Глоток Солнца - Евгений Велтистов

ТАКОВЫ УСЛОВИЯ ОПЫТА

- Почему же обмениваетесь информацией с нами?

ОПЫТ ПРОВОДИТСЯ ЗДЕСЬ

Нет, я не психолог! Совсем не космический психолог. Не понимаю даже простые фразы...

- Можно ли продлить жизнь человека?

ОПЫТЫ РЕШАТ ЭТУ ПРОБЛЕМУ

- Сколько лет живут приматы?

В ДЕСЯТЬ РАЗ ДОЛЬШЕ ЧЕМ ЛЮДИ

- Как происходит у вас обучение?

НЕПРЕРЫВНО ПО КАНАЛУ РАДИОВОЛН И ДРУГИМ КАНАЛАМ

- У вас есть свои поэты?

В ОБЛАСТИ ОТКРЫТИЯ НОВЫХ ЗАКОНОВ ПРИРОДЫ - ДА

- А в области чувств?

ЭТА ОБЛАСТЬ В ВЕДЕНИИ АВТОМАТОВ

- Как же вы воспитываете любовь, ненависть, дружбу?

ПРОШУ УТОЧНИТЬ

- Уточнить? - Я впервые удивился и задумался. - Пожалуйста, уточняю: любовь. - Я стал читать Шекспира, Пушкина, Блока, Лорку, все самые возвышенные строки, которые я помнил.

ПОНЯТНО ПОЯВЛЕНИЕ КАКОГО-ТО ОБЪЕКТА ПЕРЕД СУБЪЕКТОМ

- Не совсем так, - сказал я, забыв, с кем имею дело. - Вас не волнуют эти стихи?

НЕТ ПРОШУ ДЛЯ УТОЧНЕНИЯ ПРИВЕСТИ ФОРМУЛУ ЛЮБВИ

И вдруг я обрадовался. Я не верил глазам, перечитывая последние буквы ускользающей с экрана строки. Облако не понимало, что такое человеческие чувства.

"_Оно не понимало_! - чуть не закричал я вслух. - Вы-то хоть понимаете, Гарга, что оно этого не понимало?!"

- Вот формула любви, - спокойно сказал я и назвал формулу фотосинтеза. - Теперь о дружбе. - И я прочитал басню, как медведь, сгоняя муху со спящего, грохнул друга камнем по голове. - Понятно? - переспросил я: открытие надо было проверить.

ПРИВЕДИТЕ ФОРМУЛУ

Эту строку я принял с сильно бьющимся сердцем, как признание в любви самой красивой девушки Вселенной.

Я наугад сказал одну из формул гравитационного поля.

- Теперь - ненависть!

Это было уже хулиганство, но я не мог сдержаться, я торжествовал и увенчал свою победу какой-то бредовой, придуманной с ходу формулой.

- А вам известна формула страха? - не удержался я.

МЫ РУКОВОДСТВУЕМСЯ ПРАВИЛАМИ БЕЗОПАСНОСТИ

Разумный ответ отрезвил меня. Я поблагодарил, передал микрофон Гарге. Он деловито закончил переговоры.

Все пело во мне от этого открытия. Каждая моя клетка кричала: оно слепо, это всемогущее облако с мощной памятью и совершенными органами чувств. Я стою перед тобой - слабый человек, сложенный из двадцати аминокислот. Я говорю с тобой на языке, в котором чуть больше тридцати букв. Но ты попробуй разберись во мне, в моих чувствах и мыслях, вернее, не в моих - в чувствах Шекспира, Пушкина, Ньютона, Эйнштейна, Толстого, Лапе, Бригова. Попробуй понять, как мы сами признали свою слабость и естественность в этом мире, когда согласились с Дарвином, когда уточнили свое место в космосе, когда сказали себе, что наш мозг отнюдь не совершенство природы. Попробуй опиши наши достоинства и пороки, наши способности и беспомощность формулами! Ты слепо, облако. Мы, люди, не побоимся встретиться с твоими всемогущими приматами.

Я чувствовал себя сильным. Я хотел рассказать об открытии Каричке.

А дядя по-своему воспринял ответы облака.

- Чему ты удивляешься? Вероятно, приматам просто неизвестны эмоции.

- Но это ужасно - ничего не чувствовать, быть просто машиной! Впрочем, у нас в институте есть Сим - очень человечная машина.

Я стал рассказывать, как Сим сочиняет смешные стихи, как предупредительно распахивает дверь и даже, по-моему, симпатизирует Каричке. Как вдруг внезапная догадка оборвала воспоминание о Симе. Я вскочил.

- Скажите, - начал я осторожно, - эти опыты с продлением жизни отразятся как-то на поведении людей?

- Несомненно. Повысятся рациональные начала.

- Но тогда никто, ни один нормальный человек не согласится на облучение облаком!

- Ты ошибаешься, - твердо сказал Гарга. - Когда люди убедятся, что каждому из них - каждому! - будут подарены четыреста - пятьсот лет, по этому вот льду пойдут толпы. Что значит потеря каких-то тончайших, почти неуловимых оттенков чувств перед такой грандиозной перспективой! Эксперимент охватит весь мир.

Я слушал его и видел вместо знакомой фигуры большую, шагающую на длинных ногах букву Л - символ бессмертия. Она, эта буква, росла с чудовищной быстротой. Она переросла Землю. Тянулась к звездам. Проткнула Галактику. Буква из формулы. Пятьсот лет, подаренные каждому. Разве это могло быть?

"Бред", - сказали бы мои товарищи. Но они были далеко, по ту сторону прозрачного купола, отгородившего остров от всего мира. Я вдруг почувствовал себя очень одиноким. Гарга действительно ничем не рисковал, разрешив мне говорить с облаком. Что мог сделать какой-то программист, запертый на острове, как в клетке? Он мог только убедиться в могуществе приматов.

20

Странно было видеть, как в солнечно-снежном квадрате двора появилось яркое пятно, победившее отблеск нашего светила. Потом в этом цилиндрическом пространстве огромного луча, исходящего от облака, возникает кусок города: часть дома, дерево, косая струя воды, промелькнувший черной тенью мобиль, бегущий мальчишка с мячом. Гарга говорит что-то в микрофон, показывает рукой - он за чертой волшебного цилиндра; тот, кто вступает в яркий круг, виден там - в настоящем, далеком от нас городе (точно так Гарга, не уезжая с Ольхона, появился однажды на космодроме).

Я стою у окна, как, наверно, и другие сотрудники, и не слышу, что диктует Гарга облаку. Город расплывается, теперь виден длинный светлый коридор, наплывающий на Гаргу, потом гладкая стена и, наконец, зал с сидящими в креслах людьми. Все, стоп! - понимаю я по взмаху Гарги. Он замер у микрофона, слушает, как и все в зале, выступающего, смотрит внимательно на доску с формулами, но не переступает черту. Он не хочет появляться в том зале.

За последнее время Гарга переменился. Я привык, что с утра он возникал на экране и спрашивал, сколько дать мне на день расчетов, чтоб я не отбил пальцы. Строгий и чуть ироничный, он беседовал так с каждым сотрудником и хотя никого не торопил и не понукал, все чувствовали, как горит в нем желание быстрее завершить опыты.

Но вот уже двое суток профессор Гарга сидел, запершись, в студии. Что он там делал в промежутках между переговорами, никто не знал. Я почему-то представлял его сгорбленную спину и устремленные в пол глаза. Мне казалось, что Гаргу мучают сомнения, правильно ли он поступает. Может быть, он, отбросив привычные понятия, смотрел на Землю с высоты облака и наблюдал маленьких человечков, как ученый - амебы под микроскопом? Или, наоборот, бежал в толпе растерянных, гонимых страхом людей? Или обвинял сам себя, чувствуя тяжелую ответственность за судьбу мира?

Как я ошибался! Ночью, проходя мимо комнаты, уставленной биомашинами, я услышал тихие шаги. Я замер, пригляделся. Гарга как привидение бродил между машинами, которые о" еще недавно называл музейными экспонатами. Нет, он не прощался с ними. Надо было видеть, как он гладил их железные бока, как стирал ладонью пыль, как пробегал пальцами по клавишам, - надо было видеть эту жалкую и страшную сцену, чтоб убедиться: они для него - все. Я тихо ушел...

Сейчас, глядя, как Гарга слушает далекого от нас докладчика, не решаясь появиться в зале, я, кажется, догадался, что он делал эти двое суток. Наверно, он еще раз примерял к миру свое открытие, планировал общество бессмертных. И опять не понял, что оно никому не нужно. Он не мог трезво оценить будущее - ученый, который любит только свои машины, а не людей.

Я смотрю из окна на дядю и жду, когда он подаст мне знак. Не забыл ли? Всего минута подарена мне и Каричке, я уже беспокоюсь за эту минуту. Оратор сходит с трибуны, зал вместе с тремя десятками слушателей, креслами, столами и экраном улетучивается. Гарга оборачивается, машет мне рукой: выходи. Я вылетаю пулей и хочу сразу вскочить в светлый круг.

- Погоди. - Дядя удержал меня за плечо. - Светлый, расчет номер два, объявляет он в микрофон.

Белые паруса домов поднимаются из зеленой пены - что-то милое, свое.

- Какой дом?

Я слышу далекий, как во сне, голос и медленно протягиваю руку.

- Этаж? Квартира?

Знакомый холл, зеркало, телевизор, столик. В глубине - пестрый витраж двери. Теперь я одним махом вскакиваю в круг и бегу с радостно остановившимся сердцем к двери. Я толкаю ее, но руки проваливаются сквозь стекло, и вслед за ними пролетаю я сам. Я даже не подумал, что могу испугать Каричку; увидел побледневшее лицо, вспыхнувшие глаза и застыл на пороге. Она медленно поднялась с дивана, прижимая к груди книгу.

- Здравствуй и не удивляйся, - быстро проговорил я. - Это я и не я, в общем, новый вид путешествия в пространстве. У меня меньше минуты, и я хотел бы много рассказать тебе. Я скажу иначе. Слушай!

О, не страшись, мой друг!

Пусть взор мой, пусть пожатье рук

Тебе расскажут просто и не ложно,

Что выразить словами невозможно!..

Я видел, как она испугалась: может быть, подумала, что перед ней сумасшедший призрак. Не просто врывается без предупреждения, не открыв двери, прямо из стены, но хочет еще, чтоб его принимали за обезумевшего от любви доктора Фауста. А я так и хотел, я приказывал ей глазами: да, я Фауст, тот самый, который помогал тебе однажды - помнишь, это было еще в школе - готовить роль Маргариты. Так вот, слушай меня внимательно, запоминай и думай.