povest o sport kapitane - Александр Кулешов

— Ох, ты ж и улитка, Виктор Федорович! Тебе из скорлупы не вылезать. — Монастырский с огорчением взирал на своего зама. — Успокойся, ты правильно заметил: председатель ЦС будет отвечать, товарищ Монастырский, а не его заместитель товарищ Громадин. Так что ночью спокойно спи.

- На сон не жалуюсь, — обидчиво возразил Громадин, — а насчет ответственности, так это дело сложное. Почему соглашался, скажут, почему не предупредил, не просигналил?

- Так ты просигналь, Виктор Федорович! — весело воскликнул Монастырский. — Просигналь! Или бумага для анонимок кончилась? Мою возьми.

- Вам бы все шутить, Святослав Ильич! — Громадин махнул рукой. — Право же, серьезное дело. Нужно ли ввязываться? Подумайте.

- Нужно, нужно, Виктор Федорович. Заранее тебе говорю — ввяжусь. А вот как тебе поступать на президиуме — сам решай.

В Спорткомитете начальство идею поддержало. («Еще бы, — прокомментировал Громадин, — средства-то не их»). В профсоюзах же начали чесать затылки: все же сметы и планы утверждены, как товарищ Монастырский намерен действовать не нарушая закона?

Но все это были предварительные разговоры. Они могли превратиться в реальность лишь после заседания президиума, когда появятся решения, протоколы, постановления.

Исподволь Монастырский потолковал и с некоторыми тренерами и специалистами по легкой атлетике. Неожиданно оказалось, что найдутся люди, которых отнюдь не испугает перспектива переехать в Каспийск, этот цветущий курортный город, если будут «нормальные» бытовые и иные условия.

Именно «нормальные». А где их взять там для приезжих? Тоже проблема.

Он позвонил своему коллеге, председателю ЦС «Факела».

— Дело ты задумал хорошее, — сказал тот, — и этот твой Ковров, у которого гвоздь в.... ноге, в лучшем виде все сделает. И результаты будут на сто процентов — уверен. Но вот, что я тебе твердо гарантирую, так это полинфаркта и пару выговоров, пока своего добьешься. Дело ох какое нелегкое! Никого нет страшней бюрократов, всяких там осторожных, кто все оглядывается, все спрашивает «зачем?» да «для чего?». Трудно будет.

- Так на трудностях легкость держится! — рассмеялся Монастырский. — Спасибо за моральную, так сказать, поддержку.

- Почему только моральную? Может, и другую окажем.

Заседанию президиума «Эстафеты» предшествовали неприятные события, правда к делам Каспийска не имевшие никакого отношения. Монастырский назначил встречу Цветкову, вратарю, не вошедшему в состав команды «Эстафеты», выступавшей во второй лиге, по причине водившихся за ним «грешков», но тот не явился. Тренер доложил, что Цветков еще накануне отпросился в Ленинград навестить заболевшую сестру.

Вероятно, никто не обратил бы на это внимания, если б не «больная» сестра, позвонившая в отдел футбола и поинтересовавшаяся, где ее брат, которого, находясь уже неделю в Москве, она никак не может разыскать.

Кто-то из работников совета, случайно присутствовавший при этом телефонном разговоре, рассказал о нем как о забавном эпизоде Ковалеву, а тот Монастырскому. Но Святослав Ильич ничего забавного в этом не усмотрел. Он поднял трубку и приказал тренеру в двадцать цетыре часа разыскать Цветкова — живого или мертвого— и доставить к нему.

И вот вечером, перед концом рабочего дня, Цветков сидел понурив голову перед председателем.

Монастырский со смешанным чувством брезгливости, жалости, гнева и смутным сознанием собственной вины разглядывал сидевшего перед ним красивого, широкоплечего парня с помятым лицом, покрасневшими глазами, с траурной каймой под ногтями.

—Ты что ж, Цветков, не чистишь по утрам ногти-то,— спросил Монастырский, — или после тренировки в душ не ходил?

Цветков спрятал руки и, не поднимая головы, ответил:

—А я, товарищ председатель, на тренировки не хожу, там без меня обходятся.

—Да? Обходятся? Как же так? — В голосе Монастырского звучало искреннее удивление.— Почему?

Цветков недоверчиво посмотрел на председателя.

—Так во вторую меня не включили. Что ж вам не доложили? А в третьей я и без тренировок, слава богу, сыграю.

—Просто взяли и не включили? И даже не объяснили почему?

—Объяснили! — Цветков иронически усмехнулся. —Наговорили всего. А Степан (так звали тренера) и развесил уши...

- Он на сколько тебя старше, Степан Константинович?— с трудом сдерживаясь, спросил Монастырский.

- Степан-то? Лет на двадцать небось, — ничего не замечая, прикинул Цветков.

- Понятно. Значит, мог бы отцом твоим быть. И у вас все в команде его Степаном зовут? Может, Степушкой?

—Почему все? — Цветков насторожился. — Я зову.

- Почему?

- Ну я-то не все, товарищ председатель. — В голосе его прозвучала злость. — Немного все же получше. Он сам мне разрешил. На брудершафт выпили...

- С тренером? — изумился Монастырский.

- Что ж тут такого? — в свою очередь, удивился Цветков.— Один-то раз?

- Значит, если я тебя правильно понял, Цветков, ваш тренер Степан Константинович Рябчиков, наставник и учитель, со своими подопечными, во всяком случае с тобой, поскольку ты звезда, выпивает, да еще на брудершафт, в результате чего он для тебя теперь не «товарищ тренер», а Степка? Так?

- Я не говорил «Степка», — возразил Цветков. Он уже понял, что наболтал лишнего. — Ну бывает, люди ведь! Если хорошо выиграли, можно отметить? Пьяными же не напиваемся.

- Так... — Монастырский внимательно разглядывал Цветкова. Теперь он испытывал лишь досаду. — Значит, удивляешься, почему тебя во вторую не включили?

- Да у них там в воротах стать некому, товарищ председатель. Что я, меньше Русакова достоин?

- Больше. Я даже думаю, что ты на высшую лигу тянешь...

Глаза Цветкова заблестели, он весь подался вперед.

- Только, — продолжал Монастырский, — ни в высшей, ни во второй играть не будешь. Ни в третьей, — добавил он. — Завтра же будешь отчислен.

- Почему? — Цветков вскочил.

- Потому что вратарь хороший, а спортсмен плохой. — Монастырский тоже встал. — Когда-нибудь поймешь разницу. Вот когда поймешь, возвращайся в «Эстафету»— приму. Во всем не обвиняю. И тренер твой, и товарищи твои, что тебя столько времени терпят, и я, кстати, — все за тебя отвечаем, все виноваты. Исправляться надо. Можешь идти.

На следующий день Монастырский выехал на базу, где тренировались футболисты, и лично провел общее собрание.

Выяснилось много неприглядного, прежде всего в поведении тренера. Оказалось, что тот больше всего боялся выносить сор из избы, что Цветкова он стремился всеми силами сохранить, делая на него главную ставку.

- Вы-то куда смотрели? — с горечью спрашивал Монастырский притихших футболистов. — Что ж, ни одного честного не нашлось — прийти ко мне и все рассказать?

- Что мы, доносчики? — раздался из задних рядов чей-то неуверенный голос.

—Ах вот в чем дело! — Монастырский усмехнулся.— Так, значит, понимаете чувство товарищества? Такой у вас патриотизм? Вы подумали, во что обошлось ваше молчание?

- Мы выиграли, — раздалось уже уверенней.

- Кто выигрывал и что? — Монастырский говорил теперь зло. — Команда выигрывала, а люди,- а вы, а другие, кто знал? Вы, что ж, думаете, выигранный матч, да хоть золотые медали чемпионов, может перевесить одного-единственного потерянного для общества человека? Бронзовые медали в третьей лиге выиграли, а Цветкова потеряли. Так что важней? Подумайте, подумайте, вы, спортсмены..,

В тот же день Монастырский собрал у себя в кабинете совещание отдела футбола. А наутро издал приказ: начальнику отдела выговор, тренер Рябчиков уволен как не справившийся с работой, Цветков отчислен из команды...

Когда речь шла о деле, о спорте, о здоровье коллектива, Монастырский был беспощаден.

Но еще строже судил он сам себя.

О своих неприятностях он старался дома не говорить, наивно полагая, что Елена Ивановна ни о чем не догадывается. Та, все понимая и неизменно переживая, удваивала внимание, старалась, чтоб хоть дома ее Слава обретал душевный покой и отдых.

Но нет такого руководителя, который свои тревоги, заботы, дела аккуратно запирает с концом рабочего дня в сейф служебного кабинета. Увы, они сопровождают его всегда и везде.

История с Цветковым и с командой еще долго занозой сидела в мозгу Монастырского. Монастырский никак не мог простить себе, что проглядел парня, вовремя не вмешался. И мысли о том, что председатель, будь он даже о семи пядях во лбу, один не может лично заниматься судьбой каждого из нескольких миллионов членов своего ДСО, не утешила его. В таких случаях говорят: «Не может, верно. Но должен!»

Не облегчало жизни и продолжавшееся следствие.

— Знаешь, отец, — сказал ему как-то вечером на прогулке Сергей,— я женюсь на Тамаре, если все хорошо кончится.

Они теперь взяли в привычку «гулять» по вечерам, туманно объяснив Елене Ивановне, что это делается ради спортивного режима. В действительности же, они не могли говорить дома о Сережиных делах.