Повесть о школяре Иве - Владимир Владимиров

Искренность и взволнованная величавость, с какими были сказаны эти слова, подействовали на присутствующих. Они встретили решение магистра бурным одобрением, вытолкали за дверь, не без помощи Сюзанны, Готье, Алезана с его приятелями и, окружив магистра и Ива, угощали их вином и пили за их здоровье под гром клятв хозяина таверны, клеймящего позором всех воров на свете…

Ив долго не мог прийти в себя после всего, что произошло в этот вечер. Уйдя в каморку, он разложил листы пергамента для переписки, приготовил письменные принадлежности и сидел, держа в руке перо до тех пор, пока в светильнике не выгорело масло и фитиль начал чадить. Глядя на возвращенную книгу, Ив думал о старом деревенском священнике, трогательно уверенном в божественном начале науки, просвещающей души школяров, и в непогрешимой мудрости парижских магистров. Думал об отце, раньше времени сгорбившемся от работы и нищеты Думал о древнем раскидистом дубе на краю оврага, о тихой, заросшей водяными лилиями Эре, словно остановившейся в своем течении, о птичьем щебете на рассвете…

Проснулся Ив, когда поздно утром, встревоженная его отсутствием, Сюзанна вошла в каморку. Лист пергамента, приготовленный вечером для переписки, был совершенно чист. Гусиное перо лежало на полу.

Глава XI

СЛЕПНИ

На следующее утро на урок не пришли ни Алезан, ни его приятели. Среди школяров прошел слух, что после вчерашнего происшествия Алезан решил оставить магистра Петра и поискать другого учителя. Никто не удивился столь обычному для школьной жизни случаю. Переходить от одного магистра к другому по тем или иным причинам было принято даже в лучших церковных и частных школах Парижа, Лана и Реймса[82].

Магистр Петр с особенной торжественностью, по–латински, вызвал Ива с его книгой, заставил читать, переводить и толковать текст. После чего удостоил особой похвалы:

— Maximae laude dignus discipulus![83] Лицо магистра сияло: он искупил свою несправедливость.

Доволен был и Ив. Когда он возвращался в город, всё ему казалось замечательным: и кудрявые барашки облаков, и веселый звон колокола аббатства, и певучая трескотня кузнечиков в душистой и сочной траве, и величавый полет ястреба.

Выйдя на Орлеанскую дорогу, Ив очутился меж двух рядов людей и повозок, двигавшихся навстречу друг другу. Как всегда, шумела говорливая толпа, и над ней неслась задорная песня о любви и весне, бродячими жонглерами занесенная с жизнерадостного юга.

У ворот мостового замка пришлось остановиться: гут скопилось множество повозок, загородивших дорогу. Посреди них верхом на тощей лошади с понуро опущенной головой сидел старый рыцарь в ветхой кожаной безрукавке, с длинными ржавыми железными шпорами на истрепанных полубашмаках. Ветер трепал седые волосы его непокрытой головы, борода и усы печально свисали с морщинистого, обожженного солнцем лица. Рядом стоял оруженосец рыцаря, тоже старый и худой, в пестрой от заплат одежде, с ногами, обмотанными по–деревенски лыком. Одной рукой он придерживал на плече длинное копье своего господина, другой опирался на щит с зелеными узорами по краям, а посредине нарисованным красным дроздом с извивающимся червяком в клюве.

Глядя на этого мелкопоместного, а то и вовсе безземельного странствующего рыцаря, на его убогость и молчаливую покорность в ожидании пропуска на мост, на его старую клячу с голой репицей облезлого хвоста, на седло и уздечку без всякой отделки, на выцветшие краски щита, Ив вспомнил своего надменного сеньора дю Крюзье и жестокого барона де Понфора с их замками и обширными поместьями, с их дорогими плащами и пышными выездами. Эти мысли вернули Ива к недавнему прошлому. Он снова вспомнил замок Понфор и звонаря Фромона, вспомнил и про оружейника, к которому надо зайти. «Вот сейчас и пойду на другой конец моста», — решил он, пробираясь к воротам замка.

Ив помнил: «У входа с Малого моста на остров, рядом с цирюльней», Так оно и оказалось: почти в самом конце моста, в полукруглой нише дома, — широкое окно с решеткой наверху и двумя ставнями, одним поднятым, другим опущенным вместо прилавка. Рядом — дубовая дверь с железными полосами, перед ней два камня — ступени Над дверью на крюке — ржавая кольчуга. Ив заглянул в окно. В темной лавке никого не было. Прислоненные к стенам, стояли копья и щиты разных размеров и форм. На полках — кольчуги и шлемы. В углу грудой лежали мечи. У окна — деревянная скамья. На краю ее — глиняный кувшинчик, в нем хилая веточка вереска и пучок побелевших васильков.

Ив взялся за кольцо двери и потянул. Дверь, заскрипев, открылась. В глубине лавки тоже приоткрылась дверь, и в нее просунулась голова бородатого человека. Потом он вошел в лавку, высокий, Широкоплечий, в кожаном фартуке, с волосами, обвязанными ремешком, с высоко засученными рукавами рубахи на мускулистых руках.

— Добрый день, парень. С чем пришел?

— Я от звонаря Фромона из замка Понфор.

— О! Уж не Ив ли ты школяр?

— Да!

— Где ж это ты пропадал до сих пор? Фромон был здесь, спрашивал тебя, говорил, что ты давно должен был зайти ко мне…

Ив напрасно искал оправдания своей забывчивости и не мог найти хоть сколько‑нибудь правдоподобного объяснения.

Оружейник укоризненно покачал головой:

— Надо держать свое слово крепко и честно. А Фромон о тебе говорил много хорошего. Рассказал, что он тебя из баронской тюрьмы вывел… Ну, да ладно, пойдем‑ка отсюда.

И он повел Ива в соседнее с лавкой помещение. Это была мастерская. Посредине стояла небольшая наковальня с прислоненным к ней молотом, станки точильные с круглыми камнями. На полу были разбросаны железные обрезки, полосы, обручи, кольца. На верстаке — молотки, деревянные и железные, большие ножницы, клещи, бурава, напильники. По стенам, на полках — шлемы. Вдоль стен на ролу — копья и мечи.

У другой стены стоял стол и во всю его длину — скамья. На столе — миска с супом и ломти ржаного хлеба. За столом сидели женщина и мальчик–подросток. Когда оружейник с Ивом вошли, они обернулись на мгновение и снова Принялись за еду.

— Садись, — сказал оружейник. — Мадлена, налей ему супа.

Ив сел к столу. Женщина была жена Симона, а мальчик — его ученик, по имени Эрно, племянник Фромона, который и приходил навестить его.

Суп был съеден. Симона вызвали в лавку, а его жена, ласково проведя рукой по голове Ива, спросила, сыт ли он, а затем принялась убирать со стола. Ив разговорился с Эрно.

Тот рассказал, что он, сирота, был отдан своим дядюшкой Фромоном на срок в обучение к Симону. Что, как и все ученики других мастеров, живет тут в семье оружейника Работы много, с утра и до позднего вечера. Если он будет хорошо работать, то через год станет подмастерьем, и тогда ему начнут платить денег столько, сколько определят старшины цеха оружейников. И он будет обязан работать толь–ко на одного своего хозяина–мастера и только в его доме. Эрно повезло: Симон был человеком добрым, ие кричал и не дрался из‑за малейшей провинности. А ведь большинство мастеров пьяницы и злые, так бьют своих учеников и подмастерьев, что проламывают им головы. В цехах очень часто разбираются дела о побоях, но от этого не легче пострадавшим: старшины тоже мастера–хозяева и не наказывают за рукоприкладство, которым и сами занимаются. Симон совсем не такой, недаром он друг дядюшки Фромона.

Иву понравился Эрно, его веселые большие глаза, понравилось, как он хорошо говорил про своего мастера и про своего дядюшку, с которым Ива связали случайные узы дружеской признательности.

Когда Эрно стал показывать Иву копья и мечи своей работы и водил по мастерской, он ткнул ногой в крышку люка в полу, сказав, что под ней лестница к дверце, выходящей прямо на реку. Туда подходят лодки заказчиков оружия, в них его грузят и развозят по реке куда надо.

Ив рассказал Симону, где его можно найти, и попросил Эрно, если придет дядюшка Фромон, тотчас же бежать за ним.

— Ты и без Фромона заходи к нам. — сказал оружейник, дружелюбно похлопав Ива по плечу.

Приветливость обитателей оружейной мастерской, все слова, ими сказанные, произвели на Ива необычайно приятное впечатление. И, возвращаясь в таверну, он поймал себя на мысли, что хорошо бы поскорей еще раз пойти повидаться с Эрно и его хозяевами, хорошими людьми, от разговора с которыми и на душе у него стало хорошо и не так одиноко.

Придя в таверну, он отказался от обеда и принялся за переписывание. Но работалось плохо: досаждали тревожные мысли. Что заставило Фромона разыскивать его? А не встретит ли он барона де Понфора или кого‑нибудь из замка, когда пойдет относить переписанное в монастырь? А что, если отец Иннокентий узнает, что он бежал из замка Понфор? Надо скорей решить, как поступить в том или ином случае. С кем бы посоветоваться обо всем этом? Вот если бы пришел Фромон!