Реабилитированный Есенин - Петр Радечко

Не будем останавливаться на впечатлениях и встречах при этой поездке – о них написано достаточно. Наиболее ярким событием для всех оказался бег рядом с поездом красногривого жеребенка, который будто бы соревновался с железным конем. Есенин отозвался на этот факт талантливым и пронзительным стихотворением «Сорокоуст», предрекая нелегкое будущее крестьянской деревне.

Ни о чем не подозревая, он вел такие же разговоры с «друзьями». А 11 августа в Минеральных Водах отправил письмо своей подруге Евгении Лившиц. В нем он писал:

«Мне очень грустно сейчас, что история переживает тяжелую эпоху умерщвления личности как живого. Ведь идет совершенно не тот социализм, о котором я думал, а определенный и нарочитый, как какой-нибудь остров Елены, без славы и без мечтаний. Тесно в нем живому, тесно строящему мост в мир невидимый, ибо рубят и взрывают эти мосты из-под ног грядущих поколений. Конечно, кому откроется, тот увидит тогда эти покрытые уже плесенью мосты, но всегда ведь бывает жаль, что если выстроен дом, а в нем не живут, челнок выдолблен, а в нем не плавают…»

Оставить без внимания такие мысли поэта, недовольного социализмом, чекисты не могли. Но как наказать Есенина, чтобы он не увидел в этом подлых действий своих «друзей»? Опытные провокаторы с Лубянки нашли выход. Вот как выгораживал себя в этой ситуации мнимый барон Мариенгоф. В начале 34-й главы (с. 98 цитируемой выше книги) читаем:

«На обратном пути в Пятигорске (курсив мой. – П. Р.) мы узнали о неладах в Москве: будто согласно какому-то распоряжению прикрыты – и наша книжная лавка, и “Стойло Пегаса”, и книги не вышли, об издании которых договорились с Кожебаткиным на компанейских началах…»

Короче, все напасти свалились на имажинистов. Только вот кто им сообщил об этом в Пятигорске? – бо-о-льшой секрет! Но в результате запущенной кем-то «утки», по словам Мариенгофа, «Есенин уезжает в Москву один, с красноармейским поездом».

Почему же не ринулся вместе с ним в столицу «лучший друг»?

Вот его «самое правдивое» объяснение: «У меня тропическая лихорадка – лежу пластом. <…> Еще месяц я мотаюсь по Кавказу. Наш вагон прыгает, словно блоха, между Минеральными – Петровским портом – Баку».

Диву можно даться: какое геройство и самоистязание – целый месяц, лежа пластом, без всякой медицинской помощи мотаться в вагоне по Кавказу в то время, когда уже ехали домой! Да еще в прыгающем, словно блоха! Как говорится, умри Мариенгоф, – лучше не придумаешь!

Только где же девалась магическая сила желтой кобуры, нагана, бинокля и «невероятных нашивок на обшлаге» из арсенала Василия Гастева? И какой дьявол заставил «друзей» Есенина из Пятигорска «на обратном пути» опять повернуть в Баку?

Оставим все это на совести Мариенгофа, которой у него никогда не было и поспешим вслед за поэтом в Москву. Сюда Есенин вернулся примерно 19 сентября. Как и следовало ожидать, «утка» о закрытии «Стойла Пегаса», книжной лавки имажинистов и прочих неприятностях оказалась «уткой». А уже 24 сентября 1920 года он пишет письмо отцу в Константиново, которое его родственники боялись обнародовать до самого последнего времени. Впервые оно увидело свет (в том числе и в факсимильном воспроизведении) лишь в 2001 году в книге племянницы поэта Наталии Есениной «В семье родной», выпущенной московским издательством «Советский писатель». Вот отрывки из него:

«Дорогой отец, привет тебе и пожелания. Прости, пожалуйста, за то, что долго не отвечал. Так вышло… За эти дни я успел по недоразумению посидеть в тюрьме и дела мои были расстроены.

Посылаю тебе пока табаку и 5 тыс. руб. денег. На днях почтой пошлю 10. <…>

Только вот никак не могу устроиться с квартирой. Пока всех благ.

Привет матери и сестрам» (с. 32–35).

Но этих нескольких дней отсидки поэта в тюрьме чекистам показалось мало. Быть может, потому что пожаловался отцу, а они прочитали письмо. И в ночь с 18 на 19 октября он попадает во внутреннюю тюрьму на Лубянке.

Арестовали С. Есенина ночью в квартире имажиниста Александра Кусикова, куда он, бездомный, пришел переночевать. Официальная причина абсолютно банальная. В руки чекистов попал анонимный донос на брата Александра, 18-летнего Рубена, о том, что он некоторое время служил у генерала Деникина.

Пришли арестовывать Рубена, а вместе с ним «загребли» и Александра, и Сергея Есенина. Со временем Рубен сумеет доказать абсурдность выдвинутых против него обвинений, и все арестованные будут освобождены. Но друзьям и многим исследователям творчества С. Есенина казалось странным то обстоятельство, что поэта продержали в тюрьме целую неделю. Как будто бы чекистам очень трудно было установить личность известного на всю страну поэта и то, что он к генералу Деникину никакого отношения не имеет. Тем более, если учесть еще несколько весьма поразительных «случайностей».

Уже давно известный нам провокатор «из чеки» Яков Блюмкин в доме Кусиковых был «своим человеком» и некоторое время жил у них. Именно по его поручительству подозреваемый в службе у Деникина Рубен Кусиков устраивался на работу. Двумя неделями раньше у Кусиковых по этому же доносу производился обыск, после которого чекистами были арестованы Александр Кусиков и его сестра Тамара.

Однако Блюмкин добился тогда их немедленного освобождения. «Дело» вроде бы закрыли. Но с появлением у Кусиковых Есенина, о чем сразу же донес в ЧК сосед, ему неожиданно придали новые обороты.

Теперь процитируем «Роман без вранья» о том, как узнал об аресте «лучшего друга» и какие меры по его освобождению принял, «застрявший из-за болезни на Кавказе» в прыгающем, как блоха, вагоне, Анатолий Мариенгоф:

«В Москве случайно, на улице, встречаю первым Шершеневича. Я еду с вокзала.

Из-под чемоданов, корзин, мешков торчит моя голова в летней светлой шляпе. Останавливаю извозчика. Шершеневич вскакивает на подножку:

– Знаешь, арестован Сережа. Попал в какую-то облаву. Третий день. А магазин ваш и «Стойло» открыты, книги вышли…

Так с чемоданами, корзинами и мешками, вместо дома несусь в Центропечать к Борису Федоровичу Малкину – всегдашнему защитнику, палочке выручалочке.

– Что же это такое?.. Как же это так?.. Борис Федорович, а?.. Сережа арестован!

Борис Федорович снимает телефонную трубку.

А вечером Есенин дома. На физию серой тенью легла смешная чумазость. Щеки, губы, подбородок – в рыжей, милой жесткой щетине. В голубых глазах – сквозь радость встречи – глубокая ссадина, точащая обидой.

За чаем поет бандитскую:

В жизни живем мы только раз,Когда отмычки есть у нас.Думать не годится,В жизни что случится,Эх, в жизни живем мы только раз».

Ах, какая трогательная забота о друге! Переболевший тропической лихорадкой, измученный многомесячной поездкой в вагоне, Мариенгоф, не заезжая домой, чтобы освободиться от огромной поклажи, мчится к своему заступнику Борису Малкину, не боясь оставить свое, по голодному времени, богатство без присмотра, и вызволяет Есенина из темницы. Налицо – настоящее геройство! И… ни-и слова правды!

А истина такова:

Подписка

о поручительстве за гр. Есенина Сергея Александровича, обвиняемого в контрреволюции (курсив мой. – П. Р.) по делу гр. Кусиковых, 1920 года октября месяца 25 дня.

Я, нижеподписавшийся Блюмкин Яков Григорьевич, проживающий по: гостиница «Савой» № 136, беру на поруки гр. Есенина и под личной ответственностью ручаюсь в том, что он от суда и следствия не скроется и явится по первому требованию следственных и судебных властей.

Подпись поручителя (Я. Блюмкин)

25/ Х 920 г.

Москва

Партбилет ЦК Иранск. коммунист. партии.

На основании этого поручительства и был освобожден поэт из тюрьмы ВЧК. И не через три дня, как о том писал А. Мариенгоф, а через неделю. Позже под поручительство того же Блюмкина были освобождены и братья Кусиковы.

Есенин теряется в догадках: благодарить ему заботливого имажиниста Якова Блюмкина или… Нет! Второго варианта при такой власти не дано. Иначе самому же будет хуже. Так что пусть и дальше мельтешит этот террорист среди имажинистов, коль его к ним приставили. Ведь он и сам такой же запуганный – боится ходить в одиночку по городу из-за возможной мести левых эсеров за свое предательство.

Но есть в этом «Деле» и еще одна загадочная «случайность». На шестой день своего нахождения в тюрьме С. Есенин давал показания сотруднику секретного отдела ВЧК Девингталю. И вот что он писал:

«Я состоял секретарем тов. Колобова, уполномоченного НКПС. 8 июля мы выехали с ним на Кавказ. Были тоже в Тифлисе, по поводу возвращения вагонов и паровозов, оставшихся в Грузии. В Москву я приехал с докладом тов. Громану, предс. «Трамота». К Кусиковым зашел, как к своим старым знакомым, и ночевал там, где был и арестован».