Повесть о школяре Иве - Владимир Владимиров

Обе большие дороги, узкие проселки и извилистые тропинки пестрели толпами людей, двигавшимися туда, где вокруг приготовленной к поединку утоптанной квадратной площадки разместился целый поселок из палаток. За ними, на лугу, стояли повозки с кладью, паслись лошади, мулы, ослы, дымились костры, толпились и сновали взад и вперед люди. Подходившие из города и деревень постепенно заполняли всю широкую полосу луга между площадкой и развалинами римского храма.

Ив и Эрно смешались с толпой крестьян и с нею медленно двигались вперед. Два деревенских парня, затянувшие было веселую песню, умолкли, завидя толпу знатных горожан, бородатых, чинно расхаживающих вдоль ряда наскоро сколоченных прилавков и надменно посматривающих на жаренное на вертеле мясо, пироги с луком, соленую рыбу, на бочки с медом и корзины с печеными яблоками.

— Пойдем купим? — предложил Эрно.

— Подожди, успеем, — ответил Ив.

Ему не хотелось подходить туда, где толпа была значительно реже. Надо было хорошенько осмотреться: глупо из-за печеного яблока попасться на глаза кому‑либо из замка Понфор.

— Смотри, вон там! — поспешил он отвлечь внимание Эрно от соблазнительных яств и потащил его за руку к кучке зевак.

Они глазели на человека в одежде из мелких пестрых лоскутьев с блестками поддельных камней и в уродливой маске. Коверкая слова и заикаясь, он размахивает руками, важно объявляя зрителям, что обладает способностью предсказывать будущее, пускать кровь кошкам и ставить банки быкам, изготовлять крепкие уздечки для коров и прочнейшие шлемы для зайцев. Что он играет на всех музыкальных инструментах, включая метлу, сочиняет фаблио, сирвенты и пастурели и знает наизусть сто историй про королей и именитых рыцарей. Не говоря уж о том, что он не превзойден ни одним из жонглеров севера и юга в искусстве пляски на канате. Все это говорилось скороговоркой со смешной путаницей слов, где выражения, пародирующие высокопарную речь ученых, переплетались с непристойными простонародными словечками. Среди зрителей раздавались взрывы смеха и возгласы одобрения. Всё кончилось тем, что веселый жонглер объявил, что он с величайшим удовольствием доказал бы на деле почтеннейшим зрителям, на что он способен, но, увидев только что «вон там симпатичное лицо мессира королевского превота города Дурдана», он считает уместным воздержаться от показа своих талантов, тем самым не злоупотребляя дольше терпением почтеннейших зрителей. С этими словами он сорвал с лица маску и, перевернув ее носом вниз, протянул зрителям и стал обходить их круг. В маску щедро посыпались монетки.

— Пойдем посмотрим помост и как всё там убрано, — предложил Ив. — А потом вернемся за пирогами и яблоками, — добавил он, заметив недовольство на лице Эрно.

Самого помоста не было видно за забором, окружавшим всю площадку, а близко к въездным воротам не пускали, там устанавливали два высоких шеста. Обходя забор кругом, Ив заметил в доске широкий глазок от сучка и прижался к нему лицом.

— Как раз против помоста! Надо только заметить место и прийти завтра пораньше. Тебя‑то люди барона пропустят с дядей Фромоном, а мне нельзя, я отсюда буду смотреть.

— И я с тобой!

Как ни уверял Ив, что Фромон обидится и что отсюда мало что будет видно, Эрно упрямо стоял на своем.

У съестных прилавков оказалась целая толпа.

— Тем лучше! — воскликнул Эрно.

И, работая головой и локтями, мало обращая внимания на ругань и пинки толстобрюхих горожан, он пробился к прилавкам и через минуту вернулся, держа в руках два куска жареного мяса и два пирога, а в шляпе — десяток печеных яблок.

— Пируем! — крикнул он Иву.

Отойди подальше, они устроились под развесистой липой и с удовольствием принялись за уничтожение изделий дурданских кулинаров.

— «Эх, нет гренадского!», как воскликнул бы дядюшка Фромон, — сказал Эрно, смачно жуя мясо.

Они не были одиноки в своем занятии: вокруг, под всеми ближними и дальними деревьями, сидели люди, ели, пили вино, пели песни, перекликались, громко смеялись.

Вот там, под густым вязом, сидело семейство горожан с детьми. Взрослые степенно попивали вино и закусывали, а дети кувыркались по траве, гонялись друг за другом, играли в чехарду. В другой стороне, у кряжистого дуба, расположились игроки в кости. Слышался стук костей о доску, брань, переходившая в потасовку. Игроки дрались, катались по траве.

Глядя на двух толстых краснощеких монахов, полулежавших в тени густого орешника и благодушно потягивавших винцо, Ив вспомнил латинскую фразу из библии: «Vinum et musica lactificant cor»[85].

Было уже за полдень, когда Ив и Эрно, окончив свою трапезу, вздремнули под благодатной тенью липы.

Проснулись они от шума голосов и рукоплесканий. Толпа приветствовала взобравшегося на бочку еще одного жонглера. Этот был с виолой за спиной и венком из полевых цветов на голове. Он медленно разводил руками, наклонял голову то в одну, то в другую сторону и выводил трели, подражая соловью. Не меньшее одобрение вызвало и его ловкое перебрасывание трех яблок и трех ножей. Он ловил яблоки на острие ножей. Крестьяне, горожане, женщины, старики, дети, даже черные монахи выражали единодушный восторг ловкостью жонглера. Ив и Эрно присоединились к ним.

Жонглер спрыгивал с бочки и обходил толпу, собирая деньги, и, снова вспрыгнув йа бочку, повторял свое лицедейство.

Все так увлеклись занимательным зрелищем, что не заметили, как из‑за холма выползла сизая туча, погнала пыль по дорогам. Столб пыли взвихрился на приготовленной к поединку площадке. Когда наконец туча застила солнце и дохнула так, что сорвала с голов шляпы, которые понеслись по воздуху, как стая спугнутых ворон, а за ними следом полетела чья‑то палатка, кто‑то крикнул: «Спасайся кто может!»

Толпа бросилась в разные стороны. Вопли испуганных женщин, крики детей, тревожное ржание лошадей слились о первым раскатом грома.

Пробегая мимо ворот площадки, Ив заметил, что на верху высоких шестов прибито изображение желтого леопарда, поднявшего лапу на голубом фоне, — герб барона де Понфора, и черная медвежья лапа на серебряном фоне — герб дю Крюзье.

Фромон вернулся поздно, принеся целый ворох слухов и сплетен. Когда началась гроза, он укрылся в одной из палаток баронского обоза, где оказался брат Кандид, который должен завтра перед поединком принять исповедь барона и причастить его. Капеллан рассказал, что, когда налетела туча, рыцарь Ожье помрачнел, сочтя это дурным предзнаменованием, и приказал отслужить вечерню у себя в палатке. Один из слуг говорил, что барон подслушал разговор черных монахов. Они говорили, что внезапная перемена погоды плохой признак. Недаром, мол, церковь восстает против поединков и турниров. Ходит слух о скором запрещении их святым престолом[86]. А какая‑то старуха кричала и клялась всеми святыми, что видела двух бесов, крутившихся над палаткой барона. Правда, когда ее схватили, она оказалась пьяной и созналась, что ее подпоил кто‑то из людей Черного Рыцаря. Барон приказал высечь ее на виду у всех перед палаткой дю Крюзье. Рыцарь Ожье был мрачнее налетевшей тучи и велел никого не пускать к себе в палатку.

Ни ночью, ни на следующее утро дождя не было, ветра тоже, но день был хмурый. Восточная сторона неба затянулась серой мглой, и солнце вставало кроваво–красное, без лучей, как бывает зимой в сильный мороз. В унылой тишине все кругом казалось мертвым. Птицы молчали. Петухи, вяло прокукарекав раза три, приутихли. Выйдя на улицу, крестьяне глядели в сторону рассвета, качали недоуменно головой, старухи крестились, дети испуганно смотрели на них, разинув рты.

Ив и Эрно боялись проспать и всю ночь не сомкнули глаз, но, притворяясь, что спят, обманывали друг друга. Едва пробрался в сарайчик слабый свет утра, как они вскочили, выбежали со двора и, увидев идущих за деревню крестьян, бросились со всех ног за ними.

Вокруг места поединка уже толпился народ, особенно тесно — у ворот. Через них пройдут почетные гости из рыцарских семей и знатных горожан, чтобы стать за низкую загородку, отделяющую площадку от помоста с ложей для дам и судей — старейших из рыцарей, пройдут их приближенные и люди, приглашенные городским превотом для поддержания порядка и оказания в случае надобности услуг борющимся на поединке рыцарям. И, наконец, въедут сами де Понфор и дю Крюзье.

Толпа шумела и жалась к воротам, оттесняемая пиками городской стражи.

К счастью, место у глазка в заборе никем еще не было занято, и Ив с Эрно стали глядеть в него по очереди.

Рядом деревенские и городские мальчики отыскивали в ааборе глазки, лезли друг к другу на плечи, стараясь заглянуть через забор. В обе стороны вдоль забора толкался народ.

В глазок было видно, как не спеша, чинно двигалась за загородкой вереница горожан–богатеев с женами и детьми, разодетых в праздничные камзолы и длиннополые кафта ны. Как на длинные скамьи помоста рассаживалась знать. Рыцари в плащах, обшитых золотым позументом, отвешивали церемонные поклоны дамам, широким жестом руки приглашая их занять места в ложе. Дамы в богато расшитых платьях отвечали еле заметным кивком головы и бесстрастной улыбкой. Одну из дам, в платье, расшитом серебром, с лентой вокруг золотистых волос, провел за руку в ложу рыцарь, толстый старик с темным лицом и всклокоченной бородой. Ив не знал, что это была дама сердца рыцаря Ожье де ла Тура, вдохновительница поединка Агнесса д'Орбильи, и его родственник — Старый Орел рыцари Жоффруа.