Охота на сурков - Ульрих Бехер

На языке у меня вертелось: вам сидеть не за рулем, а в клинике для алкоголиков. Но вместо этого я повторил:

— Должен сказать, вас только мне и не хватало.

— Хнг-хнг-хнг-хнг.

От его фыркающего смеха я едва не вышел из себя, по тут сделал удручающее открытие: это не смех. Это всхлипы. Адвокат склонился ко мне, и я увидел, что выпученные глаза его полны слез. Он рыдал с открытыми глазами. Сотрясаясь от рыданий, он склонился ко мне на плечо.

— Хнг-хнг-хнг, perdonatemi, Nero-Bianco, perdonatemi…[74] простите, пожалуйста, простите, хнг-хнг… Вы так добры ко мне, Черно-Белый… мы едва знакомы, хнг-хнг, но вы так добры… Мой единственный, да, е-дин-ствен-ный дддруг, какого у меня уже много лет… много лет… Здесь, в горах, хнг-хнннг-хнг — здесь, в горах, я ведь объект… объект насмешек… Un vecchio ubriacone[75], и н-н-ичего более… Ни единый ч-человек, ни одна живая душа не желает больше со мной… Только собаки! Только собаки, хнг-хнг… И вот ин-н-иой раз на тебя н-н-найдет такое — тут, в горах… Вы еще не знаете… хнгнг-хннг-хннг.

Уткнувшись лицом в мое плечо, он полупридушенно бормотал что-то, едва ворочая языком, то взвизгивая, то всхлипывая, словно его рвало слезами и словами, утерявшими свою членораздельность, обратившимися в глухое клокотание, подобно бульканью тонущего. Плач мужчины — это нарушение табу, но его плач тронул меня, хоть мне и было жутковато. Хотелось, держа его в объятиях, как возлюбленную, утешать и утешать, похлопывать по вздрагивающему плечу и шептать: «Ну, будет, господин адвокат, будет. Успокойтесь, иубудетбудетбудет»…

Я вышел из машины, передвинул на свое место обессилевшего адвоката. На заднем сиденье, отражая свет фар, магически-рубииовым огнем горели семь пар круглых глаз. Под рулем свернулся Патриарх, его огромные бахромчатые уши вздрагивали. Я вытащил из кармана де Коланы ключ, сел за руль.

На боковой стене деколановского дома, тускло освещая заброшенную лестницу вокзала канатной дороги, горела одинокая лампочка. В сыром дрожащем свете кружила, металась летучая мышь, она то круто взмывала вверх, в неосвещенные волдыри тумана над крышами, то вновь падала вниз.

— Господин адвокат! Господин адвокат де Колана… мы прибыли… — Он не шевельнулся. Летучая мышь продолжала свою пляску в воздухе. — Вы уже дома, господин адвокат!

Я тряс его за плечо. Но, казалось, он погружается в еще более глубокий сон. Я вышел из машины.

— Эй, господин адвокат!

Спаниели — кто выполз, кто выскочил из «фиата». Смущенно вначале потявкали, коротко и отрывисто, но тотчас залились долгим лаем. Видимо, хотели оказать мне помощь и разбудить де Колану; пробудить его к жизни.

В конце концов мне удалось вытащить адвоката из машины и поставить на поги. Он ухватился за дверцу. Нет, не мог он, не могло это существо быть тем безумно-храбрым ночным гонщиком, наделенным ошеломляюще точным «чутьем», изощреппо-ловким на поворотах, что мчался наперегонки со смертью и дьяволом. Нет, не мог: передо мной стоял старый пьянчуга, более того, бессвязно лепечущий кретин, едва державшийся на ногах. Я нахлобучил ему шляпу на голову, су пул трость в руку, подхватил под локоть и потащил к двери, спаниели бежали, путаясь у него под ногами.

— Ключи от дома, пожалуйте!

Летучая мышь все еще плясала в воздухе. Я торопливо подверг адвоката личному обыску, нашел связку ключей, отомкнул самым большим дверь, кинул ключи в оттопыренный карман его пальто, протолкнул в дверь.

— Спокойной ночи. Buona notte, адвокат Гав-Гав.

Последнее, что я увидел: адвокат, окруженный своей озадаченно-озабоченной, не спускавшей с него глаз свитой, покачиваясь, исчез в темноте прихожей.

Из углового дома напротив полицейского участка сквозь клетчатые гардины сочился свет. Разукрашенная завитушками надпись на матовом стекле двери:

КАФЕ «Д’АЛЬБАНА»

ВЛАДЕЛЕЦ БЕНЕДЕТ КАДУФ-БОННАР

Но ведь именно так звали свидетеля защиты из истории, рассказанной де Колапой об охоте на сурков, которая, вполне возможно, была историей Каина и Авеля.

— Добрый вечер!

Узкое помещение провинциального кафе уставлено темно-оранжевыми столиками, свободными сейчас — кроме одного, в самом конце зала. Господин Цуан погружен в чтение газеты «Фёгль д’Энджадина», скрывающей истинное произведение искусства — его бороду. Рядом Фиц, ирландский гном, бывший королевский жокей, посасывает пеньковую трубку. (Все время одни и те же лица, вот уж верно — крошечный городишка, — ну, настоящая деревня.) Молчаливое трио дополняла кельнерша с вязаньем в руках.

— Разрешите позвонить, фрейлейн?

Ее прыщавое лицо напомнило мне куклу-чревовещатель-ницу в венском кукольном театре и одновременно — вызывая какое-то смутное ощущение неловкости — другое лицо, другое… Круглые скуластые щеки, вздернутый нос, черт нобери, да это же шарж, и не сказать, чтоб неудачный, на Ксану.

— Пожалуйста.

Пританцовывающей походкой, неуклюже кокетничая, кельнерша повела меня за буфет, к настенному телефону.

— Соединить вас, сударь?

— Нет, спасибо.

И тут же в трубке раздался голос, глубокий и прекрасный, точно звук колокола, затянутого в бархат.

— Да где же ты, Требла?

— Ксана Маков цвет! Фрейлейн Слонофнлка! — выкрикнул я с такой силой, что из-под газеты господина Цуана показался кончик черной бороды. — Откуда ты знала, что я ото я?

— Ждала твоего звонка. Ты очень пьян?

— Очень, пожалуй, сильно сказано. Правда, этот чертов адвокат попытался… ну, я тебе позже все расскажу. Или завтра. Как мы доберемся до Понтрезины? Последний поезд ушел.

— Да где же ты?

— В кабачке на Шульхаусплац.

— Бонжур уже отправился спать. Пола предлагает одолжить нам «крейслер». У меня международные права с собой. Йооп как будто ничего не имеет против, подожди, я даю ему трубку.

— Оххоо-да? — ответил тен Бройка, подавляя, очевидно, зевок. — Хотя жен и машины одалживать не следует, оххо-о, я предлагаю: встречайте Ксану через двадцать минут у вокзала.

— Премного благодарен, охх-о, — зевнул и я.

— Как?

— Премного благодарен, Йооп. Низко кланяюсь Поле и вам.

Вокзал был погружен в сон; я вдыхал туман, мерз, ждал.

По ту сторону привокзальной площади — тихое шуршание приближавшейся машины. Два поражающих огромностью ярко-желтых глаза прорезали своими лучами стену тумана, выскользнув из подземного туннеля, а я, точно бьющий крыльями пингвин, стоял в самом центре светового потока. Идеальная цель, пронзила меня мысль. Но тут фары выключили, машина остановилась. Ко мне протянулась рука, невесомая рука в перчатке, по краю которой я дал прицельный залп щебечущих поцелуев. Но она тут же легонько оттолкнула меня.

Рядом с водительницей, уткнув подбородок в широкий кашемировый шарф, напомнивший мне джебалу на картине «Спаги», сидел тен Бройка.

— Привет! Как мило, что вы проводили Ксану. Мы вас сейчас быстренько подбросим назад до «Акла-Сильвы».

— Не нужно. — Он не без труда вылез. — Я пройдусь.

Я опустился на нагретое Йоопом сиденье и подумал: до чего же он скучен, этот «лежачий голландец», но порой бывает очень мил, и Ксана подтвердила, пока машина играючи одолевала довольно крутую дорогу:

— Ох и нудный же этот Йооп, но порой очень мил. Мне думается, богатство высушило его, превратило его в мумию.

На вершине горы клубился густой туман.

— Не сесть ли мне за руль?

— Нет, малыш, — возразила Ксана, — ты же упился.

Разгоняя туман мощными желтыми фарами своей машины, — раз машину вела Ксана, значит, это «ее машина», — Ксана внезапно на какую-то долю секунды прижалась щекой к моему плечу. Тому самому плечу, на котором и часу не прошло, как плакал де Колана. Странно.

Быстрый легкий поцелуй коснулся моего уха. С гибкостью циркачки, женщины-змеи, Ксана вернулась в прежнее положение. Когда мы около полуночи въехали в вытянутый вдоль шоссе городок Креста-Целерина, она сказала:

— А теперь надо быть начеку, предупреждала Пола. В центре, перед непросматриваемым левым поворотом, установлено овальное зеркало, точно как в комнате смеха в Пратере. Так она сказала. Начеку, чтобы не повернуть налево, а то попадем в Самедан. А нам надо направо, на шоссе через Сан-Джан.

— Через Сан… как?

— Дэ, же, а, эн. Как Джакса.

Среди ночи я проснулся.

В комнате хоть глаз выколи, и очень холодно, и тихо-тихо; слишком тихо.

Окончательно проснувшись, я поднялся, потянулся к соседней кровати. Только теперь я услышал слабое, равномерное дыханье Ксаны.

Я протянул руку к стоявшему рядом с кроватью стулу, тронул переброшенные через спинку брюки, нащупал в застегнутом кармане подарок Максима. Его они недавно прикончили. Увезли в Баварию и укокошили. Господина доктора медицины Максима Гропшейда, врача бедняков в Граце. Да… Я все еще напряженно прислушивался.