Черно-белый оттенок нежности - Юлиана Мисикова

Она хотела что-то произнести, но не смогла, захлебываясь рыданиями и ненавидя себя за слабость.

– Наверное она имеет в виду Хаса и Магу.

Откликнулся один из парней, презрительно сплюнув под ноги.

– Только не говори мне что они…

Начал Мир, но наткнувшись на взгляды друзей замолчал и неопределенно махнул рукой.

– Узнай в чем там дело.

Равнодушно бросил он одному из парней и тот тотчас же скрылся в темноте. Остальные, обменявшись взглядами с Миром, незаметно скрылись в доме, оставив его наедине с ней.

Ее все еще била дрожь и душили рыдания, хотя слез уже не осталось. Она громко всхлипывала, вздрагивая всем телом и дрожа, как осиновый лист на ночном ветру.

– Они изнасиловали и убилии ее!

Выкрикнула она и отшатнулась от него, когда он попытался обнять ее.

– Успокойся и объясни что ты имеешь в виду.

Спокойно произнес Мир, хотя спокойствие давалось ему с трудом.

– Твои люди! Я видела это собственными глазами! Та девушка… Она …

Она замолчала, не в силах подобрать нужные слова и подняла глаза на Мира. Впервые за все время их знакомства в ее глазах полыхал гнев. Он не мог не заметить этого и на его тонких обескровленных губах проступила едва заметная улыбка, не предвещающая ничего хорошего.

– Если ты имеешь в виду нашу очаровательную пленницу, то уверяю тебя, никто не собирается ее убивать. Во-первых потому что она все еще ценный товар и что то подсказывает мне что за нее удастся получить неплохой выпук. А во вторых, я не воюю с женщинами.

С этими словами он очаровательно улыбнулся, отчего вызвал у нее еще больший гнев.

Не успела она открыть рот, чтобы выкрикнуть новые обвинения, как он продолжал, перебив ее.

– А что касается изнасилования… Это совсем другое. Я не могу запретить своим людям развлекаться с женщинами. Сама пойми, они вынуждены месяцами безвылазно сидеть в горах, отражая атаки военных, прятаться, менять убежище, защищаться, ведя священную войну против неверных. И в редкие минуты затишья вполне могут позволить себе расслабиться, так, как умеют.

Она слушала его и не верила собственным ушам, настолько дико и нелепо звучали его слова. Глядя в его глаза, она искала в них проблески человечности или хотя бы здравого смысла, но… не находила. Неужели он всерьез мог говорить это? Неужели он действительно так думал?

– Не могу поверить что ты поощряешь изнасилование? Ты же веришь в Бога, ходишь в мечеть, как ты можешь говорить такое?!

Ее пылающий взгляд потух, наткнувшись на холодную улыбку, едва тронувшую губы Мира.

– Не надо вмешивать сюда Бога. Моя религия учит защищать свой дом, своих близких, свою веру. А если в твой дом постучались враги, чтобы отнять все это – убить их с именем Аллаха на устах. Вот что значит для меня вера. Ты говоришь что изнасилование неверной – это грех? А когда эти твари десятилетиями убивали, истязали и насиловали наших женщин? Выгоняли целые народы зимой на мороз, детей, женщин, стариков, заталкивали в товарные поезда и вывозили на край света, в чужую страну, выбрасывая на улице как мусор! Это ты не считаешь преступлением?

– Тебе вдруг стало до слез жалко какую то шлюху, которая дает каждому встречному, кто попросит об этом? Мы ничего у нее не отнимаем, ее жалкая жизнь останется при ней, а чести у нее никогда не было!

Он говорил спокойно, не повышая голоса, но в этом ледянном спокойствие таилась невидимая угроза, которая отчетливо читалась на дне его темных, как ночь зрачков. Его глаза опасно сузились, глядя на нее почти с таким же презрением, с каким звучали его слова. Она поняла, что сейчас она для него такая же, как и та девушка в подвале – неверная.

– Знаешь в чем твоя ошибка, Мадина?

Она молчала, сбитая с толку, дезориентированная, потерянная.

– Ты берешься судить о вещах, о которых даже понятия не имеешь.

– Прости, я…

Она замолчала, наткнувшись на его ледянной взгляд.

– Я…

Снова попыталась она, но голос сорвался.

– Ты меня очень разочаровала. И за это я должен буду наказать тебя.

С этими словами он развернулся и не оглядываясь направился в дом. Она осталась одна в чернильной темноте ночи, дрожа всем телом и не зная, что делать дальше. Она чувствовала себя униженной, раздавленной, загнанной в ловушку собственных мыслей и слов. Ночная прохлада постепенно пробиралась сквозь тонкую ткань ее легкого платья, проникая под кожу и парализуя нервные окончания. Ей не оставалось ничего другого, как послушно последовать за ним, очередной раз слепо доверившись судьбе.

Картинки прошлого стали неясные и размытые, пока окончательно не исчезли на дне ее измученного сознания. Она снова открыла глаза, мучительно вынырнув из спасительного небытия. И снова ее взгляд наткнулся на мутное белое пятно над головой, которое с каждой минутой становилось все больше, пока окончательно не приобрело форму и не превратилось в белоснежный потолок больничной палаты, где она все еще лежала, прикованная к кровати кожанными ремнями и с иглой, торчащей из тонкой синей вены.

Она попыталась пошевелиться, но безуспешно, повернула голову и окинула отчаявшимся взглядом уже знакомую палату, отметив кристальную стерильность вокруг и свежие цветы в вазе на столе. Она огляделась в поисках чего нибудь, с помощью чего можно было вызвать медсестру. Увидев маленькую красную кнопочку на деревянной панели над кроватью, она уже хотела попробовать дотянуться до нее, но дверь вдруг сама открылась и в палату зашла медсестра.

– Доброе утро.

Без всякого выражения произнесла она, мазнув по ней равнодушным взглядом. Она не ответила.

– Как ты себя чувствуешь?

Подойдя к кровати, женщина проверила капельницу и едва заметно кивнула.

Вместо того, чтобы ответить на вопрос, она спросила.

– Как долго я еще здесь пробуду?

– Это зависит от решения врача. Но думаю через день-два тебя можно будет выписать.

Услышав слова женщины, она мрачно усмехнулась, в ответ на свои невеселые мысли.

– Вы не могли бы развязать меня?

Спустя некоторое время нерешительно попросила она, наблюдая, как женщина меняет воду цветам и аккуратно раскладывает на столике стерильные инструменты.

– А ты больше не будешь пытаться вскрыть себе вены?

Недоверчиво спросила медсестра, пристально глядя на нее сковозь прищуренный глаз.

Она молча покачала головой и устало откинулась на подушки, когда женщина подошла к ней и щелкнув застежкой сняла с нее кожанные ремешки, сковывающие запястья.

Почувствовав свободу, она благодарно улыбнулась и пошевелила затекшими в одной позе руками. Ее запястья, по-прежнему, были туго перевязанны, но раны под бинтами успели затянуться и