Элегии и малые поэмы - Публий Назон

        Словно, как мог, умолял деда о жалости он.

        Что у меня на душе творилось в это мгновенье,

        Брат мой, поймешь ты легко, вспомнив, что чувствовал сам

        В миг, когда плоти моей частицу в нагорные дебри

90   Враг на съеденье волкам нес у меня на глазах.

        Вышел из спальни отец; тут ударила в грудь я рукою,

        Тут и ногтями впилась в бледные щеки свои.

        Вестником вскоре ко мне отцовский явился прислужник,

        С грустным, унылым лицом, с гнусною речью в устах:

95   «Этот меч, — он мне меч передал, — Эол посылает:

        Пусть укажет вина, что ты с ним делать должна».

        Знаю, что делать с мечом, и, что нужно, сделаю храбро:

        Грозный родительский дар в собственной спрячу груди.

        Лучше подарка, отец, не нашел ты дочери к свадьбе?

100 Больших сокровищ не мог дать ты в приданое мне?

        Прочь улетай, Гименей обманутый, с факелом брачным,

        В страхе скорее покинь этот проклятый дворец,

        Свой приблизьте ко мне, Эринии мрачные, факел,

        Вспыхнет пусть от него мой погребальный костер.

105 Сестры мои! Пусть Парки пошлют вам счастливее свадьбу,

        Но о проступке моем не забывайте, молю!

        В чем виновен мой сын, что на свет родился лишь сегодня?

        Чем за эти часы деда обидеть он мог?

        Если виновен он в чем, пусть сочтут его люди виновным.

110 Нет, — за мою лишь вину смертью заплатит дитя.

        Сын мой, горе мое, зверей проворных добыча,

        В день, когда ты родился, будешь растерзан, увы!

        Сын мой, несчастный залог любви, не ведавшей счастья,

        Днем последним твоим был этот первый твой день!

115 Мне не позволят тебя окропить слезой материнской

        И на могилу твою прядь с головы принести,

        И не дадут мне припасть с поцелуем к холодному тельцу, —

        Плоть мою разорвут жадные звери в горах.

        И материнство мое, и сиротство продлятся недолго:

120 Скоро за тенью твоей, ранена в грудь, я пойду.

        Ты же, мой брат, о ком сестра напрасно мечтала,

        Ты по кускам собери тело младенца, молю,

        К матери их принеси и в одной схорони нас могиле,

        Урна, как ни тесна, примет пускай нас двоих.

125 Помни о нас и живи, чтоб омыть мою рану слезами,

        И не пугайся, любя, тела любимой своей.

        Выполни все, что велит сестра, удрученная горем;

        Выполню я, не страшась, то, что велел мне отец.

Письмо двенадцатое

МЕДЕЯ — ЯСОНУ

        [Дай Медее ответ, на чужбине отвергнутой мужем:

        Можешь ли мне уделить время меж царских забот?]

        А ведь, я помню, тебе предалась я, колхов царица,

        Чуть лишь искусством моим вам попросил ты помочь!

        Если бы трое сестер, назначающих смертному участь,

        С веретена мою нить сняли в те давние дни!

5     Было бы лучше всего умереть в ту пору Медее, —

        Вся ее жизнь с той поры — только мученье одно.

        Горе! Зачем он отплыл — молодыми гонимый руками

        Ствол пелионской сосны Фрикса[147] овцу добывать?

        Колхам зачем пришлось увидать Арго магнесийский,[148]

10   Греков дружина зачем Фасиса воду пила?

        Больше чем нужно зачем полюбились мне русые кудри,

        И красота, и твоих лживая сладость речей?

        Или, уж если к пескам колхидским невиданный прежде

        Прибыл корабль и привез воинов дерзких отряд,

15   Пусть бы забывчивый сын Эсона пошел, не натертый

        Зельем моим, на быков, жарким дышавших огнем,

        Пусть бы бросал семена, чтобы враг из каждого вырос,

        И от посевов своих сеятель пусть бы погиб!

        Сколько коварства, злодей, тогда бы с тобою погибло,

20   Скольких не знала бы я в жизни несчастий и бед!

        Неблагодарных корить, вспоминая заслуги, отрадно;

        Радость хоть эту теперь я от тебя получу.

        Ты но приказу царя корабль, не испытанный прежде,

        В царство колхов привел, вторгся в счастливый мой край.

25   Ровнею там Медея была жене твоей новой,

        И, как родитель ее, мой был родитель богат.

        Этот — на двух морях стоящей Эфирой[149] владеет,

        Мой — вплоть до скифских снегов всей Запонтийской землей.

        Принял радушно Ээт пеласгийских юношей в доме,

30   На расписных возлегли вы покрывалах за стол.

        Тут я впервые тебя увидала и, кто ты, узнала, —

        И впервые в тот миг рушиться начал мой ум.

        Чуть увидала — зажглась и в огне незнакомом сгорела, —

        Так в честь великих богов факел сосновый горит.

35   Ты был красив, и меня необорно судьба увлекала,

        Взглядом похитив мой взгляд, ты приковал его вмиг.

        Все почувствовал ты: кто любовь скрывает удачно?

        Ярко пылая, огонь сразу себя выдает.

        Царь между тем приказал, чтобы ты непокорную шею

40   Диких быков под ярмо силой впервые склонил;

        Марсовы были быки не одними грозны рогами:

        Был у них каждый вздох страшен палящим огнем,

        Ноги из меди, и медь окружала раздутые ноздри,

        И от дыханья быков сделалась черной она.

45   Должен ты был семена разбросать послушной рукою,

        Чтобы на ниве взошло воинов племя из них.

        Чтобы метнули в тебя вместе с ними взошедшие копья:

        Пашни такой урожай пахарю гибель несет.

        Труд был последний — найти хоть какое-то средство, которым

50   Зоркость не знавшего сна стража ты мог обмануть.

        Так вам Ээт объявил; удрученные, вы поднялися,

        Ложа пурпурные все в миг опустели один.

        Как далеко от тебя в этот час и Креонт, и Креуса

        Были, и царство, что ты скоро получишь за ней!

55   Шел ты, грустный, а я вслед тебе глядела сквозь слезы,

        И против воли язык тихо «прощай!» прошептал.

        После, когда улеглась я в спальне на постланном ложе,

        Ранена, ночь напролет горько проплакала я:

        Перед глазами быки и страшные всходы вставали,

60   Перед глазами стоял змей, незнакомый со сном.

        Мучит и страх и любовь; любовь вырастает от страха.

        Брезжит рассвет — и ко мне милая входит сестра,[150]

        Видит, что кудри мои разметались, что я отвернулась,

        Что покрывала вокруг мокры от пролитых слез.

65   Просит минийцам помочь; к одному стремимся мы обе;

        То, что просила она, я Эсониду даю.

        Роща темная есть, где меж сосен и падубов черных

        В полдень солнечный луч может проникнуть едва,

        Храм Дианы стоит со времен незапамятных в роще,

70   В нем — кумир золотой, варварской сделан рукой.

        Помнишь эти места или их, как меня, позабыл ты?

        Там сошлись мы, и ты начал коварную речь:

        «Ныне на твой произвол отдана моя участь Фортуной,

        Жизнь или гибель мою держишь, царевна, в руках.

75   Радуйся праву губить, — если право такое отрадно,

        Но лишь спасенье мое славу умножит твою.

        Я заклинаю бедой, от которой ты можешь избавить,

        Дедом, которому все зримо, и светом его,

        Тайной обрядов ночных и тройственным ликом Дианы,

80   Силой богов, если их здешние чтут племена, —

        Дева, меня пожалей, пожалей товарищей юных,

        И, помогая, меня сделай твоим навсегда!

        Если же ты пренебречь не захочешь мужем-пеласгом

        (Нет, не настолько уж мне благоприятствует бог!) —

85   Раньше дыханье мое пусть рассеется в воздухе легком,

        Чем женою войдет в спальню другая ко мне!

        Будет порукою в том вершащая браки Юнона

        И богиня, чей храм служит убежищем нам!»

        Тронули эти слова (да в словах ли все было дело?)

90   Сердце простое мое; руку дала я тебе,

        Слезы твои увидав. Неужели и слезы уловкой

        Были? Быстро меня речи пленили твои!