Фома Верующий - Константин Сазонов

Возле кафе я встретил вчерашнего знакомого Дмитрия. По всему было видно — внутренне он успокоился, по-христиански обнял и троекратно расцеловался со мной, после чего взял свою сумку и пошел в сторону пирса. Принесли кофе, с чашкой я устроился в углу, откуда хорошо было видно море. Вдали показалось большое сине-белое судно. Словно сговорившись, со всех окрестностей слетелись чайки и заполнили всё небо, песчаный пляж и серые, обточенные волнами до идеальных форм камни. Я почувствовал пристальный взгляд и, обернувшись, увидел уже знакомую черную схиму, бороду и очки.

— Доброе утро, отец Симеон, как ваше здоровье? — спросил я.

— Спасибо тебе, мне намного лучше. Храни Господь и тебя, и твоего доктора, что посоветовал лечение. Сейчас должен подойти Александр, мы выезжаем сразу после того, как вы отчалите, сейчас слишком много народа. К вечеру приедем в Сербию. Я так давно там не был. А у тебя хороший фотоаппарат. Дай попробую сделать снимок.

Я вытащил из кофра камеру и протянул ее старцу. Он посмотрел в видоискатель, сделал пару щелчков и посмотрел на результат на экране. По всему было видно, что остался доволен. После этого он посмотрел мне прямо в глаза:

— Хорошо, когда ты не привязан, не прибит золотыми гвоздями к земле. Еще раз спасибо тебе.

— Да о чем вы? Если о лекарствах, то это копейки, мне приятно помочь, тем более ничего не стоит. Я что-то не спросил, кстати, может быть, хотите кофе или что-нибудь, что пожелаете? Я вас угощу, отец Симеон.

— Да, пожалуй, стоит выпить чашечку и портоколады.

— Сидите, отец Симеон, я принесу.

Вернувшись с чашкой кофе и бутылкой воды, я увидел пустой стул. Растерянно я поставил свои покупки на столик, потом поднял глаза и увидел прояснившийся горизонт и большой паром, который уже подходил швартоваться.

Не сговариваясь, наше небольшое войско встало со своих мест, и люди зашагали к пирсу, рядом с которым стояла часовня Николая Угодника. В ней горело множество свечей, а шум волн слился с гомоном стрижей и криками чаек. Отряхнув песок со своей армейской «горки», я вытащил разрешение, билет и протянул их мрачному контролеру парома. Едва взглянув, он отдал мне бумаги, и я начал подъем на самую верхнюю палубу, где старый грек держал в вытянутой руке половину булки хлеба. Птицы, совершенно не боясь человека, подлетали и клевали угощение, а над паромом образовался непрерывный пернатый хоровод. Я устроился на своем рюкзаке, откуда был хорошо виден лазурно-белый бурлящий след корабля и флагшток с полосатым синим греческим полотнищем. «Аксион Эстин», или «Достойно есть» по-русски, издал протяжный гудок и, по-стариковски тяжело покачиваясь, пошел к выходу из бухты. Интернет на смартфоне работал еще устойчиво. Убирая документы в карман, я нащупал свернутый листок, вытащил его и еще раз прочитал адрес и имя. В поисковике я набрал «Симеон Сербский», а еще через мгновение увидел древнюю икону сербского князя, владаря Рашки, могучего правителя, а после праведного отшельника. Эти древние глаза, бороду и схиму я видел всего полчаса назад. Паром обогнул мыс и где-то очень далеко впереди показались светлые контуры монастырей. Перед нами далеко в туманное море простирался Афон.

20 МАЯ 2013 Г. AGION OROS, MAKEDONIA THRAKI, GREECE

— Звиад, Звиад, ты зачем так сказал? А ну быстро к отцу Виталию каяться.

Уай, уай, — на палубе парома грузин лет сорока пытается развеселить своего хмурого попутчика. Периодически оборачивается ко мне и со смехом подмигивает:

— О, брат, у тебя «Беломорканал»? Угости, а!

— Да, пожалуйста, — я протягиваю пачку папирос, которые всегда с собой вожу в походы — много не выкуришь, даже если очень хочется.

— Звиад, Звиад. Я последний раз «Беломор» курил в Союзе еще лет тридцать назад. Что? Ты не курил и хорошо учился? Какой молодец! Правда, зря.

Паром идет параллельно берегу в километре от него, погруженный в плотную, но разреженную задумчивость. Она изображена на старой репродукции фрески «Прощение и Покаяние» в корабельной кают-кампании. Здесь варят вкусный кофе по-гречески, тяжело и тихо беседуют. Затих птичий гомон, поредел чаячий нотный стан небрежно выкрашенных темных поручней. С каждым причалом людей на палубе становится всё меньше. Прошли Ксенофонт, остается еще полчаса, и будет пристань Дафни, где мне ждать парома на восток. «Святая Анна» прибудет только через полтора часа, а пока неизвестно, что ждет на берегу. Ныне покойный дед всегда говорил «кабы все знать, так и то нет гарантии, что будешь счастливым долгожителем». С возрастом, путем собственных проб и ошибок я тяжело постигал весь смысл этой фразы. Важно правильное понимание, верное лишь для тебя какой-то нематериальной мудростью, высокой, парящей над темными полутонами жизни, всеобъемлющей, вещей и ведущей.

Только на палубе я заметил, как много здесь молодых людей с тяжелыми внутренними отметинами в расфокусированном взгляде вдаль. В выцветших футболках с символами спецподразделений российской армии, в истрепанном камуфляже. Каленые черепки, осколки империи и соколы нового мира.

Рядом со мной стоят и разглядывают пенистый след, чаек и облака отец и сын — мальчуган лет пяти.

— Папа, а куда мы приплывем?

— Это, сынок, машина времени. Мы плывем с тобой на тысячу лет назад в тридевятое царство, где нет злых людей.

— А почему их там нет, их посадили в тюрьму?

— Нет, сынок, их просто не пускают на эту машину времени. Мы с тобой добрые, вот нас и пустили.

— А вот Колю не возьмут, он мою машину сломал.

— Всех, всех возьмут, если не поздно и могут измениться, стать хорошими.

Я только сейчас начинаю понимать, что каждый второй на этом корабле говорит по-русски. За несколько дней до своего отъезда я читал, что в начале XX века тут жили больше десяти тысяч человек постоянных насельников, благотворители жертвовали на Пантелеймонов монастырь, который греки называют Русик, и скиты. После революции 1917 года и последующих событий такой сложной истории страны запустение пришло и на полуостров, обветшал Пантелеймонов. После смерти последнего грузинского монаха в семидесятых грекам отошел Иверский монастырь. А теперь рядом с двумя балагурами-грузинами, бывшими бойцами, задумчивым священником, которого все называют отец Виталий, обнимая отца с сынишкой, стоит призрачное, прозрачное, теплое и радостное Возвращение.

«Аксион Эстин» начинает разворот для того, чтобы кормой подойти к причалу, спускаются швартовы и вместе с хороводом птиц над кораблем начинается движение на земле: в колонны на погрузку встают машины, по-хозяйски проверяют свою кладь путешественники. С пирса и каменного парапета их провожают коты. Они щурятся желтыми глазами, изредка переводя взгляд на птиц.

Возле просоленной выжженной каменной стены я снял с плеч рюкзак и присел в тень. От кофе уже вяжет во рту, но запахи портовой харчевни в Дафни соблазняют не только кошек, да и с утренней странной встречи в кафе прошло уже достаточно времени, под ложечкой начинает урчать и голодно тянуть. Солнце уже окончательно рассеяло рваные клочки утреннего тумана и начало ощутимо припекать. Я взвалил свои вещи на одно плечо и зашагал ко входу в кафе. Проходя мимо пирса, я услышал громкий разговор по телефону на русском. Спиной почувствовал взгляд и обернулся. Бородатый парень стоял уже в двух шагах от меня:

— Слушай, привет. Решил догнать. Ты не знаешь, когда паром на восток? Никто толком ничего объяснить не может, а возле касс толпа, да и на греческом я читать не умею.

— Да ничего сложного, наша кириллица от этого алфавита пошла, читай как по-русски, некоторые буквы только запомни и делов-то. Как звать-то? — включаюсь я в беседу.

— Игорь. Я из Москвы. А ты?

— А я и не знаю откуда. Родился на Урале, жил там, потом в Сибири, потом Москва, Кавказ, опять Москва. В общем, помотало. Но в последние годы живу в столице, так что со свиданьицем, землячок.

— А ты куда собираешься, тоже на восток? Мне нужно к Анне. В святую Анну, ты, случаем, не туда?

— Вообще нужно в Агиу Паулу, но это, вроде, рядом — несколько километров по горам, так что посмотрим, может, и с тобой дойду.

В кафе мы берем кофе, крендели с брынзой и располагаемся в тени. Коты деликатно и мягко садятся в метре и иногда напоминают о себе мяуканьем, получая кусок булки. Закончили говорить мы так же внезапно, как и начали. Каждый думает о своем. До отъезда я разговаривал с матерью по телефону, она просила прислать фотографии из Греции, а потом рассказала, что моя тетушка Марина ложится на операцию. «Ничего сложного, в нашем возрасте у женщин часто бывают проблемы с грудью. Все будет хорошо. Онколог сказал». Я развернул карту Афона, взятую на сдачу в кафе, рассмотрел маршрут, прикинул время: из Анны, если не задержусь, я должен успеть как раз к вечерней службе в монастыре, куда у меня было выписано разрешение на въезд. На обороте прочитал про обители. Святая Марина — ее мощи покоятся в Ксенофонте, что мы проходили. И я начинаю жалеть, что не сошел на берег там. Быть может, она помогла бы моей тете, своей тезке, легче перенести операцию.