Вот моя деревня - Светлана Викарий

Умерла мать быстро, хотя и помучилась изрядно. Угасала на глазах у дочери, которая никак не хотела поверить, что уход близкого человека может быть так страшен.

Мать умерла. И вместе с ней умерло что-то в Виктории, какая-то ее часть. Может быть, самая лучшая и святая. Хотя отношения их были совсем не идеальными. Кто-то вообще считал их плохими.

Виктория возненавидела эту квартиру. Она не могла заходить в комнату матери. Выбросила диван, на котором мать отдала богу душу и свеча, горевшая у ее изголовья, погасла. А она-то думала, что это придумка суеверных людей. А свеча, действительно, загасла сама. Накануне Вика сбегала с подругами в баню, пришла домой в десять вечера. Мать, напичканная болеутоляющими и снотворным, спала. В воздухе комнаты стоял запах смерти — омерзительно тошный. Нос матери заострился, лицо стало серо-восковым.

Вика понимала, что конец близок и дожидалась его с фатализмом зверя, попавшего в капкан. Ночью ее позвал голос матери: «Вика, дочка!» Вика подскочила на кровати. На часах было ровно два. Она поняла, что голос матери прозвучал в ее голове, а не из комнаты. Умерла.

Свеча погасла. Да, она действительно погасла. Вика включила свет, и страх объял все ее существо. Она осторожно приблизилась к матери и положила руку на ее лоб — он был ледяным. А руки, спрятанные под одеялом, оставались теплыми. Значит, позвала ее душа матери, улетая…

Что было дальше, она помнила плохо. Все время мелькала только одна мысль — только бы сын не проснулся. Она позвонила в ритуальное агентство, с ним определились, когда врачи поставили диагноз. Уже через двадцать минут, агент звонил в домофон. С ним был сотрудник милиции, который констатировал смерть. Это была красивая длинноногая девушка в милицейской форме, напоминающая мисс Вселенную.

Вику поразило то, как мисс Вселенная взглянула в лицо смерти. Прекрасные глаза ее сузились, уголки пухлых губ дрогнули. Лебединная шея вытянулась, и весь корпус, склоненный над покойницей, застыл в каком-то странном полете.

— Все. — Произнесли сочные губы. — Умерла. — И было в ее голосе какое-то отвратительное удовлетворение, которое Виктория себе так и не объяснила.

Агент вызвал катафалк, и настрого приказал не откликаться в домофон другим похоронным агентствам. Они назовут мое имя. Прозвучал пароль: «Мы по звонку от Николая, за трупом». Она открыла. Двое молодых мужчин, низкорослых и худощавых, с масличными черными глазами, внимательно осмотрели покойницу.

— Сережки снимем… цепочку… да? Колечки еще есть.

Она только кивнула.

Один из них склонился над телом матери и аккуратно, почти любовно и долго снимал с покойницы украшения, которые она так любила.

— Простыню. — Попросил второй. — Завернуть.

Она торопливо достала из стенки широкую, в алых розах, любимую матерью простыню. Они расстелили ее на полу, подняли тело матери с дивана и положили на пол. Один из них завязал три узла, и мать исчезла в этом саване. Они подняли ее и понесли. Было уже четыре ночи. На улице плакал холодный ноябрьский дождь. Соседи и не подозревали, что подъезд посетила Смерть.

Персонажи

Надя теперь частенько заходила к Виктории поболтать, выпить. Она была не жадной и никогда с пустыми руками на порог не являлась. То шоколадку Димке принесет, а Саньке сунет пакет чипсов. Ребятишкам особенно понравились Надины пирожки с капустой, с картошкой, грибами. А особенно вкусными были с ливером.

— Ты не стесняйся, если надо помочь — я помогу. — Говорила Надя, спокойно оглядываясь по сторонам. Поленница у Тамарки не на месте. Ты бы лучше ее под навес поставила, здесь, на терассе. И зимой удобно брать, недалеко и сухие дрова будут. А дров здесь надо порядочно. Телеги три.

Надя знала, кого надо позвать для работы.

— Во-первых, Ваку. Есть еще Рыжий. Но он вороватый. А Вака — нет. Перекопают огород. А на посадку картошки и грядок можно позвать Лидку — Каланчу. У нее рука легкая. И очень она трудолюбивая. Есть еще бывший водитель Шиловонина Буренок и его жена Лелька, бывший врач-зоотехник. У нее остеопароз. Вечно переломанная, в гипсе. А пьет, зараза, без перерыва. Детей у них нет. Но любовь серьезная. Друг без друга никуда.

— Все пьяницы? — удивилась Виктория.

— А то. Лелька образованная. А Буренок очень любил читать. До сих пор в библиотеку в Людке ходит, книжки берет. Но говорят, очень уж был строптивый. А Лидка — сидячая. Мужа убила. Покусился на ее дочь. Хотел девчонку изнахратить. На лесоповале в Магадане трубила пятнадцать лет. Голодала, говорит. Нет… Ты ее не бойся. Она женщина неплохая. Когда выпиваем, она все кусочки другим подкладывает, ты, ешь, ешь… говорит. Я знаю, что такое голод.

Мечта-идея

Жизнь молодой пенсионерки дала резкий крен — она купила недешевый домик в деревне, и, теперь, рассчитывала жить тихо и мирно. Пока ее все устраивало — вполне развитая инфраструктура поселка — три магазина, Дворец культуры, новенький ФАП, почта, сельсовет… Во всяком случае, она пыталась убедить себя в этом. Надя рассказывала ей, что еще три года назад, когда они с Вовушкой приехали сюда, в поселке было куда лучше, и народ был отзывчивей — на всякие мероприятия ходил, любопытствовал. А теперь, нет. На редкое собрание никого не загонишь, будто свои собственные судьбы людям неинтересны. Вон, главный врач района приехал поговорить о здоровье. Казалось, есть ли тема важнее для деревенского человека? А пришли десять человек. Так эти десять и ходят всегда.

Поселок выглядел вполне опрятно, домики, утопали в незатейливых георгинах и оранжевых ноготках. Вековые деревья сообщали поселку некую надежность. Опять же аисты… они всегда душу радуют. И вот что еще, — уличные фонари по яркости соперничали всю ночь с луной. Не в каждом поселке прогуляешься ночью, а тут, пожалуйста…. Вообщем, много достоинств нашлось у Калужского.

Виктория оставила старшего сына в городской квартире, устроив в ближайшую школу — и оставался всего-то месяц до окончания учебного года. Второго, восьмилетнего приемыша Димку, отправила в санаторий — у него был диагноз — нарушение центральной нервной системы, гиперактивность, вальгусная стопа и еще что-то… Но уже этого было достаточно, чтобы годами выносить ей мозг.

Оставшись одна, она испытала настоящее наслаждение от предстоящей работы. Предстояло по-быстрому вскопать огород и засеять грядки, разбить клумбы, вырыть водоем, побелить деревья, проложить дорожки. Напрасно подруги по телефону уговаривали ее повременить, пожить год в доме без капитального ремонта. Остановиться она уже не могла.

Демонтаж дома делала сама. Помогали Жанка Осинкина со своим губастым Витяем. Приходил Вака. Выносил ведра со строительным мусором, ремонтировал терассу у виноградника. Мысленным взором Вика видела свою усадьбу во всей ее красоте. К маю, она осилила демонтаж, как и всякая русская женщина, которая до сих пор не то, что в утлый домик, в горящую избу войдет без страха.

А Надя, между тем, продолжала продавать дом ей не принадлежащий. Надеяться на Людку она больше не хотела, поехала в Черняховск, дала во все газеты объявление, во все агентства заявки. Вика помогла ей разместить информацию о продаже в интернете.

В Черняховск они наведывались вместе. Квартира Виктории ей очень нравилась. В немецком доме, высокие потолки почти в три метра, арочные окна, ремонт серьезный, приличная мебель. Живи — не хочу. Она искренне не могла понять, что понесло вполне благополучную горожанку в деревню? Виктория, смеясь, говорила — мечта-идея.

Она безуспешно искала в городе бригаду для ремонта дома. Одно дело обойками стены оклеить, а другое — приличный ремонт. Деньги у нее были, но все же, расставаться с ними она не хотела.

У черняховских строителей расценки были калининградские, а договор делать, как полагается, отказывались. Она вспомнила. Любаня и Надя говорили ей, что в поселке есть свои строители. Позвонила Лешке Хромому. Он пришел, деловито оглядел разрушенный дом. Сам назначить цену не решился. Тогда она назвала.

— Сорок тысяч, и как маме родной. — Сказала Виктория. — Кормить буду. Кофе, чай.

Лешка согласился.

— Гипсоплитой по стенам пройтись, полы, потолки, сантехнику, плитку положить. — Уточнил Лешка.

— Ну и дополнительная работа-мебель собрать, полочки прибить, светильники повесить… Оплата дополнительная.

— А как насчет аванса?

Олимп

После смерти матери в Виктории что-то надломилось. Она смотрела на себя в зеркало и не узнавала. Потускнели глаза, в них больше не было той чумной искорки, сводившей мужчин с ума. Она стала прибаливать. Некогда хрупкие ее формы округлились. Ей не хотелось заводить новые знакомства. Благополучные подруги показались ей далекими, не способными понять ее состояние. А состояние было гнетущее, тоскливое. Самое ужасное заключалось в том, что ее уволили с работы. Собственно говоря, полнеть она начала, как раз после увольнения.