Пастыри чудовищ (СИ) - Кисель Елена Владимировна

А может, старалась заглушить этим иной, давний голод, которого заглушить нельзя.

— Что… тебе… нужно от меня…

Наслаждение? Он мог бы получать его с Амандой, с десятком восторженных идиоток, которые прибывают в питомник пачками, с клиентками, с… боги, да с кем угодно, но…

— Что проку только в телесном наслаждении, аталия?

Бабочка. Он говорил, бабочку назвали Аталия Арноро: вторая часть — в честь ученого, который ее открыл, первая — старинное название местности где родилась легенда… Та легенда о бабочке, которая решила согреть замерзающих людей — и вспыхнула, чтобы зажечь единственную свечу в бесконечно застывшем городе, и обрела от богов за это полыхающие крылья…

И у тебя в коллекции ее нет, Рихард. Ты препарируешь меня как бабочку, отдариваешься удовольствием, лишь бы иметь возможность следить, как я бьюсь у тебя под стеклянным колпаком.

Наверное, бабочка могла бы расколотить твой колпак, если бы на самом деле он не был освобождением. Безграничным полетом от того, другого, имя которого не соскользнет с губ, потому что запретно и чревато потерей равновесия.

Лунный луч стеснительно щемится в окно — подглядывать; настольная лампа бросает красноватый отблеск на его обнаженные плечи, покрывает медью изваяний, божественно прекрасных и божественно же жестоких, как в древних легендах. Зеркало бесстыдно подмигивает пугливому лучу: в нем отражаются рука, мягко сковавшая тонкое запястье, судорожно смятые в пальцах простыни, закушенные губы («Не кричать!»), плавные движения: вода в тихой заводи качает лодку, принимая ее в себя…

Что можно сказать перед смертью? Находясь в ее объятиях беззащитной, обнаженной?

Что думает бабочка, когда мир уже застилается туманом и подступает последняя судорога?

— Какие слабые точки есть у тебя, Рихард?

«Найди их, если не боишься, аталия», — различает она в ответном шепоте, губы в губы.

И умирает.

Падает во тьму забытья и наслаждения — как в пепел.

Чтобы утром возродиться в стенах своей крепости вновь.

ЖЕРТВЫ И ХИЩНИКИ. Ч. 1

«…не выработаны средства по эффективному устранению так называемых магических тварей.

Бестии обладают высокой приспособляемостью к ядам и быстрой обучаемостью,

из-за чего часто успешно избегают ловушек. Наиболее же опасным способом

приходится признать ловлю на живца…»

Энциклопедия Кайетты

ЛАЙЛ ГРОСКИ

— Хе, хе, что там питомничек, Далли? Уже весь в труху, небось?

Вместо ответа я со стоном счастья пригубил пиво.

В окрестностях «Ковчежца», помимо запасов Лортена, приличного спиртного не водилось. В придорожную харчевню «Свин и свирель» заходил сплошь темный народец с лужеными глотками (к тому же, не боявшийся нрава хозяйки харчевни Злобной Берты). В «Плачущем драконе» в деревне пиво было чем-то вроде Вейгордского Душителя. То есть все об этом шепчутся и, вроде бы, даже видели, но поймать никак не получается.

Так что единственный с момента моего прихода в питомник выходной я тратил с пользой. Отчитался Стольфси в «Честной вдовушке», что так, мол и так, внедрение прошло удачно, нельзя ли, так сказать, уже намекнуть — а что мне надо делать? В ответ получил распоряжение внедряться дальше и ждать вестей. Завернул к Милке за пивом и снедью и направился прямиком к Лу.

Старина Лу отнесся ко мне с умеренным сочувствием и сорок минут бесплатно набрасывал сплетни обо всём помаленьку: о причудах королевы Ракканта (мир её добродетели), о Вейгордском Душителе и об интригах Шеннета Хромца, о том, что Дерк Горбун опять на состязаниях Мечников одержал победу, так что все уж начали подумывать, что король Илай подсуживает кузену…

И только когда я взялся за третью кружку — начал проедать мне плешь.

— Что, Далли, оплошал с питомничком-то? Третью девятницу, вон, возишься — а слухов, что эти ковчежники перестали существовать, как-то нет.

— Хм. Если бы заказчику нужно было устранение, туда заслали бы «уборщиков». Но ему же нужно мое неизмеримое очарование, а очаровать целый питомник… дело долгое.

— И много кого наочаровывал?

— Кучу милых зверушек, само-то собой. Ну там — Лортен, это директор питомника, потом ещё шнырки, грифоны, единороги…

А вот гарпии-бескрылки все до одной — почему-то в святой уверенности, что я лучшая еда, какую тут подают. Утренний путь мимо клеток начинается с радостного «урлюлюлюлю» и попыток достать меня когтистыми лапищами.

За девятнадцать дней меня почти что съели тридцать четыре раза. Я подсчитывал.

— Тебе описывать всех сразу или в индивидуальностях? Вот, скажем, ты видал яприля? Здоровенная такая свиночка, цвета морской волны. Так вот, у нас есть Хоррот. Хоррот — самец, нас так и познакомили. Малость нервный, потому как охотники истыкали его стрелами-кинжальчиками. А потому он считает, что надо доказывать, что он — самец. Не докажет — и день прожит зря. А знаешь, какими способами он доказывает, что он — самец?!

Лу глазел на меня, как на тяжелобольного.

— Осложняя мне жизнь, — отрезал я, мстительно впиваясь в свиную колбаску. — Прелестные развлечения — то опрокинуть поилку, то вырубить вольерного, а мне его потом оттаскивай. Ещё, он знаешь ли, любит, чтобы водица в поилке была холодной. А еще лучше — и чтобы корм подмороженный. Такие вот извращения после ранений. Так вот, если водица не холодная — он просто поворачивается к ней задом и…

— Сорный, ты пиво-то пей, — перебил меня Лу с искренней тревогой в слезящихся глазках. — А то, может, водную трубочку? Отменный табачок, а?

Подождал, когда я изъявлю согласие кивком, и отправился в соседнюю комнату за трубочкой и табачком, раскачиваясь на ременных петлях. Каркнул с насмешкой:

— Что-то ты уж сильно проникся этими зверюшками.

— С учётом моего графика — знаешь ли, я скоро сам захрюкаю или зарычу. И учти, если вдруг я начну вонять, как серная коза…

— То я не замечу разницы, хе, хе, хе.

Из комнаты Лу вернулся с кожаным кисетом на шее и водной трубкой в зубах. То и другое отправилось ко мне.

— Давай, Сорный. Расскажи, что поинтереснее — кроме как байки о том, сколько дерьма яприля ты успел там перекидать лопатой. Как тебе начальство? Лютый господин Арделл, э-э?

— А, да, совсем об этом забыл. А ну верни колбасу обратно — я больше не намерен переводить на тебя эту драгоценность. Если уж твои осведомители ухитряются спутать даже пол…

— Ох ты ж, неприятность-то какая, — проскрипел Лу, невозмутимо прибирая колбасу подальше. — Да неужто ж и не лютый, и не мужик?

По озорно блеснувшим глубоко посаженным глазкам видно было в точности: Лу отменно знал, кто именно рулит в питомнике. А байку про «лютого мужика» скормил мне, просто потому что хотел повоображать на досуге: какое у меня будет лицо.

— Насчёт не-мужика — дело, кажись, точное, а вот всё остальное…

В первые дни начальство поразило меня манерой успевать везде и всюду. И, кажись, вовсе не спать: во когда бы я ни продрал глаза, Арделл уже бодро носилась по питомнику, раздавая распоряжения, помогая зверушкам и приговаривая, что у нас сегодня тысяча, тысяча дел. Ну, и ещё удивительно было то, как про неё отзывались окрестные. Вольерные плевались, когда я поминал Мел, егеря зеленели при виде Нэйша, деревенские шипели насчёт «Вот, в питомнике дикая девка-терраант сидит, да еще и нойя, что там хорошего может быть?» Но про Арделл никто дурного слова не сказал. Даже Злобная Берта из «Свина и свирели» буркнула в котёл:

— Занимается дуростью да чудищ спасает, ну так что с варга взять. Сама она ничего, так-то.

В переводе на со злобнобертского на общекайетский это обозначало явный ореол святости вокруг главы ковчежников.

На шестой день варгиня поразила меня на новый лад. Явившись с ночного дежурства из закрытой части питомника. И притащив с собой пойманного браконьера. Именно что притащив — здоровенного такого детинушку, в две с половиной Арделл. Детинушка, обмотанный кнутом за шею, понуро волокся следом за варгиней.