Блаженные времена, хрупкий мир - Роберт Менассе

Он всерьез подумывал о том, не снять ли снова маленький дешевый номер в гостинице, только бы избежать сложностей, связанных с поисками жилья. Что еще ему было нужно, кроме места, где он может переночевать? К чему долгие и сложные поиски квартиры, чтобы потом, когда напряженные дни будут позади, поселиться в ней одному и одному ложиться спать? Разве не слишком много на одного человека, если у него несколько комнат, собственная кухня, собственный сад — и все это только для того, чтобы по ночам преклонить усталую голову? В гости к нему никто не приходит, да и кто бы мог прийти? Безусловно, даже скромный номер в гостинице в целом обойдется ему дороже, чем маленький домик или квартира внаем, однако… Много ли он тратил на себя, «на жизнь»? Да и улица Сан-Жоан вряд ли много шумнее, чем этот сад в новом Бруклине, со всем этим транспортным шумом от двух больших проспектов, птичьим гомоном и внезапно разражающимся грохотом самолетов, которые приземляются недалеко отсюда в аэропорту Конгонья. Шум не нарушал его покоя. Только покой нарушал его покой, еще хорошо, что он осознавал это не всегда. Разве не было у Лео друзей, не было подруги? Нет. Регина. Он познакомился с ней в «Конкорде», баре в Бока, квартале ночных клубов и борделей в центре. Как она была нежна, именно об этом Лео и мечтал, но он не понимал, как можно было проявлять нежность за деньги. Он часто наведывался в «Конкорд» в поисках Регины, но для него было невыносимо, что он встречается с проституткой. Черные волосы до плеч, светло-зеленые глаза и выступающие скулы Регины, казалось, должны были напомнить ему Юдифь, стройное мускулистое тело, точно такой он помнил Юдифь, тот же смутный образ, но Лео не приходило в голову думать о Юдифи. Проститутка. Ему нужно было немного любви время от времени, и почему непременно духовной, когда хватало и телесной, и все же способ, с помощью которого он ее добывал, казался ему унизительным. Каждый раз был каким-то тревожным сигналом, каждый раз был последним. Зубы у Регины были в ужасном состоянии. Маленькие сгнившие обломки, дыры между зубами, вынуждавшие ее улыбаться со сжатыми губами, а она так любила смеяться. Лео отвел Регину к зубному врачу, и в четыре приема заплатил за полную санацию рта, списав деньги на «организационные расходы». С тех пор она никогда не принимала от него денег. Когда он приходил в «Конкорд», она шла с ним в гостиницу на всю оставшуюся ночь. Атмосфера в гостиницах квартала Бока, где можно было снять номер на несколько часов, их вечный красный бархат и зеркала над кроватями настолько выводили его из себя, что уже во второй раз он привел Регину к себе домой. Но само ее присутствие у него дома, особенно утром, и ее застенчиво-почтительный, почти подобострастный вид, с которым она переворачивала все в доме вверх дном, тоже было для него невыносимо, и в следующий раз он снова пошел с ней в гостиницу. А потом опять домой. Она называла его paixao — желанный мой, и — из-за того, что у него был все же небольшой венский акцент — meu gringo — мой гринго. С отсутствующим видом глядя в сад, он называл ее florzinha — цветочек. Благодаря новым зубным коронкам Регина смогла перейти из «Конкорда» в «Локомотива-бар», лучший ночной клуб Бока, где она больше зарабатывала, и где были даже регулярные медицинские осмотры. С этим и была связана популярность «Локомотивы», и за это клиентура платила большие деньги — за уверенность в том, что здесь работают не только самые красивые, но и самые здоровые девочки. Когда приходил Лео, худой, сутулый, старообразный, в очках с выпуклыми стеклами на кончике носа или на лбу, заложив руки за спину, чужак, которого официанты приветствовали как старого знакомого, Регина отказывалась от всех клиентов и бежала к нему, meu gringo, florzinha. Что его смущало, так это знаки верности, моральности, особого отношения, которые она проявляла по отношению к нему. Они все усложняли. Все то, говорила она, может получить от меня всякий, но на это имеешь право только ты один. Но разве это может доставить тебе удовольствие? спрашивал Лео, конечно, отвечала Регина, ведь я люблю тебя. Paixao. Florzinha. Лео раздражал весь этот сопутствующий антураж, который стал необходим, он уже не мог больше просто взгромоздиться на Регину и самозабвенно неистовствовать, терзая лежащее под ним тело, которое он до этого момента рассматривал всего лишь как матрицу для своих фантазий, с которыми сам постепенно сливался. Ему приходилось сначала сдабривать свои страсти маслом или мазью, действовать неторопливо и осторожно, пока она не скажет ai sim — о да, и он, уже стоя на коленях, должен был все время контролировать свои действия, а потом, когда все было позади, сразу бежать в ванную и мыться, сразу мыться. Как просто достается любовь, если не любишь, думал он, но потом неизбежно все усложняется. Чем я здесь занимаюсь, никогда не приду сюда больше, думал он, никогда.

Через неделю Лео явился снова в последний раз, в последний раз к Регине. Вскоре после этого он поехал с ней на выходные к морю. В Гуаруже; praia grande — большой пляж, конечно, Регина считала это верхом блаженства. У нее был ребенок, сын трех лет. А где отец? Пожала плечами и сразу: Можно, я возьму ребенка с собой? Кивок головы. Зрелище, когда Регина счастлива. Как она раскинулась на песке. Красавица. Потом Лео часто будет жалеть, что не разглядывал ее тогда внимательнее, осознанно и с наслаждением. А он смотрел на все как сквозь какую-то пелену. Он не мог смотреть на нее, не представляя себе одновременно и себя самого, и тогда все это казалось ему смешным и жалким. И затуманенный взгляд служил ему защитой. Благодаря этому все делалось каким-то схематичным и абстрактным, да так оно и было на самом деле. Регина скалила зубы, она была так счастлива. Лео испугался. Потом устрицы, в этом пляжном баре, да это был даже и не бар, просто маленькая забегаловка на пляже. И когда пришел высокий толстый мулат, который открывал для них устрицы, и хотел убрать со стола, Регина сказала: Нет, эту не забирайте, это наша первая устрица, я хочу сохранить ее на память. Тогда я ее как следует отчищу и вымою для сеньоры, сказал он. Лео посмотрел на Регину, увидел ее счастливое лицо, эту сквозившую в пелене угрозу. Ровный ряд зубов. А потом, при солнечном свете, пряча глаза за стеклами темных очков: все это слишком пошло, подумал он, у всего этого слишком резкий шоколадный запах. Это Регина. Запах пороха — это Юдифь. Он и не думал вспоминать о Юдифи. Но если вспоминал, то она виделась ему бледной и призрачной, в черной маске, скрывающей глаза. Ночной вор, сам себе добыча. Потому что уходит всегда украдкой, словно сама себя крадет. И сейчас сразу ускользнула из его мыслей. Слишком много солнца. У Лео разболелась голова. Регина завернула отчищенную раковину устрицы в бумажную салфетку. У него было такое ощущение, будто он половину своей жизни провел с нею. Это была особая проблема: он всегда и с любым человеком был способен только на половину жизни. Хотя, пожалуй, и на половину не способен. Даже ведя двойную жизнь, он не мог претендовать на жизнь цельную. Ему не хватало воздуха. С моря дул бриз, а он вдыхал запах шоколада. Сладенькая пошлость, чадящая до небес. Фекалии, красивые, шоколадно-коричневые, знак исключительной симпатии. Ведь все прочее он мог найти и в другом месте, но ему же надо было именно это, то, что есть у всех, и только потом ему захотелось чего-то большего. Регина улыбнулась ему так, словно собиралась впиться в него зубами. Внезапно Лео понял, или ему показалось, будто он понял, он сохранял полную апатию, ни один мускул не дрогнул, когда он подумал, что ему очень хочется выбить ей зубы, а потом дать пощечину себе самому, но он только подумал об этом. Надо жениться. Тогда с тем, что есть у всех, у него тоже все будет обстоять исключительно. Но с другой стороны. А почему бы и нет? Тогда был бы покой. Ребенок был запуганный и послушный. Все это он выдержит. И тогда у него была бы домашняя жизнь. Он приходил бы домой, и там была бы жизнь. Какие же великие свершения ему еще предстоят? Он понял: их нет. Но о чем говорить? Уже на следующий день Лео и Регина не знали, о чем разговаривать. Они были опять на praia grande, и Лео в отчаянии строил с маленьким мальчиком замки из песка. Мальчик уже начинал любить Лео, он буквально наскакивал на него, маленький карабкающийся зверек, обвалянный в песке, как шницель в сухарях, тоскующий по нежности так же, как и он сам. Ты уверена, что он спит? Ну конечно спит, иди сюда! И Лео почувствовал, как зубы, которыми он хотел откупиться, кусают его за мочку уха, paixao, где крем? Не могу больше, подумал Лео, днем крем для загара, ночью вазелиновая мазь, скрежет зубовный, я больше не могу. Florzinha, произнес он на выдохе, снова этот запах, лучше не дышать.

Только из-за того, что лень было возвращаться в Сан-Паулу, из-за страха перед сутолокой транспорта на дорогах, из-за похмельной головной боли от выпитой водки Лео решил продлить выходные на один день. Не говоря уже о вялом отвращении к адвокатам, судьям, служащим кадастра, которые его в Сан-Паулу не так уж и ждали. Теперь Регина была совершенно уверена: он ее любит. Мальчишка уже называл Лео папой — pai. Да и как Регина могла понять своего gringo, если он ничего не говорил? Он строил замки из песка. Регина тоже ничего не говорила, когда Лео только полтора месяца спустя наведался снова в «Локомотиву». Она сразу подбежала к нему, нежно поцеловала и засмеялась, обнажая безупречно ровный ряд зубов. Meu gringo. Florzinha. Это было курам на смех. Глупо и пошло. Лео не хотел больше иметь к этой истории никакого отношения. Даже в гостиницу идти с ней ему больше не хотелось. Лео уселся с Региной в углу зала и прочитал доклад о Гегеле. Улыбка застыла у нее на губах. Широко раскрыв глаза, она мужественно пыталась внимательно его слушать, пока он не напился до такой степени, что бормотал только что-то нечленораздельное. Потом, шатаясь, вывалился на улицу, колеблясь между чувством триумфа и чувством тошноты. Обломки его двойной жизни не подходили один к другому. Больше он никогда не заходил в «Локомотиву». А когда однажды Регина сама пришла к нему домой, выяснилось, что он больше не живет по этому адресу.