Об Илье Эренбурге (Книги. Люди. Страны) - Борис Фрезинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Первая из книг рассказов Эренбурга — «Неправдоподобные истории» — была написана в Берлине, по-видимому, в ноябре 1921 года. Уже 27 ноября Эренбург, сообщив Шкапской, что он очень много работал, перечислил свои книги, сданные в печать, — среди них и книгу рассказов[266]. И в самом конце декабря «Неправдоподобные истории» вышли в берлинском «Издательстве С. Эфрон», отпечатанные в Лейпциге, вопреки воле автора, по старой орфографии, и без указания года издания.
Эти шесть рассказов (в письме к Шкапской 23 декабря 1921 года Эренбург назвал их «трогательными») написаны Эренбургом, еще не остывшим от «Хуренито», написаны озорно и едко. Материал книги — российский, пореволюционный. С равным сочувствием пишет Эренбург о тех, кто не принял новой жизни и пытается наивно отгородиться от нее, и о тех, кто ее творит. Сами сюжеты, как и судьбы отдельных героев Эренбурга, «тянут» на большие романы, но автор демонстрирует умение сжать материал целой жизни героя в страничку текста, а сюжет и сложную интригу уместить в небольшой рассказ. Это, если пользоваться аналогией с пластическими искусствами, не масштабное пастозное масло с богатством тонов, игрой света, с оттенками и полутонами, а беглая графическая зарисовка — изящная, лапидарная, выразительная, острая и запоминающаяся. Эренбург пишет иногда торопливо (увлекаясь перечислениями, подлежащими без сказуемых), что может производить впечатление конспекта, кинематографического сценария, — но это не небрежность, это — стиль. Усмешка, ирония, быстрый монтаж говорили читателю, что на дворе XX век.
И это всегда про «сегодня». Можно понять тех свидетелей и участников событий, которых раздражал и даже оскорблял, скажем, рассказ «Бегун» (само название — даже не «беженец»!) о судьбе «педеля» из Первой московской гимназии (в которой неполных шесть лет проучился и сам Эренбург), — все ведь написано по горячим следам событий, все еще не остыло, воспоминания слишком свежи. Сегодня можно отнестись ко всем этим сюжетам с большей терпимостью. Эренбурговская коллекция «неправдоподобных» случаев передает не только то время, в ней схвачено и нечто на все времена.
Автор, надо думать, опасался, что политическая цензура помешает распространению книги в России, и потому снабдил ее страничкой «вместо предисловия», где предупреждал: «Книга эта не „политика“, не отображение Великой Российской Революции, не хвала, не хула… Это не листы истории великих лет — нет, просто и скромно петитная ерунда». Эмигрантская пресса нашла это предисловие «кокетливым и малоискренним», но саму книгу — «подлинной попыткой заглянуть в загадочный лик русской революции и подслушать голос многострадальной и растерянной русской души»[267]. Советская цензура, думавшая, допустить или нет в Советскую Россию книжку, отпечатанную в Берлине, приняла решение только через год. 10 января 1923 года Политотдел Госиздата (это и есть тогдашняя цензура) рассмотрел внутреннюю рецензию политредактора, прочитавшего книжку крайне наспех. Либо предисловие автора принято за 7-й рассказ, либо у него были проблемы с устным счетом; но он начертал:
«Вошло 7 рассказов. Все они объединены одной идеей. Идеей того, что идет неизбежный и в неизбежности своей жестокий большевизм. Потому что он неизбежен, потому, что жесток, потому он и нелеп. Его боятся. Мещане, рассыпанные в московских углах, в розовых домиках, дрожат, не понимают, и от непонимания и от бессилия еще больше теряют способность понимать. Безумию обывателей и посвящены эти неправдоподобные истории… Эта книга, как не отвечающая настроению современности, не представляет интереса для рынка. Печатать не следовало бы»[268].
Резолюция была короткой: «Отклонить». Политического значения «Неправдоподобных историй» цензор не заметил, и книжку запретили не как политически вредную.
Между тем какие-то отклики на нее в прессе появлялись. Один рецензент книгу прочел и оценил истории как живой гротеск, в манере Ремизова, смешанного с Аверченко, но, приняв предисловие Эренбурга за чистую монету, счел атмосферу безумия всех историй — не страшной[269]. Другой рецензент книгу не достал и довольствовался пересказами эмигрантских критиков[270]. Между тем об одном из рассказов этой книги («Ускомчел») в начале апреля 1924 года высказался сам товарищ Сталин (в лекциях, прочитанных в Коммунистическом университете им. Свердлова в Москве). Сталин завел речь о болезни «революционного» планотворчества и в связи с ней заметил:
«Один из русских писателей, И. Эренбург, изобразил в рассказе „Ускомчел“ (Усовершенствованный коммунистический человек) тип одержимого этой болезнью „большевика“, который задался целью набросать схему идеально усовершенствованного человека и… „утоп“ в этой „работе“. В рассказе имеется большое преувеличение, но что он верно схватывает болезнь — это несомненно»[271].
Эти слова Сталина попали в его катехизисную книгу «Вопросы ленинизма» и ее, как вершину марксистской мысли, десятки лет зубрили десятки миллионов советских граждан. Текст рассказа Эренбурга при этом оставался им начисто недоступным.
Неизвестно, прочел ли Сталин «Неправдоподобные истории» целиком, заметил ли он рассказ «Любопытное происшествие» — о том, как местный большевистский начальник, пришедши в местную тюрьму с проверкой, обнаружил там многих товарищей по революции арестованными, разговорился с ними, караул за это время сменился и его оттуда не выпустили… Это был очень поучительный и очень прозорливый рассказ. Повторяю — мы не знаем, прочел ли его т. Сталин, однако когда в 1925 году частное издательство «Петроград» все же выпустило «Неправдоподобные истории» (под названием «Бубновый валет и компания», в красивой обложке работы художника Д. Митрохина) — в этой книге «Любопытного происшествия» не было. Впрочем, как и «Ускомчела». Оба эти рассказа вместе были опубликованы в СССР лишь в бесцензурном собрании сочинений Эренбурга в 1990 году, когда давно уже не было т. Сталина, а самому СССР оставалось просуществовать всего один год.
«Шесть повестей о легких концах»Вторая книга рассказов Эренбурга написана весной 1922 года в том же Берлине (24 апреля 1922-го Эренбург сообщал об этом Шкапской: «Вчера закончил наконец новую книгу рассказов „Шесть повестей о легких концах“. Во всяком случае — хорошо или плохо — значительно лучше летошних „Неправдоподобных историй“»[272]). Снова шесть рассказов, хотя книга называлась «Шесть повестей…»; в берлинском издательстве «Геликон» она вышла в оформлении и с иллюстрациями работы знаменитого Эль Лисицкого, вместе с которым Эренбург тогда выпускал журнал «Вещь». Все «повести» связаны сквозной темой — и это снова русская революция. Отношение критики к этой книге диктовалось их отношением к революции — кошмар, бессмыслица, бред или совсем наоборот — нечто серьезное, всемирное. Любопытно, что критики не придали значения эпиграфу к книге: он был напечатан по-латыни, без перевода. Это строка Овидия из книги «Tristia» («Скорбные элегии»); в переводе она значит: «Для наказания мне этот назначен край». Эренбург огорчался, что даже близкие ему люди смысла эпиграфа не поняли, он писал близкому другу: «Дошел ли до тебя эпиграф „6 повестей“? Овидий о Бессарабии, я (иудей) о России. Это и фабула „Суток“, и тема остального»[273]. Конечно, здесь была некая фронда — Эренбург хотел, чтобы близкие его поняли, а цензура бы ничего не заметила (не понял, похоже, никто, а цензура, и не оценив эпиграфа, книжку все равно запретила[274]). Серьезнее других о «6 повестях» написал критик берлинской «Новой русской книги». Задав читателям вопрос: во имя чего в России опустошение и кровь? — он предупредил:
«Не спрашивайте Эренбурга. Он не ответит вам. У него своя правда. Правда Агасфера, веками познавшего тщету и юдоль земного, спокойно взирающего на гибель культуры и миров, ибо не оценить нищему, знающему только холод бродяжничества, знающему последнюю человеческую мудрость, мудрость покорности — радость уютного жилья. Вот основное, что придает новой книге своеобразное очарование и остроту»[275].
И еще один вывод критика — о революции: «Эренбург приемлет, не веруя»[276].
Отмечая, что Эренбург «рисует Россию и большевистские потуги на преобразование всей человеческой жизни», берлинская газета «Руль» приходила к выводу: «Вся жизнь в стране, взбаламученная революционной бурей, представляется в этих повестях кошмарной бессмыслицей, в которой бессмысленно путаются и тонут даже люди, считающие себя руководителями жизни»[277].
Книгу эту однажды, в 1925 году, напечатали в Рязани, обманув местного цензора (ее напечатали под измененным названием «Акционерное общество „Меркюр де Рюсси“» — по заголовку третьего, цензурно самого невинного рассказа, который специально напечатали первым). Хитрость разгадали, когда книжка уже вышла, и тираж ее тут же конфисковали.