче, вдвоем — это не то! Поплакать хочется — в соседней комнате все слышно. Поклоны положить — тоже неудобно. Сосед в одно время молится, а мне привычнее в другое, да мало ли что еще… Вы же понимаете… — Он глубоко вздохнул.

— Понимаю, отец Харалампий. Помогу, конечно. Мне еще покойный Илья рассказывал: есть поблизости одно ущелье, туда никто не ходит. Там где-то ореховая полянка находится с родничком, где у монахов келья стояла. Если ее отыщем, это будет твое место!

— Господи, помоги нам! Матерь Божия, укажи нам нашу поляночку! — горячо взмолился мой ночной собеседник. — Прямо с утра давайте отправимся на поиски?

Похоже, он побежал бы искать свою поляну даже ночью.

— Хорошо, утром так утром… А сейчас молись, чтобы мы нашли это место…

Инок ушел обрадованный, высвечивая лучом фонарика клубы тумана, ползущие с реки.

Утро встретило нас обложным холодным дождем, который не переставая шел всю неделю. Еле-еле распогодилось, но погода стояла неустойчивая. На вершинах хребтов лежали, свешиваясь в долину, длинные белесые пряди облаков. Мы с иноком уже собрались выходить на поиски поляны, как в дверь постучали. На пороге стоял Валера: улыбчивый, молодой, красивый, с автоматом за спиной.

— Батюшка, странник на Бетаге сильно разболелся, вас срочно зовет!

— А что с ним, неизвестно?

— Кто ж его знает, у нас докторов нету…

— Валера, не стой на пороге! Заходи, попей чайку, — пригласил я его.

— Некогда, отец Симон. Жена на охоту ходила, завалила в горах козу, а нести тяжело. Мне за добычей спешить надо. Ну, бывайте здоровы, увидимся!

Он бодро зашагал по грязной, непросохшей тропе. Я оглянулся на Харалампия: мой друг не сдавался:

— Можно я тогда один пойду искать место?

— Если не заблудишься, то можно. А вместе сходим в другой раз!

Евстафий, прислушивающийся издали к нашей беседе, подошел к нам:

— Возьмите и меня с собой! Засиделся за зиму…

— Куда тебя взять? — засмеялся я.

— На Псху, куда же еще? Вы же о Псху говорите?

По дороге я спросил у инока:

— Отец Евстафий, почему ты Валеры сторонишься?

Мой попутчик нахмурился:

— Я, батюшка, всегда от милиции подальше держусь, чтобы не связываться…

— Да он хороший парень! — возразил я, недоуменно глядя на инока.

— Это для вас хороший, а для меня все одно — милиция…

Монахини встретили нас на крутом обрыве хуторской поляны.

— Как мы вас заждались, батюшки вы наши! Плох отец Лазарь, очень плох! А кто это с вами, отец Симон?

— Инок Евстафий, матушки…

— Какое имечко-то хорошее… Такой великий святой — Господа в кресте увидел!

Они завели нас в низенький дряхлый домик, хлопотливо гремя банками и кастрюлями, с ходу пытаясь угостить нас.

— Ну вы, курицы, чего раскудахтались? Батюшка пришел? — Послышался из соседней комнаты густой бас монаха Лазаря.

— Он самый, отец, и с ним инок Евстафий, бравый такой, — оповестили его сестры.

Монах полусидел на высоких подушках. Лицо его сильно отекло.

— Отец Симон, я так рад! Благослови… Наконец-то Бог услышал наши молитвы! А я что-то приболел, должно быть, время пришло, знать, уже и на тот свет пора… Мне в ад надо, таких, как я, в рай не пускают!

— Ну уж скажешь, отец Лазарь! — испуганно перекрестились монахини. — Придумал же, в ад…

— А что? Там тоже есть людишки интересные! Хе-хе-хе! — Он засмеялся, довольный, что напугал старушек. — А если серьезно, батюшка, то мне бы пособороваться, а потом всем нам причаститься? Ты все захватил, что надо?

— Все принес, не беспокойтесь, — не удержался я от улыбки. — Можно вечером пособороваться, а утром причаститесь, согласны?

— Согласны, согласны! — обрадовались сестры. — Угоститесь сначала нашим деревенским угощением…

— Отец Евстафий, поможешь читать службу? — обратился я к молчащему другу.

— Благословите… — проявил инок полное послушание.

После соборования и причащения старец почувствовал себя значительно лучше. За чаем потекла беседа.

— Отец Лазарь, расскажи батюшкам, как ты воевал! — попросили бывшего фронтовика сестры.

— Да я уж рассказывал… Нет, сколько можно? — отнекивался старец.

— Расскажите, отче, очень интересно, — подал голос Евстафий.

Я поддержал его.

— Привел меня Бог войну в разведке пройти. Так до Берлина и дошел…

— А про молитву, про молитву расскажи, отец!

Монахиня Марфа поставила на стол пирожки и приготовилась слушать у печки. Мария сидела в сторонке, молясь по четкам. Монах Лазарь, не торопясь, начал рассказывать:

— В общем, чтобы попусту не болтать, в окопах-то я и уверовал. Начал молиться как Бог на душу положит: «Матерь Божия, помоги!» Эту молитву я от верующих еще мальчонкой услышал. Она сама на языке вертится, чую нутром: помогает, да еще как! Потом сама как-то в сердце спустилась… — Монах постучал по груди крупной тяжелой ладонью. — Пойду за языком — всегда одного фрица приволоку, а то и двух… Бывало, ходили в разведку боем, там уж без молитвы ни шагу… Или грудь в орденах, или голова в кустах! Но меня, видать, Богородица пожалела, не знаю как, — цел остался! Ни одного ранения за всю войну… — Монах Лазарь задумался, теребя на груди рубаху. — В Берлин уже вошел как верующий. Немцы честь отдают. Начальство уважает. Ладно. Войне конец, а дома-то нету, родных тоже, только сестры вот остались. Мы и подались в Глинскую пустынь… Я уж про это рассказывал!

— А что с молитвой стало? — спросил я.

— С молитвой-то? — переспросил монах Лазарь. — Вскорости на Иисусову молитву нас наставил отец Серафим. Там много было отцов великой жизни, а более всех старец Серафим. Я сильно его любил… — Голос отца Лазаря задрожал. — Вот как вас, отец Симон… Ладно. Он и растолковал нам, как ею молиться, и благословил нас троих на странничество. Ну, молимся и молимся, заодно странствуем, а я смотрю да приглядываюсь: чудеса, да и только! Проходим без паспортов мимо милиции, молимся — а милиция нас не забирает. Молимся — и еда какая-никакая находится. Молимся — и кое-какая одежонка не переводится, не совсем в тряпье ходим. И всегда хорошие люди встречаются…

— А разве вам не трудно было странничать? — с интересов спросил я.

Старец откинул свою крупную беловласую голову на подушку.

— Ну как же, не без того, трудно тоже бывало, иной раз даже очень… То дождик всю ночь мочит на вокзальной скамейке, то морозом в степи морозит. А как зимой в товарняках ездили — не приведи Господь! Страшная холодина и сквознячок вдобавок, чуть не померли. Охранники тоже, бывало, ружьями пугали… Зато молитва тогда огнем горела! Правда, иной раз сердце поворачивало к Богородице молиться, на старую молитву как бы… Но трудней всего стало, когда Глинскую пустынь закрыли и старцы поразъехались. А пустынь для нас была как дом родной!

Тогда-то наш отец Серафим, святой жизни человек, и духовник хороший, и святой молитвенник, в общем, духовный отец наш, благословил на Псху ехать: «Там, — говорит, — ваше место! Там и Христу Богу души предадите…» Мы еще немного по пустынничкам поездили поначалу: у Кассиана были, у Меркурия, у Мардария. У них с отцом Кириллом познакомились. Он еще молодой тогда был. А потом все-таки на Псху остались, на этой самой Бетаге. Вот, видно, приходит этот часок, к иному миру приготовиться…