Танки повернули на запад - Николай Попель

Батальон Кунина отбил сильную атаку пехоты противника. Кунин ранен. Вынести невозможно. Кортылев принял на себя командование батальоном.

— Справится ли Кортылев? Нэ Наполеон, — Армо на секунду задумывается и тут же успокаивает себя: — А кто Наполеон? Я — Наполеон? Наш «приписник» — мужик смелый…

Катуков по радио уточняет последние детали с Бурдой. Потом переключается на Горелова:

— Держись, Володя. Александр вступает, Армо поможет.

Михаил Ефимович махнул рукой на позывные, не замечает укоризненного взгляда радиста. Он называет командиров бригад просто по именам.

Час назад Горелов, оттягивая немцев от Обоянского шоссе и таким образом спасая командный пункт Бабаджаняна, предпринял контратаку во фланг противнику. Теперь Бурда, выручая Горелова, наносит новый удар по гитлеровцам. Танки наступают при поддержке штурмовиков. Но успех не сразу склоняется на нашу сторону. «Тигры» и «пантеры» не привыкли отходить. Делают они это медленно, неуступчиво, бешено отстреливаясь из пушек и пулеметов.

Наконец наступает подходящий момент для контратаки батальонов Бабаджаняна. И как раз в это время отказывает связь. Рации не отвечают, телефонный провод порван. Лицо Армо бледнеет — становится серым. Закусив губу, он вполголоса шепчет ругательства. Потом, не сказав никому ни слова, азартно карабкается на березу. Ветки наклоняются в окоп, листья задевают лица. Катуков, не выпуская из рук телефонную трубку, следит глазами за комбригом.

Шалин сообщает, что атака на правом фланге отбита, вся авиация снова будет работать на нас. Так распорядился Хрущев.

Но и немцы подбросили истребителей и пикирующих бомбардировщиков. Фугаска падает неподалеку. И следом за ней летит сброшенный с дерева воздушной волной Бабаджанян. Когда его пытаются втащить в окоп, он громко стонет.

— Нет, нэ ранен… Ногу вроде сломал. Кто-то кричит вниз, в овраг:

— Старшего лейтенанта Капустянскую к командиру бригады!

Армо лежит на спине и негромко разговаривает, будто сам с собой. После каждого слова закусывает бескровную нижнюю губу.

— Зачем Капустянская? Фельдшера нет?.. Очень сумасшедшая женщина… Суется, куда и мужчинам не обязательно…

Вдруг, будто вспомнив что-то дурное, Бабаджанян морщится, стонет.

— Ах, Кортылев, Кортылев…

— Что с ним? — спрашивает из окопа Катуков.

— Ничего. Это и плохо, что ничего… Сосед его капитан Геллер повел свой батальон в атаку, а Кортылев не поддержал… Ведь видит — немец дрогнул…

Капустянская прервала командира бригады:

— Товарищ подполковник, разрешите санитарам унести вас?

— А если не разрешу?

— Унесут без разрешения.

Снова лаконична и неумолима.

Солдаты легко поднимают тощего подполковника и осторожно несут его вниз, на дно оврага.

Катуков, от злости ломая карандаш, пишет резкую записку Кортылеву, приговаривая что-то насчет политработников, которые сильны поговорить, а вот когда надо действовать…

— Не увлекайся, — останавливаю я его, — и не всякий строевой командир, вдруг получив батальон, сообразит, как поступить при такой обстановке…

Но и мне самому не по себе из-за явной оплошности Кортылева. Дойдет ли до него, наконец, мысль о том, что личной смелости и навыков партийно-политической работы сейчас недостаточно. Необходимо умение воевать.

Когда связь с батальоном была восстановлена, я услышал голос Кортылева:

— Приказание получил, понял. Все понял, выполняю…

«Все ли?» — подумалось мне.

Вскоре Горелов доложил о том, что гитлеровская атака отражена. Вместе с Бурдой он преследует отходящие фашистские машины.

Батальон Геллера потеснил немецкую пехоту. Кортылев тоже сумел продвинуться.

Это была небольшая победа, и мы ее не переоценивали, не сомневались, что гитлеровцы, наскоро перегруппировавшись, успеют засветло предпринять еще не одну атаку. И все-таки это был успех. Противник, намеревавшийся только лишь наступать и неплохо к тому подготовленный, вынужден был, несмотря на свое превосходство в танках, откатываться назад. Превосходство это таяло на глазах. Его сводили на нет снаряды иптаповских пушек и «тридцатьчетверок», мины, поставленные саперами, и гранаты, брошенные пехотинцами.

В активности нашего противостояния, в согласованности контрударов между родами войск и соседями чувствовалась новая сила армии, способной отныне к сталинградскому упорству в обороне и к сталинградской стремительности в атаках.

После паузы, когда солнце начало клониться к закату, генерал Готт, подтянув резервы, снова пустил вперед свои танки. Снова вой пикирующих бомбардировщиков и грохот разрывов наполнили дрожащий от жары воздух. Бои на подступах к Обояни продолжались.

Катуков уехал встречать новые танковые полки, присланные генералом Ватутиным на усиление нашей армии. Я до вечера оставался в окопе под одинокой березой. Отсюда Богомолов, в нелегкую минуту заменивший Бабаджаняна, командовал бригадой.

Вечером, когда скрылись немецкие самолеты и голубое небо стало непривычно холодным и пустым, я поехал в соседние бригады. За ночь предстояло также побывать в переполненных госпиталях.

Горелов с командирами подводил итоги дня. После него я рассказал о положении на других участках, о состоянии нашей армии.

Долго ли будем в обороне? Нет, видимо, недолго. Истощим, измотаем противника — и вперед.

Совещание проходило при только что поднявшейся луне на поросшем ивняком отлогом берегу. Перед тем как отпустить офицеров, Горелов вдруг разрешил:

— Желающие могут выкупаться.

Посмотрел на светящийся циферблат и уточнил:

— Дается десять минут.

Темная река закипела от белых тел, сильных ударов, мужской возни. Радость, какую испытывает разгоряченное тело от прохладной бегущей воды, потеснила войну.

— Не искупаемся ли и мы? — тихо пробасил Горелов, взявшись за пряжку ремня.

— С великим удовольствием…

Через десять минут к реке вернулось спокойствие. На берегу никого, кроме нас с Гореловым. Мы сидели в трусах на песке. Мокрые волосы падали Горелову на глаза. Он отводил их рукой назад. Но они снова рассыпались по лбу.

Я смотрел на его влажно блестевшие, широко развернутые плечи и мускулистую грудь. Володя глубоко, с наслаждением вдыхал воздух, пахнущий травами, рекой, ивой. Крупные ноздри блаженно дрожали, глаза были полуприкрыты веками. Человек этот вел сегодня в бой бригаду, танк его с перебитой гусеницей полчаса недвижно стоял под огнем. Из сотен свистящих кусочков металла ему достаточно было бы одного…

— Ничего, ничего. Если не считать того, что немцы опередили нас утром, за все остальное можно не стыдиться, — размышлял вслух Горелов.

Он свернул в кольцо ивовый прут и ловко бросил его в реку. Круг упал на лунную дорожку, разбил ее вдребезги и медленно уплыл, подхваченный течением.

— Как Армо? — поинтересовался Горелов.

— Врач говорит — либо трещина, либо перелом.

— Какой врач?

— Старший лейтенант Капустянская. Помните, вы за нее ходатайствовали…

— Помню, — улыбнулся Горелов, — сейчас снова буду ходатайствовать.

— За нее?

— За себя. У меня сегодня врач погиб. Тот, молодой, недавно из института. Нам про витамины однажды рассказывал…

Я не спешил с вопросами, а без вопросов Горелову трудновато приходилось. Он протянул руку, сломал еще один прут и с силой стал хлестать по влажному песку.

— Прошу перевести старшего лейтенанта Капустянскую в мою бригаду… Да, до сих пор в бригаде не было женщин. Хотелось бы сделать исключение из этого действительно странного правила…

Он снова замолчал, тщетно ожидая моих вопросов.

— Надеюсь, вы не думаете, будто я действую за ее спиной…

Мне не раз приходилось разбираться в случаях, когда иные офицеры старались залучить в свои части медичек или связисток, а потом с излишней командирской настойчивостью добивались их благосклонности. Я не сомневался в благородстве Горелова, но все-таки эта фраза — «Надеюсь, вы не думаете, будто я действую за ее спиной» — для меня не была лишней.

— Я мог добиться ее перевода и помимо вас, — продолжал Горелов. — Но тут была бы какая-то нечестность и какая-то трусость. Так ведь?

— Пожалуй.

— А я не хочу, чтобы к этому, хоть отдаленно, примешивалось что-то нечистое. Это для меня становится слишком важным… Вам не кажется странным? Такая обстановка, а командир бригады беспокоится о… медицинских кадрах?

— У вас нет оснований подозревать меня в ханжестве.

— Конечно нет, — обрадовался Горелов. — Но я, честно говоря, немного боялся, как бы не осудили. Совершенно не представляю себе, как у нас будет с ней, как сложится. Однако знаю, не могу без нее, не могу, чтобы она там, а я здесь… И она, кажется, тоже… Вы с ней совсем не знакомы?