Желтые обои, Женландия и другие истории - Шарлотта Перкинс Гилман

Затем они начали качественно улучшать население, поскольку в количестве были ограничены. Над этим они беспрерывно работали примерно полторы тысячи лет. И вы удивляетесь, что это прекрасный народ?

Физиология, гигиена, санитария, физическая культура — все эти аспекты были доведены до совершенства. Болезней они практически не знали, и поэтому дотоле высокоразвитый предмет, который мы называем «наукой врачевания», превратился в почти вымирающую дисциплину. Это был здоровый и жизнерадостный народ, получающий все блага и всегда живущий в великолепных условиях.

Когда дело касалось психологии, то ничто нас так не изумляло и не вызывало таких восторгов, как практические знания в этой области и повседневное их применение. Чем больше мы учились, тем больше по достоинству ценили изящество и мастерство, с которым нас, пришельцев из чужой страны, принадлежащих к неизвестному противоположному полу, с самого начала понимали, принимали и обихаживали.

С этими широкими, глубокими и основательными знаниями они решили возникшую проблему обучения методами, на которых я надеюсь остановиться подробнее чуть позже. Их окруженные всеобщей заботой дети по сравнению со среднестатистическими отпрысками в нашей стране представляются как любовно взращенные розы рядом с перекати-полем. При этом они вовсе не казались «выращенными» — это превратилось в их естественное состояние.

И этот народ, постоянно развивавший свои умственные способности, силу воли и общественную сознательность многие столетия с непременным успехом развивал и использовал науки и искусства — те, чтобы были ему знакомы.

Мы внезапно явились в этот дивный и тихий край, к мудрым, добрым и сильным женщинам, исполненные уверенности в своем превосходстве. И вот теперь, «обузданные и обученные» до казавшейся им достаточной степени, мы, наконец, отправились повидать страну и познакомиться с ее обитательницами.

Глава 7

Наше растущее благонравие

Когда нас сочли достаточно «обузданными и обученными», чтобы доверить ножницы, мы как смогли привели себя в порядок. Аккуратно подстриженная бородка, разумеется, гораздо лучше и удобнее, чем длинная. Бритв, естественно, нам дать не могли.

— Когда вокруг так много пожилых женщин, то бритвы уж можно было найти, — фыркнул Терри. На что Джефф заметил, что раньше никогда не встречал у женщин полного отсутствия растительности на лице.

— Мне кажется, что отсутствие мужчин будто бы сделало их в этом отношении более женственными, — предположил он.

— Ну, тогда лишь в этом отношении, — неохотно согласился Терри. — Менее женственных я никогда не видел. Отдельно взятого ребенка, похоже, недостаточно для развития того, что я называю материнской заботой.

Представления Терри о материнстве были обыденными, как о «заботе о вверенном божьем стаде» при полном поглощении женщины хлопотами об отпрысках. Материнская забота, играющая в обществе решающую роль, влияя на все области жизни, всесторонне оберегая всех детей, обеспечивая им уход и обучение, не казалась Терри чисто материнской.

Мы полностью привыкли к новой одежде. Она была такой же удобной, как наша, а иногда даже удобнее, и бесспорно выглядела куда приятнее. Что до карманов, то лучшего и желать было нельзя. Комбинезон был буквально усеян ими. Располагались они очень продуманно, не стесняя движений, прибавляли одежде прочности и украшали ее изящными швами.

В этом и еще во многом, что нам предстояло увидеть, проявлялась практичность в сочетании с тонким художественным вкусом, по всей очевидности, не испытавшем вредных влияний.

Нашим первым шагом к относительной свободе стала поездка по стране с личным сопровождающим. Никаких пятерых охранниц по периметру! Лишь наши наставницы, с которыми мы прекрасно ладили. Джефф говорил, что любит Заву как тетушку — «только она веселее всех тетушек». Мы с Сомель очень подружились и стали почти неразлучны. Но было очень забавно наблюдать за Терри и Моадин. Она вела себя с ним терпеливо и вежливо, но то были терпение и вежливость выдающегося человека, скажем, бывалого и опытного дипломата по отношению к школьнице. Ее снисходительность к его самым нелепым проявлениям чувств, ее добродушный смех не только вместе с ним, но, как я часто подозревал, и над ним. Ее невинные вопросы, которые почти неизбежно подводили Терри к тому, чтобы сказать больше, чем он намеревался. Нам с Джеффом было очень забавно за ними наблюдать.

Терри, похоже, совсем не замечал этого скрытого превосходства. Если наставница прекращала спор, он всегда думал, что заставил ее замолчать. Если она смеялась, он считал, что она воздает должное его остроумию.

Я с огромным сожалением признавался себе, насколько низко Терри пал в моих глазах. Уверен, что Джефф чувствовал то же самое, но мы открыто не говорили друг другу об этом. Дома мы сравнивали Терри с другими мужчинами и, хоть нам и были известны его недостатки, он в любом случае оставался незаурядным человеком. Мы также прекрасно знали его достоинства, и они, казалось, всегда перевешивали изъяны. Что же до женщин — в смысле женщин у нас на родине, — он явно пользовался у них популярностью. Даже там, где его привычки были прекрасно известны, в обществе его никак не выделяли, и в некоторых случаях репутация так называемого «весельчака» придавала ему особый шарм.

Но здесь, на фоне спокойной мудрости и сдержанного юмора этих женщин и по сравнению с «блаженным» Джеффом и моей скромной персоной, Терри выделялся очень сильно.

Как «мужчина среди мужчин» он не выделялся, как мужчина среди, я бы сказал, «женского пола» — тоже. Его нарочитая мужественность лишь подчеркивала их утрированную женственность. Однако здесь он явно диссонировал со всем, что его окружало.

Моадин была рослой женщиной, хорошо сложенной и сильной, но сила эта редко проявлялась. Взгляд у нее был спокойный и настороженный, как у фехтовальщика. Со своим подопечным она поддерживала дружеские отношения, хотя не сомневаюсь, что даже в этой стране лишь немногие столь успешно справились бы с этой задачей.

В нашем кругу Терри называл ее «Мод» и добавлял, что она «неплохая, но немного медлительная», в чем был совершенно прав. Нечего и говорить, что наставницу Джеффа он называл «Ява», иногда «Мокко» или просто «Кофе», а когда очень злился — то