Вот моя деревня - Светлана Викарий

— Да ну! — не поверила Вика.

— Были у нее мечты такие. А мы относились к ней по-доброму. Раз мой сын ее выбрал. Может, выйдет другим человеком? Как думаешь?

— Это ты по доброте душевной говоришь, Надюха. Не верю. И как психолог, тебе говорю, она в замкнутом круге. И ей из него не вырваться в этой жизни. Так она в прошлых жизнях наворотила, что нет у нее сегодня помощников и друзей. А главное — судьба. Знаешь, нас ведь как кукол в кукольном театре кто-то за веревочку ведет… и не спрашивает. Хотим или не хотим.

— Это как? — не поверила Надя. — Батюшка в церкви говорит, что у человека всегда есть Выбор…

— Батюшка-то говорит… И выбор, действительно есть, ты можешь его сделать… но, я думаю, и выбором этим тоже кто-то руководит.

Ночь

Свет фонарей почти всегда освещал Садовую улицу, как центровую и ближе всех расположенную к администрации. Глава поселения Амалия Чернышова очень гордилась ночной освещенностью сельских улиц. Хотя эта заслуга ей не принадлежала, — фонари поставил предыдущий хозяин Шиловонев, тот, что снес немецкую церковь. Но в отчетах этот факт фигурировал с завидным постоянством.

Фонари горели по переменке. Сначала один. Потом он медленно гас, и следом включался следующий в пятистах метрах. И экономия хорошая и техническому прогрессу соответствует. В этой освещенности заключалась самая настоящая деревенская благодать, потому как за линией жили в полной натуральной темноте.

Вика возвращалась от Нади домой, на свою Садовую. Шла она, не спеша, всем телом ощущая бархатное прикосновение этой редкой летней ночи. Дожди словно забыли о деревне и дали себе передых. Было и свежо и тепло одновременно. Темнота стояла плотная, как синяя пастила, до нее можно было дотронуться рукой. Легкое подпитие, слегка кружащаяся, словно в вальсе голова, все же позволяла ей размышлять о вечности этого прекрасного мироздания. О вечности и одновременной бренности. Она думала о том, что в этой деревне, наверное, завершится ее жизнь. Не скоро, но когда-нибудь. И это будет легко. Как уснуть. Она уйдет, как ветерок по лицам провожающих ее. Но останутся эти ясени, и также пышно будет по весне расцветать персидская сирень, накаляя до содроганий неокрепшие тела мальчиков и девочек, грезящих о любви.

В мягком бархате летней ночи раздался натужный звук движущегося поезда. Колеса убежали вперед, оставив позади себя гул. Кто-то за линией пьяно проорал от избытка чувств: «Я люблю тебя до слез…» В ответ послышалось девичье хихиканье.

Потом удаляющийся тонкий с повизгиванием лай деревенских пекинесов. Они всегда передвигались сварой.

— Уйди от меня, пидарас!.. На хрен ты мне нужен! — после этих слов, раздавшихся справа от сельсовета, последовали выдающейся силы шлепок, визг и звук упавшего тела.

Потом Вака прокричал кому-то, наверное, Рыжему: «К Женьке иди. Скажи, он мне за червей должен… А если не даст, к Чибисихе».

Ночная жизнь, какая она есть по-человечески бесчеловечная в своей нагой красоте.

В медпункте, который все лето ремонтировался, оставшемся без надзора фельдшерицы, горело одно окно, в нем, как киноэкране мелькали длинные тени. Маленький одинокий силуэт застыл на лавочке. Лишь поравнявшись с ним, Вика поняла, что это ребенок. Один из мелких Осинкиных.

— Ты что здесь делаешь? Один…

— Зду я тута.

— Кого ждешь?

— Тама пални мамку ебут. Вот я зду.

Возмездие

Ночью Халемындра возвращалась от Брынды пьяная. Собака Али Хромовой, знаменитый Бакс, почему-то отвязавшийся в ту ночь, пьяных ненавидел со щенячьего детства. Ноги Халемындры, мраморно-бледные, одетые в белые шорты из сэкэнд-хэнда были похожи на греческие монументальные колонны. Ни один Бакс мимо не пробежит. От всей собачьей души он всадил свои клыки в голую жирную ляху пьяной бабы, замахнувшейся на него палкой.

Это известие обсуждала наутро вся деревня.

— Возмездие произошло. За моего Митьку! За его смерть. — Каждому встречному с радостным задыханием повторяла Надя. — Я знала, что Бог есть. Вот он с ней и разобрался.

На радостях она отправилась к Але с угощением для Баксика. Знаменитые шикарные кости из Красного магазина Баксик встретил с собачьим восторгом. Он радостно лаял, вилял хвостом, и пытался облизнуть Наде лицо.

А между тем, Халемындра, до утра истекала кровью, потому что Баксик цапанул ей вену. Халимон на рассвете притащил фельдшерицу выполнять фельдшерскую работу. Поднял ее из постели, сонную и пышущую всем своим очень интересующим его телом. И вот тут-то он увидел, что приемные девчонки Аня и Кристина, в пять утра выгоняют из сарая стадо уток и гусей на канаву. В то время, как двое ее белобрысых девчонок, мирно сопели рядом с матерью. Приемыши дрожали в едва прикрывающих наготу кофтенках, были бледны и, как показалось ему — заморены. Халимон даже покачал головой: «Ни фига! И что же она взяла их, чтобы эксплуатировать сиротский труд?»

А Аля Хромова еще в июне заприметила, выгоняя свою корову в стадо, в пять утра. На краю канавы, где важно плавали гуси, сидели прижавшись друг к другу сестры. Русоволосая головенка Аньки покоилось на плече Кристинки. Обе спали.

Ах, эта свадьба

На Вовкину свадьбу Надя решила купить новое блестящее платье, а назначили бракосочетание на середину августа.

Четыре года она жила в этих «гиблых» местах, не до нового платья было. Она, любившая принарядиться, научилась носить галоши, как и все жители поселка. Потому что без калош здесь просто пропадешь. «Вода, вода, кругом вода…» — Напевала она частенько, чтобы продемонстрировать окружающим свое отношение к этим гиблым местам. А красивое платье надеть повода за все эти годы не нашлось. Не на День же пожилого человека его покупать! Она хотела именно черное, с золотом, свободно ниспадающее, чтобы скрыть недостатки фигуры. Она уже видела себя в нем на свадьбе сына и в Новый год, который она обязательно будет встречать дома, в Анжерке, со Славиком. Год черной змеи.

Вика тоже была приглашена. Решили приготовиться к свадебному торжеству основательно — посетить не только магазины, но и парикмахерскую, и косметолога. Поэтому они заранее приехали в Викину квартиру и занялись женскими весьма приятными приготовлениями.

Платье искали долго — Надя оказалась еще той привередой. Все платья казались ей очень дорогими. Вике надоела эта беготня по магазинам и основательная прижимистость Нади, и она заявила, что в сэкенде, который назывался весьма справедливо, — «Поле чудес», они купят любой блестящий наряд за три копейки. Так оно и получилось.

В регистрационном зале со стороны Насти собралось много народу — дальние родственники и подруги Настиной матери оказались все крупными, статными. И одеты дорого. А главное, все женщины имели мужское плечо рядом. Не в бровь, а в глаз било это бабье благополучие. Надя, смутилась и стала тянуть Викторию поближе к стеночке. Ей показалось, что она на крепком фоне Настиных гостей, несмотря на шикарное, сверкающее платье и морковные губы, выглядит бедной вдовой, сына которой, простецкого малого прибирают к надежным рукам. Впрочем, так оно и было.

Вовкину сторону представляли Надя и Виктория. Из друзей только Женька Колосовский с женой Марой. Мара восседала настоящей принцессой, она была матерью двух детей, что совсем не сказалось на ее изящной хрупкой фигурке. Никому бы и в голову не могло придти, что она — деревенская девка, жена короля червей.

— Женька, он неплохой… — шептала Надя, закусывая салатом. — А мать пьяница, в Маевке живет. Он, почему здесь дом строит на свои червивые деньги? С мамкой нелады. Сам-то он употребляет очень умеренно. Молодец.

— А Мара?

— А Марка эта тоже алкогольщиков дочка. Валяется мамка ее в канавах. Еще увидишь.

Вика произнесла свой коронный тост о двух крыльях одной красивой и сильной птицы. Она произносила его всю жизнь на чужих свадьбах, он имел конкретный успех. Гости выразили желание переписать текст, она пообещала прислать по электронной почте через жениха и невесту.

К концу вечера, Мара, сидевшая с королевской осанкой и как бы нехотя, с хорошо наигранным отвращением, пригублявшая рюмку за рюмкой, напилась добренькой водочки, вылетела танцевать, и танец этот был похож на выступление начинающей стриптизерши. Однако все отметили, что ножки у нее чудо, как хороши, и поднимать их она может высоко, почти как Волочкова. Потом она пристала к моложавому мужчине из числа Настиных гостей, ее легкие тонкие руки ощупывали плечи обалдевшего мужика, а когда они добрались до ягодиц, абсолютно трезвый Король червей, вывел свою супружницу, и врезал ей по симпатичной мордашке увесистую затрещину. Мара взвизгнула, и изрекла классическое: «Не виноватая я… Он сам…». Во избежание скандала мужчина, подхватив свою почтенную жену, и удалился с этой развеселой, вполне русской свадьбы.