Евреи в жизни одной женщины (сборник) - Людмила Загоруйко

Маша укладывалась в постель сначала во всех кофтах и даже брюках, потом, согревшись, скидывала с себя под одеялом, как капуста листья, одежду. Комната за день не нагревалась, и спалось Маше плохо. Она приняла решение купить в дом электрический нагревательный прибор. Вести его из города, казалось, глупым, логичней – прочесать все сельские магазинчики. Учительница обошла все лавки, хаотично заваленные всяким мало кому нужным добром, просила найти и продать ей что угодно: печку, камин, обогреватель. Никто её пооросту не понимал: «Ми вон печка?» – спрашивали Машу продавцы и разводили руками. «Ми вон печка?»– эхом переспросила дома улыбающаяся Вильма, и Маша забегала по кухне, тыкая пальцем в жизненно важный для неё предмет. «Ми вон сковородка?» – спрашивала Вильма и Маша показывала предмет в натуре.

«Йов, палачинда» – радостно отзывалась хозяйка, и понемногу между ними воцарялось понимание. Но далеко не всегда и не во всём.

Машу по обыкновению мучил лютый голод. И не удивительно. Она вставала в пять утра, в шесть с хвостиком уже сидела в электричке, а к обеду съедала все припасённые бутерброды. Около двух, как по расписанию, – в животе начинало сильно бурчать и на неё косо поглядывали учителя: неприлично. Одна сердобольная Вильма была к ней снисходительна. Она кормила учительницу своим почти походным левешем, щедро заправленным горьким красным перцем, от которого Машу мучила жестокая изжога. Однажды хозяйка встретила квартирантку радостным обещанием голубцов. Счастливая Маша долго томилась в предвкушении обеда, села за стол вместе с Гобикой, Бейлой и Вильмой, положила напёрсточный голубец в рот и чуть не расплакалась: они жгли остротой и пахли мясом. Зато рисом Вильма наделила их щедро. «Чипёйш?» – приставала счастливая хозяйка, смотрела на разочарованную Машу и весело хохотала. «Чипёйш» – ответила, Маша, покоряясь судьбе, встала из-за стола, и голодная ушла спать. Бедный её первенец.

Всё бы было хорошо и Маша, наверняка в селе освоилась, но её живот всё рос и рос, тело капризничало, хотело есть, кости, ломило. Она всё чаще пользовалась любой возможностью прогулять урок. Маша выходила из школы, ловила попутный грузовик, иногда седлала трактор, и ехала в Батево. С узловой станции добраться до города было гораздо проще.

Активная жизнь на колёсах вскоре дала о себе знать. Кардиолог долго слушал Машино сердце. Затем последовали банальные вопросы: где работаешь, живёшь и естественно, как добираешься. Молодая женщина с радостью выложила всю эту канитель с поездами, попутками и тракторами. Больше Маша в село не вернулась. Её положили в больницу отдохнуть и подлечиться, а потом благополучно отправили в декрет.

«Ты на Сахалине умирать собралась?» – в лоб спросила Маша, приехавшую в очередной трёхмесячный отпуск маму. «А если не дай бог что случится, кто хоронить будет?». Мама вдруг удивилась ясности мысли дочери и согласилась на обмен.

Через год нашли подходящий вариант. Осталось только оформить документы и перевезти вещи. Наконец, формальности утряслись. Маша ликовала. Всё. Получилось. Теперь они будут вместе: мама, бабушка, дети.

На дворе стоял жаркий май, тот самый май, того самого страшного чернобыльского года. Тревога носилась в воздухе. Люди старались поменьше бывать на улицах, роптали, жадно ловили любую информацию, мало верили официозу, больше – молве. Донбасс волновался. Маше было не до слухов, она завершала свою самую крупную в жизни авантюрную экспедицию. Осталось собрать кое-какие мамины пожитки, привезти их в Луганск, а затем переправить домой, в Ужгород. Официально транспорт найти было невозможно. У Маши созрел план, но его перечеркнул на беду вышедший в те дни указ по борьбе с нетрудовыми доходами. На дорогах стояли гаишники, не пропускали ни одной машины, проверяли сопроводительные документы. «Попала» – подумала Маша, с тоской вспомнила про детей, мужа, скучающего у телевизора, мамины слова про цунами на Сахалине, которые проносились над островом именно тогда, когда необходимо было получить самую безобидную справку, и вышла на окружную дорогу. Опыт езды на попутках у неё имелся большой, и она решилась.

Был предпраздничный день, восьмое мая. Она торчала на дороге уже несколько часов. Солнце жарило по-летнему серьёзно, хотелось есть, пить, и надежды таяли с каждой минутой. Ни один водитель даже самого никудышного грузовика на её просьбу не откликнулся. Никакие деньги не могли заставить шоферов рисковать. К тому же все спешили по домам готовиться к празднику и отмахивались от неё, как от назойливой мухи.

Полуразрушенный «Рафик» с решётками на стёклах резко притормозил прямо перед ней. «Тюремный какой-то» – подумала Маша. Водитель внимательно слушал, переспрашивал, качал головой, наконец, согласился.

Они сносили с четвёртого этажа стулья, узлы, тумбочки, книги, альбомы с фотографиями, картины. «Рафик» забили до отказа. Маша по-деловому, уверенно уселась рядом с водителем, и они поехали. Тут её прорвало, как плотину. Она затараторила без остановки, запинаясь, путаясь, задыхаясь. «Попустило» – через несколько лет даст лаконичную оценку подобным ситуациям уже взрослый её первенец. Она щебетала, как весенняя ласточка, рот не закрывался, поток слов нескончаемо лился, и спаситель уже знал, как живётся на далёкой Западной Украине, где и кем Маша работает, сколько у неё детей, и какие насущные проблемы.

– Замужем? – вкрадчиво, как кот, подбираясь к рассеянной птичке, спросил он.

– Замужем – утвердительно ответила ничего не заподозрившая Маша.

– Тогда почему обручальное кольцо на левой руке носишь?

– А что?

– Значит, разведённая.

– У нас так носят. Она не стала объяснять, что пальцы у неё разбухли от напряжения и усталости, кольцо давило, и она только сегодня утром надела его на левую руку.

– Ты православная?

– Ага.

Вас, бандеровцев, не поймёшь? У вас всё не как у людей.

– Почему бандеровцев?

– А кто, вы? Бандеровцы. Я-то думал, что ты свободна, поэтому и остановился. Праздники идут, вместе бы погуляли? Погуляем?

– Не-а.

– Почему?

– Не хочу.

Маша устало улыбнулась, вспомнила своего мужа, его напутственное в дорогу слово: «Ты, смотри, мне там не изменяй». Она тогда возмутилась. Обмен и биологические игры совместить трудно. Оказывается, при желании – возможно всё, как в воду глядел. Настал её черёд задавать вопросы.

– Что это за автобус такой, весь в решётках?

– Банковская машина.

– Деньги везёшь?

– Нет, документы.

– Так сегодня сокращенный рабочий день, можешь не успеть.

– Да? – удивился он. – Тогда меня уволят.

– Не уволят. Мы успеем. Ты, главное, рули, не отвлекайся.

Они въехали во двор тётушки Евдокии, быстро, почти на ходу, сбросили торчащие во все стороны стулья, узлы, посуду. Тётушка не успела удивиться, всплеснуть руками, как они развернулись и покатили в банк сдавать документы. «Куда ты?» – кричала вслед тётушка. Маша из кабины машины помахала ей рукой, дескать, скоро вернётся, и исчезла.

Он вошёл в банк, сразу же за ним массивные двери закрылись и уже никого больше внутрь не пускали. Счастливая Маша помахала своему спасителю рукой. Он оглянулся, крикнул через стекло вестибюля: «А может, погуляем? Не передумала?» Она отрицательно покачала головой, улыбнулась и через минуту забыла о его существовании.

Тётушка ещё долго охала и ахала от удивления, по нескольку раз пересказывая домашним, как Маша лихо въехала во двор с чужим парнем и на чужой машине, но героиня была уже далеко. Свидеться им довелось не скоро.

Через год Маша полетела в Москву встречать маму. Их лягушка-путешественница махала рукой ещё с трапа самолёта. Мама радовалась. Впервые в жизни невзгоды тяжёлого перелёта с ней разделяет родной человек. Она, наконец, не одна и в запасе у них целый счастливый день в Москве. Переехали из одного аэропорта в другой, сдали вещи в камеру хранения и, ринулись тратить деньги. В первом попавшемся крупном универмаге они перемерили всё подряд. Нарядов собрался целый ворох. Подошли к кассе рассчитываться. Продавец, мило улыбаясь, потребовала предъявить паспорта. «Зачем?» – спросила мама. «Московская прописка у вас есть? Нет? Тогда отнесите, пожалуйста, всё на место. Товар отпускается только москвичам».

Они вышли из магазина как оплёванные, долго не могли прийти в себя, сели на лавочку, не зная, куда идти дальше. Москва, вечный Вавилон, столица нашей родины их отвергла. Унизительно: паспорт, святая святых, удостоверение личности, как будто за ними подглядывали в замочную скважину и накрыли на соблазне: естественном желании женщины приодеться и блистать.

Тогда ещё не знали, что бахнет. Непонятный, но привычный, как коммуналка, мир развалится на части. Это только прелюдия, предвестник грядущих событий. «Чёрт с ней, Москвой – решительно сказала Маша – надеюсь, в культурной программе нам не откажут».