Записки из чемодана - Иван Серов

12 мая час от часу не легче. В Лондон прилетел на самолете заместитель Гитлера — Гесс*. По линии органов к нам никаких сигналов не поступало, что это за номер, не знаем. ТАСС сообщило, что Гесс тронулся и на этой почве прилетел. Поживем — увидим[71].

14 июня было опубликовано сообщение ТАСС о том, что в Лондоне и другой иностранной печати стали муссироваться слухи, что будет война СССР с Германией, что будто бы Германия предъявила территориальные претензии, а СССР отклонил их. Поэтому Германия стала сосредоточивать войска на границе с СССР с целью нападения, что СССР усиленно готовится к войне.

Эти слухи бессмысленны, говорилось далее. Ответственные круги СССР уполномочили ТАСС заявить, что Германия не предъявляла территориальных претензий к СССР и что если Германия будет соблюдать условия советско-германского пакта, то СССР также будет <их> соблюдать, что переброска германских войск на границу освободившихся на Балканах, надо полагать, не связана с советско-германскими отношениями, что проводимые летние маневры Красной Армии являются ежегодной проверкой боевой подготовки и их нельзя рассматривать как враждебные действия против Германии.

Как видно из сообщений ТАСС, голиковские и кузнецовские домыслы и дезинформация их в ЦК, я думаю, в значительной степени повлияли на это сообщение ТАСС. В разговоре с Меркуловым я понял, что дело обстоит серьезнее, и в правительстве высказывают тревожные факты.

Война

21 июня днем мне МИДовцы сказали, что они вручили послу СССР в Берлине вербальную ноту с требованием к Германии объяснить концентрацию немецких войск вдоль границ СССР. Но в тот день Деканозов сообщил, что ни Риббентропа (МИД), ни его заместителей «не оказалось в МИДе».

В 21 ч. 30 мин. Молотов вызнал Шуленбурга* (посол Германии) и спросил, почему немцы не отвечают на запрос СССР о стягивании своих войск к нашим границам. Тот ничего не мог сказать.

Вечером мне из Львова доложили, что пограничники задержали немца-фельдфебеля, который сказал, что 22 июня немцы переходят в наступление на СССР.

Через несколько часов было Политбюро ЦК, куда были вызваны Тимошенко (НКО) и начальник генеральною штаба Жуков. На Политбюро было решено привести в боевую готовность войска Красной Армии, в связи с тем, что «22–23 июня возможно внезапное нападение Германии на СССР».

21 июня, несмотря на то, что в субботу мы уходили немного раньше, на сей раз задержались. Ночью позвонил секретарь наркома и предупредил, чтобы я не уходил, будет нарком и вызовет.

В 3 часа 30 минут мне позвонил начальник Львовского УНКГБ и доложил, что на границе неспокойно, немцы открыли огонь по пограничникам. Я приказал уточнить, в чем дело.

Через минут 10 позвонил вновь и говорит, что Перемышль обстреляли немцы и вошли в город. Затем мне позвонили из Бреста и примерно то же сообщили[72].

Я быстро пошел к наркому, а в это время все заместители наркома собрались у Берия, я пошел туда.

Берия объявил, что «немцы напали на СССР, перешли в наступление и продвигаются. Всем быть на местах и следить за обстановкой». Я пришел к себе в кабинет, ко мне зашли заместитель НКВД Круглов* и Аполлонов*.

Настроение ужасное. Мы высказывали различные предположения, чем это кончится, хотя это было только тяжелое начало. С упреком мы говорили о том, как наше радио и печать ежедневно благодушествовало и не предупреждало наш народ о грозящей опасности и, более того, сообщение ТАСС 14 июня от Советского правительства усыпляло народ, что немцы не нападут.

Как горько было за нашу Родину, вспоминая слова Сталина и Ворошилова, что «если враг нападет на СССР, то мы будем бить его на его же территории».

Все эти слова никак не вязались с действительностью. Конечно, элемент внезапности имел большое значение для немцев, но мы-то не должны были благодушествовать.

Я каждые полчаса звонил то во Львов, то в Минск, то в Ленинград, и спрашивал обстановку у начальников УНКГБ или у начальников пограничных войск. От всех получал ответ, что немцы бомбят, занимают города, спрашивали указаний, что делать с секретными документами органов, готовить ли сотрудников к отъезду, вооружать ли их, и чем. Мне было ясно, что немцы начали наступление в трех направлениях: в центре — на Москву, на севере — на Ленинград и на юге Украины.

Ночь прошла без сна. Нарком дважды вызывал и спрашивал обстановку и просил следить. Воскресенье до 12 часов сидел у телефонов, а днем решил проехать по Москве.

Народ ходил встревоженный. Останавливались возле репродукторов, так как по радио передавали обращение правительства к советскому народу.

Лишь утром 22 июня Тимошенко издал приказ, который мне дали прочесть. Приказ гласил о том, чтобы всеми силами Красная Армия обрушилась на врага там, где он нарушил границу, выбить немцев с нашей территории, но границу не переходить! Авиации разведать места сосредоточения авиации противника и его основные группировки и уничтожить, но далее 100–150 км не углубляться. И далее я уже не хочу повторять этот «приказ», из которого я сделал вывод, что Тимошенко не знает обстановки, а вернее, и тут сказалась уверенность нашего руководства в том, что это еще не война, а, возможно, недоразумение[73].

Читал оперсводку Генерального Штаба, было видно, что дело обстоит не так. Сообщения радио таковы: «Германские регулярные войска в течение 22 июня вели бои с погранчастями и Красной Армией, имея незначительный успех на отдельных направлениях».

И далее: «Во второй половине дня с подходом полевых частей Красной Армии атаки немецких войск на преобладающем протяжении нашей границы отбиты с потерями для противника». И тут, к сожалению, нельзя было сказать правду, так как немцы уже заняли ряд наших городов — Львов, Брест и др., и быстро двигались, шагая по нашей земле.

К концу дня я узнал, что посла Шуленбурга Молотов вызвал в МИД в 5 ч. 30 мин. утра, т. е. когда уже повсеместно велись военные действия, и посол объявил о состоянии войны с СССР.

Членов посольства мы интернировали, выставив охрану…

Мы сразу же, то есть с 21 июня, переселились на жительство в министерство, и больше я дома не был. Семью вместе со всеми отправили в Куйбышев.

Глава 4. «ОСТАЮСЬ ГЛАВНЫМ РЕЗИДЕНТОМ». 1941 год (июнь-декабрь)

27 июня, уже на пятый день войны, Москва перешла на военное положение. Еще накануне нарком госбезопасности Меркулов привел «весь оперативно-чекистский аппарат НКГБ-УНКГБ» в мобилизационную готовность[74].