В поисках утраченных предков (сборник) - Дмитрий Каралис

— Н-да… — Медведев пошевелился в кресле и сел поудобнее. — Не купил мне батька новую шапку, назло ему отморожу себе уши… — Он осторожно взглянул на нее. — Жалеешь?..

— Муж как кольцо на пальце, — сказала она, щурясь на золотой треугольный перстень. — Вот оно! — Да, оно дорогое, оно мне нравится, а потеряла… и выяснилось, что ничего страшного в жизни не произошло. Ушел и ушел… Я к нему несколько раз ездила, пыталась встряхнуть, поставить на ноги, думала, вернется… А ему хоть бы хны — завел себе чешку-буфетчицу и живет с ней, на еду и выпивку хватает, больше ничего не надо…

— Хочешь еще чего-нибудь? — не сразу спросил он. — Вина, чаю, кофе?

— Нет, спасибо. — Она неожиданно отстранилась и невинно посмотрела на Медведева. — Можно я тебе тоже вопрос задам?

— Задавай.

— Ты часто влюбляешься? Только честно.

— Я вообще никогда не влюбляюсь, — пожал плечами Медведев. — С тех пор, как женат.

— Что же, и налево не ходишь? — она подняла брови.

— Не хожу.

— Жену любишь?

— Люблю, — спокойно признался Медведев и, подозвав официанта, попросил счет.

— Я почему-то так сразу и подумала… — Оксана достала портмоне. — И в книжке это заметно.

— Разве это плохо? — Он отодвинул ее портмоне. — Убери. Я по раздельности платить не научился и едва ли научусь…

Он заглянул в счет и отсчитал деньги. Подошел официант и поставил перед Оксаной карликовую бутылочку красного вина: «Презент!.. Заходите еще!» Он был полон любезности и внимания.

Они вышли на желтую от огней набережную и двинулись к отелю.

— У тебя какие планы на завтра? — Медведев думал о том, что завтра ему бы не худо посидеть за письменным столом, да и сегодня ночью тоже.

— Никаких. Сейчас приду, буду книжку твою читать. Утром высплюсь — пойду на пляж. А книга мне нравится. Сначала вчитаться никак не могла, а сейчас вчиталась. Действительно, житейские истории. Ты в ней, как в жизни… Я правда в основном те места читаю, где про жену написано. — Она остановилась и подкрасила губы. — Я бы тебе сорок пять не дала. Нет, честно. Лет сорок. Ты, кстати, выглядишь классно… Не пьешь, не гуляешь — и вид соответствующий. Или все-таки погуливаешь? — Она зашла чуть вперед и с улыбкой заглянула ему в лицо. — А?..

— Нет, — помотал головой Медведев. — Не ходок.

— Хоть одной женщине повезло. — Она убрала в сумочку помаду и зеркальце. — Вообще, приятно, когда мужчина о своей жене плохо не говорит. А то некоторые распустят нюни — она такая, она сякая. А вот ты — луч света в темном царстве, люблю. Любишь? Разводись и женись! А уже потом то, о чем мечтаешь. Мне не двадцать лет, чтобы на мне эксперименты проводили.

— Какие эксперименты? — на всякий случай переспросил он.

— Ну какие у мужиков эксперименты — в постель затащить. Победил и пошел героем. К своей жене. Разве не так?

Медведев молча пожал плечами: у кого как…

— У мужиков одни эксперименты, — убежденно повторила Оксана; они остановились, провожая глазами уходящий в сторону турецкого берега паром, и Медведев подумал: «Она во мне разочаровалась, ей нужен кавалер…»

— Вот мой муженек… Скажи, ты бы при такой жене, как я, гулять стал?

— Может, ему хотелось что-нибудь попроще? — ушел от ответа Медведев. — Ты для него слишком энергичная…

Они спустились к морю и пошли по хрустящей гальке.

— Вот именно! Я энергичная — у меня в доме всегда порядок, но я и требовательная. Мужик должен быть мужиком, а не на диване с утра до вечера лежать. Он должен вперед идти, а не катиться под гору…

— Найдешь еще, — рассудительно сказал Медведев. — Ты женщина красивая, умная, интересная… — Он далеко запустил камушек в темное море и услышал, как там взбулькнуло.

— Где? В Чехии? Там не мужики, а тюфяки одни… Холеные, пузатые, благополучные тюфяки… — Оксана рассмеялась и придержалась за согнутую руку Медведева, словно боялась упасть. — Честное слово, тюфяки!..

— Ну, не тебе жаловаться, — с дружеской интонацией сказал Медведев. — Ты только бровью поведешь, и все мужики у твоих ног. Ты же это знаешь…

— Если бы так, — сказала в темноту Оксана. — Господи, когда я брошу курить…

Они подошли к отелю и остановились под ярко освещенным козырьком. За просторными окнами ресторана двигались официанты в малиновых пиджаках, за столиками сидели редкие посетители, зеленели вазы с салатами, сверкали люстры.

И опять стеклянные двери услужливо разъехались перед ней и подождали чуток — не двинется ли вслед провожатый.

«Пока!» — сказал Медведев.

«Звони!» — прикрыла глаза Оксана.

Двери съехались, и он пошел по набережной, не оборачиваясь и думая о том, что увидел героиню ближе, но не яснее, — так сбившаяся фокусировка бинокля приближает предмет, но и делает его расплывчатым. Не хватало какой-то малости, тонкости, единого штришка, чтобы понять, что она делает на острове. Ну не ночная же она бабочка, прилетевшая на заработки? Не хитрая красавица, мечтающая раскрутить его на курортный роман с подарками и ресторанами?

На бетонной спине мола темнели фигуры рыбаков, рдели огоньки сигарет. Медведева потянуло к молчаливой мужской компании, он замедлил шаг, взошел на мол…

Само слово «любовница», имеющее в своем корне благородное существительное «любовь», ассоциировалось у Медведева с какой-то грязью, гнусью, враньем и бедой в доме. Тайные разговоры по телефону, ключи от чужой квартиры с нечистым бельем, недолгие объятия, отведенные глаза, подарки, нахальные ночные таксисты, битье посуды… Надо врать, прятать глаза, чувствовать себя предателем… Разве не стремится человек всю жизнь к тому, чтобы заниматься, чем хочется, к чему лежит душа, говорить то, что думаешь, и не врать? А спид? Хорошенький может быть подарок семье… «Наши бабушка с дедушкой умерли от спида…» Лучше не придумаешь. Ради чего?

В середине перестройки, когда часть его поколения бросилась в бизнес и многие преуспели в добывании денег, пошла мода на любовниц. Длинноногие, холеные, немногословные, пахнущие диковинной косметикой девушки сопровождали бизнесменов, и казалось, их штампуют на конвейере, как и угрюмых мальчиков с бычьими шеями в расстегнутых пиджаках. Девушки шуршали колготками, грациозно подавали кофе, любезно разговаривали по телефону, получали приличные деньги, и вчерашние инженеры, научные работники и комсомольские вожаки, неожиданно располневшие и омордатевшие, возили их с собой, как протокольное приложение, выставляли напоказ, как выставочный образец. «Это Вика, моя сотрудница». — «Это Жанна, мой личный секретарь». «Личный» звучало так, что не оставалось сомнений — если шеф перепьется и не сможет встать с горшка, Жанна подотрет его и натянет брюки. Они вовремя раскрывали папочку с документами, подавали авторучку, стучали каблучками, вежливо улыбались, приносили шефу пепельницу, пригубливали бокал с шампанским после переговоров, оставляя на нем следы помады, и успевали поддерживать уют в снятых для них квартирах. Держать при себе девушку сопровождения считалось не менее важным, чем иметь хороший автомобиль, достойный гардероб, престижный офис и крутую «крышу». Нет, увольте. Не лежала у Медведева душа к подпольным фронтовым подругам, он много лет держал в секретарях Наталию — сдержанную, собранную, без точеной фигурки, но с понятным домашним выражением лица, которой можно было доверить и деньги, и офис, и непростой разговор с похмельным сантехником.

Он не верил в легких, доступных женщин, не верил, что есть такие, с которыми он вдруг станет счастливее, чем с Настей. Кто сможет терпеть его характер, его угрюмость, раздражительность, когда он впадает в творческий запой или запой обыкновенный — плановый, летний, когда он открывает на даче ворота настежь, ходит босиком по газону, жарит шашлыки, принимает гостей, пьет с теми, с кем не мог выпить зимой, замотанный делами и загородившийся шлагбаумом собственного обещания — пить раз в год. И удивительно — Настя, похоже, любила эти летние плановые «дни открытых ворот».

…День на пятнадцатый или двадцатый пить вдруг надоедало, стрелять из пневматического ружья по тазу казалось глупым, компании утомляли, начинал раздражать мусор и пробки, проросшие в траве газона, — откуда их столько? Медведев брал грабли, ставил сыну задачи, заводил газонокосилку, Настя считала убытки — они всегда у нее получались фантастическими, закрывал ворота, топил баню, кряхтел, сидел в саду, потягивая «боржоми», и удивлялся мохнатой желтизне языка — откуда она взялась, если пили чистые виноградные вина? Ну, может быть, пару раз коньяк. Коньяк, наверное, некачественный в ларьке подсунули

И если даже допустить, что он влюбится в молодую стройную девушку, которых сейчас оказалось неожиданно много — спортивных, веселых, умеющих себя держать и слушать, с ровной матовой кожей, блестящими волосами — о чем ему с ними говорить? Он может рассказать им нечто интересное, хотя бы из своей жизни, но что услышит в ответ? Как они ходят на аэробику, занимаются английским, и с кем были на дискотеке в последний раз, и какие группы сейчас в моде? Да они наверняка «Записки Пиквикского клуба» не читали, и процитируй он что-нибудь, примут его за полудурка. Это поколение Мопассана мимо себя пропустило, о Стендале не слышало. Может, и Пушкина не читали… Он никогда не чувствовал себя обделенным, не тосковал по чужой женской ласке, не искал той, которая бы поняла его всего до конца, снабдила вдохновением… Может, поэтому и написал так мало? Да и что его понимать, он прост, как палка: работа, дом, снова работа, дача, семья, собака… С Настей они тоже почти не говорили о Диккенсе, Мопассане, Пушкине — все больше о делах семейных, о работе, о том, что показывают в телевизоре. Но он знал, что Настя чувствует и воспринимает в жизни многое именно так, как воспринимает и чувствует он. За восемнадцать лет совместной жизни, как у всякого мужчины, бывало такое, о чем и вспоминать иной раз не хотелось, — Медведев называл это пьяной цыганщиной, но никогда не было любовницы.