Средний путь. Карибское путешествие - Видиадхар Найпол

Партийные работники повесили громкоговоритель и опробовали его. Мистер Ажодхасингх был представлен аудитории, и пока он произносил зажигательную бурную речь о достижениях правительства, кругом продавали партийную газету «Гром».[*] Фермеры-рисоводы отпустили доктора Джагана, лишь когда ему пришло время говорить. Он начал, и партийные работники и мистер Ажодхасингх сразу же удалились — на «разогрев» второго митинга. Страстность доктора Джагана противоречила пасторальной сцене и безмятежности его аудитории, отделенной от него дорогой. По этой дороге прошла отбившаяся от стада корова, а через несколько секунд пробежал пастух; ученый индус в тюрбане, белом пиджаке и набедренной повязке, бойко жал на педали велосипеда; проехал трактор и два грузовика. Доктор Джаган говорил о покупке кампании «Демерара Электрик», о плане по перераспределению земель, о докладе по границам избирательных участков. Пока он говорил, стемнело. Он говорил час — дети в галерее магазинчика постоянно перешептывались, пересмеивались, и на них шикали, — его речь приняли хорошо.

Неожиданно он развернулся и вошел в магазин, один, сам по себе, спокойный и отрешенный, и выпил пива «Бэнкс». К счастью для него, здесь не оказалось фотографов. В начале этой недели миссис Джаган сфотографировали, когда она пила напиток «Ай-Си» производства Д’Агиара (как и пиво «Бэнкс»), и газеты раздули это по максимуму.

В следующей деревне разогрев не получился. Громкоговоритель был неисправен, и партийный работник говорил неслышно, стоя на коробке под свесами крыши большого нового бетонного продуктового магазина, ярко освещенного и с настежь раскрытыми дверями. Небольшая толпа, в основном негры, рассеялась на говорливые группки по яркому двору и темной дороге. Когда подъезжала машина со слепящими фарами, группа на дороге распадалась, отходила на травянистую обочину и в том же составе уже не восстанавливалась. Это движение было таким же непрерывным, как и болтовня. Оратора негра мимоходом, но часто прерывали обвинениями в дискриминации негров со стороны правительства. Один человек, явно заметный деревенский персонаж, судя по той шутливой овации, которой награждали его всякий раз, как он что-нибудь говорил, спрашивал снова и снова из тьмы на дороге: «Что правительство сделало для этого региона?» и «Сколько людей в этом регионе получили бесплатные земли?» Его словарь был внушителен — его «земли» звучали как слово из свода законов, — и в этом, очевидно, и крылась причина его популярности. Партийные работники безуспешно пытались справиться с вопросами и с неисправным громкоговорителем одновременно. От громкоговорителя в какой-то момент отказались; и доктор Джаган, без всякой помощи, произнес свою прежнюю речь с той же самой страстью. Он встретил большее внимание, нежели ораторы до него, но порядка в толпе не прибавилось. Раздавалось больше обвинений в дискриминации негров, а из придорожных групп слышалась даже сдержанная брань.

Мы молча ехали обратно в Нью-Амстердам. В Доме правительства, в большой тускло освещенной столовой, где на свежевыкрашенных голых стенах висела только карта Нью-Амстердама (Hoge Воsh[18] вокруг небольшого поселения), на одном конце длинного полированного стола нас ждала еда, накрытая салфетками. Спустилась миссис Джаган, с таким видом, словно ожидала вестей о катастрофе: теперь я понял, что она имела в виду, когда называла себя пессимисткой. Ее волосы были только что расчесаны; я подозревал, что она все это время читала в постели Колетт.

«Как все прошло?»

«Нормально». Доктор Джаган был краток, он устал; казалось, он может то и дело переходить от страсти к покою.

Митинг мистера Бернхема уже начался. Мы слышали его усилители, неразборчиво рокотавшие по всему городу, в котором не было никаких других звуков.

После обеда доктор Джаган отправился с визитами, а я по предложению миссис Джаган пошел на митинг мистера Бернхема. Он проходил на одной из главных улиц, и шофер Джаганов подвез меня туда. Мистер Бернхем в простой спортивной рубашке с короткими рукавами говорил с высокой платформы. Он заметил шофера Джаганов и сделал замечание, исполненное слишком местных аллюзий, чтобы я мог понять его смысл. Но шофер был убит; хотя и сам бывалый политический боец, он оставался до странности чувствителен к несдержанной или агрессивной речи. До того, во время стихийного митинга, он закрыл уши, когда женщина произнесла какую-то непристойность.

Мистер Бернхем самый лучший публичный оратор, которого я когда-либо слышал. Он говорит медленно, точно, резко, жестов мало, он подается вперед убежденно и убеждающе, он прост, но никогда не снисходителен, он совершенно спокоен, его приятный голос так замечательно интонирован, что слушатель никогда не устает и не перестает его слушать. Такая манера скрывает поразительную быстроту, эффект которой возрастает от того, что она ни разу себя не обнаруживает ни в повышении темпа, ни в перемене громкости.

«Бернхем!» — кричит подросток, проезжая на велосипеде. «Мистер!» — раздается ему в ответ, и голос так ровен, что проходит несколько секунд, прежде чем понимаешь, что слова эти не часть его речи. «Ты врешь! Ты врешь!» — кричит кто-то из проезжающей мимо машины. С этим расправляются не сразу. Бернхем завершает фразу. «И, — продолжает он, пока машина уменьшается на расстоянии — как никогда не понять этому ослу…» Время выдержано с изумительной точностью, толпа ревет от смеха. Кто-то начинает возражать. Бернхем перестает говорить. Он медленно поворачивает голову, чтобы взглянуть на своего обидчика, и яркий свет играет на лице, выражающем усталое, но какое-то терпеливое презрение. Молчание длится. Затем Бернхем, на лице теперь лишь раздражение, снова поворачивается к микрофону. «Как я говорил», — начинает он. Его репутация в Британской Гвиане несомненно способствовала его успеху. Его речи известны своей развлекательностью, а толпы собираются для того, чтобы развлекаться, как, без всякого сомнения, собралась и эта толпа здесь, в Нью-Амстердаме; большая, добродушная, смешанная толпа.

К несчастью, мистеру Бернхему сказать было особенно нечего. Он выразил общее неудовольствие тем, что происходит, но практически не аргументировал свои обвинения. Он говорил о необходимости образования и обещал учредить отделение экономического планирования, когда придет к власти. Он говорил о миссис Джаган, своей бывшей коллеге, как о «дамочке из Чикаго, чуждой этим берегам»[19], и косвенно, но все равно противно, играл на расовых вопросах. «Я предупреждаю индийцев… Джаган сказал, что хочет получить контроль над командными высотами экономики. Командные высоты. Дайте мне вам перевести: над вашим бизнесом, над вашей землей, над вашими магазинами». Неграм в аудитории все было ясно.

В 1953 году, когда была отменена конституция Британской Гвианы, я слушал выступления мистера Бернхема и доктора Джагана в Оксфорде. Хотя власть и ответственность и вызвали некоторые изменения, доктор Джаган остается тем, кем был. Чего нельзя сказать о мистере Бернхеме. В 1953 году он говорил, хотя и без уверенности, как человек, у которого есть дело, за которое он борется. В 1961 я почувствовал, что этого у него нет. Что случилось в промежутке? Что привело к расколу между Джаганом и Бернхемом в 1955 году?

В Британской Гвиане почти невозможно выяснить правду, когда речь заходит о чем-нибудь важном. Расследования и перепроверки по разным источникам приводят лишь к ужасной неразберихе. Доктор Джаган обвиняет в расколе оппортунизм мистера Бернхема; мистер Бернхем, говорит он, послушался дурных советов вест-индских политиков. И правда, после победы на выборах 1957 года доктор Джаган пытался примириться с мистером Бернхемом. С другой стороны, в своих апартаментах в Джорджтауне, где он в основном повторял доводы, приведенные в своей нью-амстердамской речи, мистер Бернхем — человек настолько очаровательный в жизни, что даже жалеешь, что он политик, — сказал, что его «политическая смерть» готовилась Джаганами еще до выборов 1953 года. Поэтому о примирении не могло быть и речи; кроме того, доктор Джаган был «сталинистом», а миссис Джаган не была интеллектуалкой. Что, однако, не объясняет почему мистер Бернхем, такой одаренный человек, не сумел составить никакой конструктивной или вынуждающей к действиям оппозиции. Мое мнение, которое я не мог бы доказать, состоит в том, что между двумя этими людьми, принявшими участие в значи тельных для Гвианы событиях, остается взаимная симпатия и уважение более сильное, чем думает каждый из них, и возможно, каждый сожалеет о другом.

Однако трещина остается, и она разделила страну радикальным образом, создавая ситуацию, точно в зеркале отражающую ситуацию Тринидада: в Тринидаде большинством являются негры, в Британской Гвиане — индийцы. Когда почти половина населения выходит из эксперимента по самоуправлению, страна опасно слабеет. Из-за расовых противостояний, бесконечно действующих и противодействующих, усиливаемых циничными паяцами, которые в каждой нации составляют большинство людей с политическими амбициями, лидеры обеих сторон испытывают давление, которое легко может опрокинуть и их, и всю страну. Правда, Британская Гвиана, благодаря своим размерам и разрозненности поселений, может перенести беспорядки лучше, чем Тринидад.