Элегии и малые поэмы - Публий Назон

        Точно таким же, какой ты у фригийцев носил,

        Гордо глядит на народ, как будто Эхалии стены

130 Целы, отец ее жив, а Геркулес побежден.

        Может быть, сбросит она очень скоро наложницы имя

        И, Деяниру прогнав, станет женою твоей,

        Свяжет, безумный Алкид и дочь Эврита Иола,

        Вам бесславный Гимен гнусным союзом тела.

135 Чувства от мысли такой помрачаются, кровь холодеет,

        И на коленях лежат руки, бессильно упав.

        Хоть не одну меня ты любил, но любил безупречно,

        Дважды — стыдись не стыдись — в бой ты вступал за меня.

        Бог Ахелой, на сыром берегу рога подобравши,

140 С плачем безрогий свой лоб в тинистой спрятал воде.[140]

        Несс, полумуж-полуконь, погиб в смертоносном Эвене,

        Где ядовитой вода стала от крови коня.

        Но для чего вспоминать? Пока я пишу, прилетела

        Весть, что, отравлен моей туникой, гибнет Алкид.

145 Как я могла? Куда привели любовь и безумье?

        О Деянира, зачем медлишь и ты умереть?

        Будут мужа терзать небывалые муки на Эте,

        Ты же останешься жить, столько наделавши зла?

        Что для того, чтоб меня женой Геркулеса признали,

150 Сделала я до сих нор? Смерть подтвердит наш союз!

        Ныне и ты, Мелеагр, меня признаешь сестрою!

        О Деянира, зачем медлишь и ты умереть? Проклят мой род!

        На престоле сидит захваченном Агрий,[141]

        А Инея отца сирая старость гнетет;

155 Брат мой Тидей[142] неведомо где изгнанником бродит,

        Заживо брат мой другой брошен в огонь роковой,[143]

        Мать железным клинком сама себе сердце пронзила,

        О Деянира, зачем медлишь и ты умереть?

        Пусть не сочтут лишь — молю я правами священными ложа, —

160 Будто коварно на жизнь я покушалась твою.

        Несс, едва лишь стрела пробила жадное сердце,

        «Эта кровь, — мне сказал, — силы любовной полна».

        Ткань я послала тебе, напитав ее Нессовым ядом.

        О Деянира, зачем медлишь и ты умереть?

165 Все прощайте теперь: и отец, и сестра моя Горга,

        Родина наша, и ты, изгнанный с родины брат,

        Ты, последний мой день, ты, последнее солнце, прощайте!

        Сын мой и муж, — о, когда б мог ты и жить и прощать!

Письмо десятое

АРИАДНА — ТЕСЕЮ

        Я поняла, что добрее тебя и дикие звери;

        Вверь я себя хоть кому, — хуже бы не было мне.

        Эти строки, Тесей, я с тех берегов посылаю,

        Где паруса твой корабль поднял, отплыв без меня,

5     С тех, где предал меня мой сон, где ты, вероломный,

        Время сна подстерег, чтоб Ариадну предать.

        Был тот час, когда вся земля росою стеклянной

        Окроплена и в листве слышатся жалобы птиц.

        В сонной истоме еще, до конца не сбросив дремоты,

10   Чуть приподнявшись, тяну руки — Тесея обнять, —

        Нету его! Но снова к нему протянула я руки,

        Шарю по ложу, ищу ощупью — нету его!

        Страх дремоту прогнал; с покрывал поднимаюсь в испуге

        И покидаю, вскочив, ложе пустое мое.

15   Гулко ответила грудь кулакам, по ней ударявшим,

        Кудри, как были со сна, сбитые рву на себе.

        Светит луна; я смотрю: неужели увижу лишь берег?

        Кроме пустых берегов, нечего видеть глазам!

        Мчусь то туда, то сюда, мечусь над морем без цели,

20   Ноги не могут бежать, вязнут в глубоком песке.

        Громким криком «Тесей!» оглашаю я берег — и своды

        Отзвуком имя твое мне возвращают тотчас;

        Столько же раз, сколько я, тебя окликала окрестность,

        Словно окрестность сама бедной хотела помочь.

25   Есть там высокий холм, поросший кустарником редким,

        Где над водою навис морем подмытый утес.

        Я взобралась на него (придало мне силы смятенье),

        Чтобы измерил мой взор дальше и шире простор.

        Вижу оттуда (и мне послужили жестокие ветры):[144]

30   Парус летит вдалеке, Нотом проворным надут.

        Чуть увидала его иль подумала, что увидала, —

        Чувств не лишилась едва, сделалась льда холодней.

        Но в забытьи нам боль не дает оставаться; от боли

        Сразу очнулась и я, громко Тесея зову.

35   «Стой, куда ты бежишь? Воротись, Тесей вероломный!

        Руль поверни! Недобор есть на твоем корабле!»

        Так я кричу и бью себя в грудь, возмещая мой слабый

        Голос, и с каждым моим словом сливался удар;

        Если не мог ты меня услыхать, то мог бы увидеть:

40   Знак подавали тебе взмахи широкие рук,

        И, чтоб забывшим меня о себе хоть как-то напомнить,

        Длинную жердь я нашла, белую ткань подняла.

        Только когда ты скрылся из глаз, я заплакала горько;

        Прежде от боли и мук было как камень лицо.

45   После того как глаза перестали парус твой видеть,

        Что им осталось еще, как не оплакать меня?

        Словно вакханка, когда Огигийский бог[145] ее гонит,

        Я одиноко мечусь, не подобравши волос,

        Или сижу на холодной скале, уставившись в море,

50   Словно на камне моем делаюсь камнем сама.

        К нашему ложу иду — оно нас приняло вместе

        Лишь для того, чтобы мы порознь с него поднялись,

        Трогаю вместо тебя — хоть это можно мне! — ткани,

        Что сохраняют еще тела тепло твоего.

55   Ложу, от пролитых слез моих влажному, я повторяю:

        «Смяли тебя мы вдвоем, — ложе, двоих возврати!

        Вместе к тебе мы пришли; почему же встали не вместе?

        Где, вероломное, часть лучшая нашей четы?»

        Что же мне делать? Как быть мне одной? Земля здесь пустынна,

60   Труд людей иль быков здесь не оставил следа.

        Море со всех сторон окружает ее; мореходы

        Тут ненадежным путем не поведут кораблей.

        Но если даже пошлют мне корабль и попутчиков ветры,

        Деться куда мне, скажи? Доступ в отчизну закрыт.

65   Пусть на счастливых помчусь парусах по глади безбурной.

        Пусть успокоит Эол ветры, — в изгнанье мой путь!

        Мне не увидеть тебя, на сто городов разделенный

        Остров Юпитера, Крит, с детства знакомый ему.

        Ведь и отца, и страну, где отец справедливый мой правит,

70   Милые я имена предала ради тебя,

        Дав путеводную нить, чтоб она твой шаг направляла,

        Чтобы в извивах дворца ты, победив, не погиб.

        Ты говорил мне тогда: «Клянусь опасностью этой,

        Будешь моей ты, пока оба мы живы с тобой».

75   Оба мы живы, но я — не твоя; и жива ли я вправду,

        Если меня схоронил мужа коварный обман?

        Палицей тою же ты меня сокрушил, что и брата,

        Клятвы, что ты мне давал, смерть отменила моя.

        Помню не только о тех, которые ждут меня, муках —

80   Всех покинутых мне мука понятна теперь.

        Близкая гибель душе представляется в тысяче видов:

        Смерти отсрочка сейчас тягостней смерти самой.

        Жду, что вот-вот подойдут оттуда или отсюда

        Волки, чтоб жадными мне тело зубами терзать;

85   Может быть, рыжие львы на острове водятся этом,

        Может быть, тигры живут лютые в этом краю,

        Море порой, говорят, выносит огромных тюленей,

        Да и от острых мечей кто защитит мою грудь?

        Только бы в плен не попасть, не носить тяжелые цепи

90   И меж рабынь не трудить пряжей урочною рук

        Мне, чей отец — Минос, чья мать рождена Аполлоном,

        Мне, кому женихом был — что же больше — Тесей.

        На море брошу ли взгляд иль на сушу, на берег простертый,

        Много опасностей мне суша и воды сулят.

95   Небо осталось одно, но и образы страшны бессмертных.

        Всеми покинута я здесь на съеденье зверям.

        Людям, если живут здесь люди, я тоже не верю:

        Ранили раз — и боюсь всех чужеземцев с тех пор.