Золотой медальон - Марта Шрейн

Вечером мы гуляли с Элей, и я снова готов был признаться ей в любви и во всем остальном. Но в парке было так хорошо и торжественно, что я не знал начинать ли разговор сейчас. Мне нужно было навестить священника и договориться с ним о складировании портретов моих предков, прежде чем отправить их себе домой. И я предложил:

— Эля, а пойдемте–ка с вами к священнику!

— Зачем? — удивилась она.

— Да у меня к нему дело. Я его с рождения знаю. Не спрашивайте меня ни о чем. Пока это секрет.

Свет в окне батюшки уже горел, но дома ли он сам, здоров ли? Я постучал в двери и тут же увидел перед собой сухонького старичка, отца Владимира. Прежде чем представиться, я попросил его провести меня в другую комнату, там тихо назвал себя: «Внук генерала Томилина, Григорий Томилин. Я с моей…».

— Томилин? Внук? Его Сиятельства князя Григория Томилина, — ели сдерживаясь от радости, прошептал отец Владимир и расцеловался со мной три раза. — Я помню Вас маленьким и издали наблюдал, как Вы растете. Школярам, к сожалению, нельзя появляться в стенах храма даже сейчас.

Оказалось, попадья его давно умерла и он жил с дочерью и внуками. Отец Владимир сожалел об ушедших днях, о том, что возврата к прошлому нет. Вспомнил добрым словом мою матушку. Но я осторожно перебил его, и, тихо, чтобы Эля не слышала, сказал:

— Мне ваша помощь требуется.

И вкратце рассказал ему о тайнике в доме, что хочу перенести картины предков в его дом, здесь упаковать и отправить себе домой. И, конечно, просил его прийти в гости на день рождения, чтобы познакомить его с Аристархом.

— А этот Ваш товарищ, в единого Бога верит?

— Верит, но у него другое представление о боге. Он слишком много странствовал вне родины и ознакомился со многими конфессиями и сделал собственные выводы.

— Это Ваша невеста, Григорий. Значит, все–таки, я вас повенчаю? — спросил отец Владимир.

— Ну, повенчаете, это, как еще сказать, а вот запишите нас, а возможно и наших детей в старую фамильную книгу князей Томилиных, это точно. Возможно, со временем пригодятся доказательства о княжеском происхождении.

Мы вышли к Эле. Отец Владимир предложил чаю, но мы отказался, сославшись на нехватку времени.

В этот же вечер я готовил огромную стену зала к разбору. Втроем мы сняли со стены большие портреты вождей, так называемой революции. Очень хотелось это все выбросить на свалку, но нужно было терпение и еще раз терпение. Эля полагала, что мы готовим стену к ремонту, и ничего не подозревала, пока я сам не дал ей к этому повод, пристальным осмотром стены.

— Вы думаете, за этой стеной что–то скрывается? — догадалась она.

— Нет, просто задумался о своем празднике. Я пригласил отца Владимира, чтобы Вам, Аристарх Андреевич, было с кем поговорить, — отвлек я ее внимание и попросил накрыть завтра стол.

После ужина втроем мы долго гуляли в парке. Вернувшись нарочно, в полночь. Мы с Аристархом дружно пожелали Эле доброй ночи и ушли в большую залу. Сидели там, в темноте, еще с час, пока не убедились, что Эля спит и принялись за работу. Ножовка, большие гаечные ключи различных размеров и большие ножницы лежали на полу у окна, завернутые в тряпицу. Я уже понял, где искать болты. За дубовыми плитками, похожими на паркет, являющиеся, заодно, и украшением стены. Аристарх засомневался, не проржавели ли болты, удастся ли открутить их. Моя догадка, насчет паркетных плит, оказалась верной. Но болты, когда–то хорошо смазанные, подавались с трудом. Пришлось провозиться часа два. Нужно было торопиться.

Картины, к нашей общей радости, были целехоньки. А на рассмотрение тоже уже не было времени. Нужно было разрезать их на полутораметровые квадраты. Мы делали это с болью, стараясь резать их по складкам одежды предков, чтобы легче было со временем их реставрировать. Сняв со стены последнюю картину, я обнаружил за ней на огромном холсте свою родословную.

— Вот этот предок очень уж на вас похож, — не удержался Аристарх, но я по–прежнему не вглядывался в лица прадедов, торопился пилить золоченые рамки.

Никогда еще я не работал так быстро и сосредоточенно. В предрассветный час я уже увозил на тележке в дом священника свои бесценные сокровища. А старый мичман в это время сворачивал рулоны и связывал распиленные тяжелые позолоченные рамы.

К шести утра вся работа по переноске картин и рам была закончена. И мы с Аристархом, вздохнув свободно, приняв душ, отправились спать.

Проснулся от звуков музыки. Эля играла на рояле. Это надо было понимать, она зовет нас к столу. Но вспомнил о своем рождении и госте, приглашенном к столу, тоже не спавшем в эту ночь отце Владимире, соскочил с кровати. Болели все мышцы. Стало стыдно. Все мужчины нашего рода были покрепче меня. Видать, я пошел в деда–музыканта.

Эля поздравила меня букетом красных роз, но лицо ее было озабоченным, и я поинтересовался, хорошо ли она выспалась.

Вскорости к нам спустился и Аристарх. И мы пошли к воротам встречать о. Владимира.

— Как вы думаете, Эля ничего не заподозрила, ничего не видела? — спросил я Аристарха, — Мне, кажется, она расстроена, а должна бы радоваться. Или делать вид, что ей радостно. Все–таки у меня праздник сегодня.

— Не стоит этого опасаться. Елизавета Владимировна любит вас. Если даже она ночью проснулась, она нас не выдаст. А в целом все прошло очень удачно.

— Жаль, не пришлось налюбоваться на портреты, — вздохнул я.

— Но перед упаковкой их для отправки багажом, вы же можете остаться ночевать в доме священника?

— Конечно, — согласился я и, завидев меж кустов жасмина о. Владимира, пошел ему навстречу.

Мы поприветствовали друг–друга, поздравили с успешным завершением дела и я познакомил о. Владимира с Аристархом.

За праздничным обедом я ожидал некоторых разногласий в вопросах религии между христианином и язычником Аристархом, но старики ловко обходили эту тему. Вспоминали исключительно старые времена, а о. Владимир еще и постоянно моего деда генерала Григория Томилина. Я же был, всецело, занят моей Элей и готовился к тому, что если не сегодня, то завтра обязательно объяснюсь с ней. Она же периодически прислушивалась к разговору стариков и однажды задала вопрос:

— Это бывшее поместье князя Томилина?

— Наверное, — ответил я с деланным безразличием.

Все вместе мы поздно вечером проводили о. Владимира домой. А когда вернулись, Аристарх, сославшись на усталость, снова оставил нас с Элей наедине. Он был очень тактичный человек и, видя, нашу взаимную любовь, не хотел, как он выражался, красть у нас «волшебные минуты».

Я взял Элю за руку, чтобы она не оступилась, и мы спустились по ступеням к берегу моря. Раньше здесь горели фонари. Теперь только луна тихо освещала волны, камни да голубые цветы на склонах берега.

— Жаль, еще купаться нельзя, — тихим голосом сказала Эля и отступила в сторону.

— Не уходите, — попросил я.

Глядя, задумчиво в небо она спросила:

— Почему вы все время так пристально смотрите на меня? Что ищите во мне? Вы ставите меня в неловкое положение… ловите мои взгляды… Они вам ничего не скажут. Мы с вами разные люди, у нас разные дороги. Встретились на перекрестке…

Я перебил ее:

— Почему смотрю? Потому, что насмотреться не могу. Потому что люблю.

Я действительно любил ее искренне и нежно и, подойдя ближе, прошептал:

— Смотрю потому, что в глазах твоих я утопил свое сердце. Потому что долго был в разлуке с тобой. Дай мне руку.

С этими словами приложил ее ладонь к своей груди и, волнуясь, сказал:

— Видишь, как трепетно бьется сердце во мне? Я люблю тебя давно, ты даже не представляете себе как давно. Видишь, я весь горю.

— Будь на моем месте другая женщина, Вы бы говорили ей эти же слова. — Она пыталась отнять руку, но я притянул ее всю к себе, она не сопротивлялась. Прижав ее к груди, услышал, как наши сердца забились в унисон. И попросил:

— Эля, не уходи сегодня от меня. Мы же с тобой уже были вместе, но тогда ты мыслями была не со мной, а с Гошей. Удели мне эту ночь… Если бы ты знала, какой огонь желаний ты во мне разжигаешь. Я могу сгореть в этом огне. Тебе совсем, совсем не жаль меня? Забудем про весь мир. Есть только мы и наша любовь. Отдадимся ей.

Частью, еще свободного сознания, я понимал, Эля сейчас подарит мне себя и это ее подарок мне ко дню рождения. Восток светлел и громче запел соловей и многоголосый птичий хор, сначала робко, а потом уверенней подхватил гимн заре. Я взял на руки свою Элю и понес по ступеням наверх. Мне казалось, достанет силы донести ее до неба. Парк точно был в подвенечном уборе. Звезды на небе еще не потухли, но ярче всего они горели в моем сердце. Остаток ночи мы провели на шелковой изумрудной перине и к часам шести утра, утомленные любовью, вернулись домой.

Мне казалось, я только заснул, как в дверь постучали. Это был Аристарх. Поприветствовав меня, он протянул мне конверт со словами: