Кирилл и Мефодий - СЛАВ ХРИСТОВ KAPACЛABOB
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Совет решил: передним постам на пограничной полосе с империей начать восстановление разрушенных крепостей и прочно осесть в них, а набеги на некоторое время прекратить. Уши и глаза государства тайными путями сообщали: Византия слишком поглощена войной с арабами, и поэтому самое время отправить послов и попробовать заключить мир, который позволит Великому совету выиграть время для усиления войска. Борис, до сих пор не думавший о новом посольстве, попытался возразить, но великие бонды, словно сговорившись, настаивали на своем, и он не без колебания отступил. Предводителем миссии в Константинополь определили багатура Сондоке, брата ханской жены, пользующегося полным его доверием. Сондоке переложил заботы по хозяйству на старшего сына, а сам занялся тем, что вмешивался в государственные дела — он умел вовремя сказать нужное слово, ибо был сообразительным, хитрым как лиса и не терялся в неожиданных ситуациях. С ним должен был ехать боил Тук, славившийся своей силой. Толмачом назначили Домету, Домета был князем славян из Борисовой Брегалы. Его предложил кавхан Онегавон — это был первый шаг в развитии тайной договоренности с ханом. Воцарившееся молчание насторожило Бориса. Первым запротестовал молодой Ишбул: с какой стати славянина включать в такую важную миссию? Но резкий голос Онегавона угомонил его:
— Великие боилы и багаины, я сам предложил бы молодого багатура Ишбула в миссию, но путь его познаний доходит лишь до языка наших предков, да и обидно будет для члена Великого совета быть простым толмачом...
Последние слова сняли напряжение и заслужили доверие великих бондов. Лица успокоились, щели глаз расширились, исчезла недоверчивость хищников.
— Разумно говорит кавхан Онегавон, — первым отозвался ичиргубиль Стасис.
— Не для сыновей Тангры толмачество, — поддержал его брат хана Доке.
На этом Великий совет закончил работу. Пока слуги собирали подушки и гасили факелы, Борис и новый кавхан сидели в комнате наверху, обсуждая дальнейшие дела. Чтобы добиться успеха, миссия должна была отправиться как можно скорее, лошадей следовало подобрать получше и посильнее, седла покрасивее, надо было обеспечить миссию бастурмой, изысканными подарками для императрицы, Михаила и свиты. В конце концов решили приготовить девять шкур черно-бурых лисиц, вставив им вместо глаз жемчуг и алмазы разной величины, девять кусков драгоценнейших восточных шелков, девять золотых чаш и столько же серебряных.
Для первого раза подарков было достаточно: не много и не мало. Посланцы отправлялись лишь разведать настроения, а не просить чего-то. Но вместе с тем миссии не подобало идти с пустыми руками.
Гонец поскакал разыскивать Домету, чтобы предупредить его о миссии. Однако ему не сказали, что он будет всего лишь толмачом. Славянин должен был подъехать в Дубилно и там ждать остальных. Ему сообщили также, что предводителем будет багатур Сондоке... Сам багатур ждал, когда хан и кавхан позовут его для последних распоряжений. Когда раздался удар по медному щиту, его повели между двумя шеренгами рослых слуг, которые кивком головы и прикосновением руки к сердцу показывали направление — этот ритуал остался от предков, но теперь лестница затрудняла его применение. Раньше к шатру хана шли между двумя шеренгами воинов, которые легким поклоном встречали и провожали того, кто был приглашен. Поклон был внешним выражением их подчиненного положения, что повышало самочувствие посла, теперь же они возвышались над головой Сондоке, и создавалось впечатление, что они следят за ним. Воинов сменили ханские слуги, но это чувство все равно мучило знатных людей. Сондоке вошел в покои хана, поднял руку на уровень глаз, растопырив при этом пальцы, потом, поклонившись, торжественно приложил ее к сердцу. Поклон был степенен и низок, исполнен достоинства и уважения. Его пригласили сесть на заранее отведенное место — напротив обоих.
— Багатур Сондоке, — начал хан, — ты будешь представлять меня и государство в Византии. Ты должен запомнить следующее. Во-первых: мы желаем мира, но не просим его. Дай им понять, что волнения и беспорядки нам на руку, и если мы хотим установить прочные узы добрососедства, то делаем это из добрых побуждений. Спокойствие, которое будет обеспечено с нашей стороны, поможет им в борьбе с арабами... Во-вторых: не спеши принимать условия, даже если они нас устраивают. Выслушай все. Домета запишет, а ты пошлешь гонцов и будешь ждать решения Великого совета. Бери трех лучших скороходов. В-третьих: велено Домете ознакомить тебя с порядками царьградского двора. Храни мое достоинство, покажи, что мои люди образованны и умны. В-четвертых: поинтересуйся судьбой моей сестры Кремены, которая была взята в плен во время совместного набега со смоленами. Если что-нибудь разузнаешь, спроси, на кого из знатных пленников они обменяли бы ее...
Так сказал хан, и слова его были главными; остальное скажет Онегавон перед отъездом. Тогда составят перечень подарков, сделают запасы бастурмы, насыплют золотых монет, повторят в сотый раз сказанное, распределят подарки для свиты, наконец, погадают на собачьих внутренностях. Если Тангра не предскажет хороший конец, то нельзя трогаться в путь...
— Багатур Сондоке, ты, может быть, хочешь спросить о чем-нибудь? — поинтересовался хан.
— Моя голова с трудом воспринимает большое доверие, пресветлый хан, и я все еще неспособен спрашивать... Заснет радость от доверия — вот тогда проснутся вопросы.
— Желаю хороших известий от Тангры, легких коней и мирной дороги, багатур Сондоке!
Багатур встал, поднял правую руку на уровень глаз и, приложив ее к сердцу, поклонился... День был на исходе. Бойкий петух гнался за дородной курицей, и Сондоке подумал, что он долгое время не увидит своих жен. Последняя была славянкой. Сначала он привез ее в качестве пленницы, но, когда порядки предков стали трещать по швам, объявил законной супругой. Первая давно умерла, остальные мало интересовали его... И вот самый младший сын высветлил род русой своей головкой. Другие дети Сондоке плохо относились к малышу, зато Сондоке души в нем не чаял... Наверное, годы и обновление рода сказывались... И если что мешало ему отправиться немедленно, так это прощание с младшим сыном. Но негоже было багатуру расслабляться. Строгие законы не разрешали мужчинам нежностей. Узнает кто его мысли — засмеют.
Сондоке сердито шикнул на петуха, вскочил в седло, и облако пыли поднялось под копытами откормленного коня. Впереди и сзади, на расстоянии полутора метров, поскакали слуги. Первый высоко нес копье с серебряным конским хвостом — знак ханского доверия к предводителю. У себя дома багатур велел позвать Феодора Куфару. Знатного византийца взяли в плен в одном из монастырей на реке Марице. Он стал игуменом после того, как его выгнали из Константинополя в период иконоборческой ереси. Феодор Куфара ополчился против императора Феофила, и его сняли со всех государственных постов. Сондоке взял его в плен и оставил у себя — советником по византийским вопросам. Багатур часто беседовал с Феодором, который расстался с рясой и обстоятельно пополнял познания хозяина о мире. Он научил его кое-как говорить по-гречески. Любознательный болгарин не освоил только письма: знаки путали его, и он часами гадал, где же в них прячутся звуки ... Легче шло обучение латыни. Феодор Куфара стал нужнее правой руки, был на правах сына.
Феодор поклонился, встал у двери.
— Садись! — Сондоке ударил рукой о подушку возле себя.
Потом торжественно посмотрел на удобно расположившегося византийца и сказал:
— Я еду в Константинополь. Расскажи-ка мне о дворцовых тонкостях.
4
Прошло жаркое константинопольское лето, началась осень — сухая, многокрасочная, с холодноватыми ночами. Феодора часто выходила в сад, садилась у старого каштана, такого же печального, как и она сама. Его листья постепенно перегорали, скручивались трубочкой и падали с легким шелестом. Для них не существовало новых летних дней, они не радовались своей смене, они покидали этот мир. Легкий их шелест был то ли последней попыткой задержаться на дереве, то ли последним словом. Где-то в глубине души Феодора была уверена, что, несмотря на усилия Феоктиста, борьба будет проиграна, потому и осень была в такой гармонии с ее душой. С тех пор как верные императору Феофилу войска были выведены из Константинополя якобы для войны с сарацинами, а их место заняли друнги[34] и турмы[35] дальних гарнизонов, надежда ее поникла, как осенний лист. Императрица все надеялась на чудо, но чудеса случаются редко: прошли времена апостолов Христа. Немало дней отсчитала она после монастырского праздника в Полихроне, а переговоры логофета с племянницей пока не дали ничего. Впрочем, может быть, результат и не в их пользу. После той встречи Варда продолжал упрямо избегать ее; не будь послов из Плиски, приехавших вести переговоры о мире, он вряд ли поинтересовался бы, что с ней. Опять собрался Великий синклит, она сидела на своем месте возле сына, но за внешним согласием скрывалась тайная злоба, которая тихо вгрызалась в душу, словно жук-древоточец.