Императорская Академия - Василий Анатольевич Криптонов

сами не скрываете, что после того случая на мосту, этим летом... у вас наблюдаются некоторые проблемы с памятью.

— Я частично потерял память! — резко сказал я. — А не обрёл ложную. Это разные вещи.

— Верно, верно, — примирительно покивал Белозеров. — Однако мозг человека — загадочная величина, от него можно многого ожидать даже в нормальном состоянии. А если есть какие-то — пусть даже небольшие — повреждения... Впрочем, прошу прощения, я, кажется, опять зашёл не с того боку. Предлагаю вам, как здравомыслящему человеку, посмотреть на ситуацию следующим образом. Сейчас мы фактически имеем лишь одну разрушенную башню в императорском парке. Вариант первый: вы можете признать, что разрушили её, потому что... Ну, не знаю. Разозлились? Захотели продемонстрировать девушке свою удаль? Это нехорошо, безусловно. Поступок крайне дерзкий, вашему роду придётся принести извинения и компенсировать убыток. Но! Это вполне понятно и неудивительно для курсанта вашего возраста. Пылким молодым юношам свойственны дерзкие поступки. Или же, второй вариант. Вы можете продолжать настаивать на том, что башня превратилась в голема и напала на вас... — Белозеров вздохнул. — Видите ли, господин Барятинский. У вас нет доказательств, нет свидетелей. И ваши слова прозвучат... Вернее, их услышат не так, как вам бы хотелось.

— Ясно, — поморщился я. — Проще говоря, меня сочтут психом и выставят из Академии.

— Это — самый неприятный результат, который я могу предсказать, — развёл руками Всеволод Аркадьевич.

— Ладно, я всё понял, — кивнул я. — Убедили. Мне почудилось. Не было никакого голема.

— Вот и прекрасно, — кивнул Всеволод Аркадьевич и поднялся из-за стола. — Рад, что мы друг друга услышали. Позвольте пожать вам руку.

Я тоже встал и протянул Белозерову руку. Он наклонился ко мне и тихо проговорил:

— Ваши слова для меня — не пустой звук, поверьте. Но согласитесь и вот с чем. В Академию вы поступили три дня назад, и врагов — я имею в виду, настоящих врагов, — нажить тут пока не успели. Подумайте, кто может желать вашей смерти вне стен Академии. Только учтите, что это должен быть очень могущественный враг.

Посмотрев в глаза Всеволоду Аркадьевичу, я кивнул.

— Можете рассчитывать на мою помощь, — так же негромко добавил он. — Я, признаться, не так уж много могу... Но что могу — сделаю.

Ответить я не успел. В дверь стукнули и тут же её открыли.

— Господин Белозеров? — В кабинет просунулась голова одного из наставников. — Извините за беспокойство. Тут за господином Барятинским приехали.

— Кто приехал? — развернулся я.

— Секунду-с... — Надзиратель выпустил ручку двери и развернул бумажку. — Некто Платон Степанович Хитров. Ваш дедушка, господин Барятинский, требует вашего немедленного присутствия дома. Ваш отъезд до восьми часов вечера воскресенья он согласовал с ректоратом лично по телефону.

Платон? Хм... Ну, ладно.

Я попрощался с Белозеровым и в сопровождении наставника пошёл к выходу из здания.

Почти у самого крыльца стоял знакомый автомобиль. Платон прохаживался рядом, заложив руки за спину. За рулём скучал наш шофёр Трофим, которого когда-то подстрелили на рабочем месте. Смелый дядька. Не многие после такого остались бы.

— Ваше сиятельство, — поклонился мне Платон.

— Учитель, — ответил я поклоном.

Трофим вышел из машины и отворил заднюю дверь. Я не заставил себя ждать — сел и откинулся на спинку.

— Восемь вечера, воскресенье! — напутствовал меня наставник. — Не забудьте, господин Барятинский.

Я кивнул. Платон сел рядом со мной, и машина тронулась.

— А вы, ваше сиятельство, времени даром не теряете, — весело заметил Платон. — Не расскажете, чем вам так помешала башня? Портила вид? Мешала пройти?

Стало быть, деду о моём «дерзком поступке» уже сообщили. Оперативно работают...

Несмотря на то, что я был погружён в глубокую задумчивость, мне удалось понять Платона. Он, видимо, считал, что я очень переживаю из-за этой башни, а потому выбрал лёгкий иронический тон, чтобы передать мне сигнал: всё не так уж плохо, жизнь на этом не закончилась.

Для Платона я всё ещё был вчерашним ребёнком. Избалованным Костей Барятинским, который пусть и сделал неожиданно серьёзные шаги в магии, учёбе и боевых искусствах, но остался всего лишь внуком своего сурового деда — с которым ему скоро предстоит увидеться.

Представляю, как должны были трястись поджилки у несчастного Кости. Я же был занят другим — размышлял, стоит ли рассказывать деду о покушениях.

С одной стороны, две подряд попытки меня убить — событие, безусловно, неординарное. И дед — тот человек, который моему рассказу о водовороте в декоративном пруду и башне, превратившейся в каменного монстра, точно поверит. А с другой стороны — что он, пожилой человек и белый маг, будет делать с этой информацией?

Сообщит в полицию и потребует начать расследование? Бред. Если бы у покушений был какой-то магический след, то вооруженный глобусом Белозеров этот след наверняка бы увидел. А Белозеров утверждает, что даже магической вспышки надлежащего уровня зафиксировано не было. Кем бы ни был тот, кто на меня покушался — он очень хорошо замёл следы. А значит, и полиция ничего не обнаружит. Всё, чего добьётся дед, если обратится к ним — поставит себя в идиотское положение. И дед так же, как и я, не может этого не понимать.

А значит — что? С учетом того, что внука — настоящего Костю — дед очень любит и готов всячески его оберегать? Правильно, вероятнее всего, он просто потребует, чтобы я не возвращался больше в академию. Сидел в Барятино или в городском доме, у него на глазах. Добьётся моего перевода на домашнее обучение, или чего-нибудь в это роде. А что мне уж точно не поможет вычислить организатора покушения, так это домашний арест...

— Как там дома? — спросил у Платона я.

— Не волнуйтесь, — отозвался учитель, подтвердив мою догадку, — Григорий Михайлович, похоже, больше удивился, чем разозлился. Дать объяснения вам, конечно, придётся. Но, полагаю, конец света пока откладывается.

— Я имел в виду, все ли живы и здоровы? — уточнил я.

— Вас не было всего три дня, ваше сиятельство. Что могло измениться? Ещё даже не перебрались в город.

Загородное имение Барятинских, в основном, использовалось в весенне-летний период, а осенью семейство переезжало в Петербург. Когда я только появился в этом мире, кроме загородного имения у Барятинских ничего не осталось, да и то вот-вот грозило уйти за