Интернационал дураков - Александр Мелихов

– Здхравствуйте. Мхама, я пхоеду к сиське.

Как, однако, прямо… Европа! Мордочка моей обезьянки мгновенно приняла выражение беспомощной мольбы:

– Деточка, ну зачем же так поздно?.. И зачем тебе эта сиська, найди себе чистую еврейскую девочку!

Викинг сморщился, будто от невыносимой кислятины, и скрылся в своем тинэйджерском раю.

– Как, однако, деликатно выражается твой Ванечка: поеду к сиське…

У нас в леспромхозе говорили проще: живу тут у одной п…

– Гм-гм-гм… Сиско – “о” на конце – это такое имя. Я уверена, она и до него с кем-то это самое , – в Пиетари она бы наверняка сказала

“трахалась”, но под одной крышей с сыном она еще и голос понизила, хотя мы уже прошли в гостиную.

Я заранее был готов полюбить все, что увижу, но любить оказалось совсем уж нечего – стандартный европейский отель. Бедняжка…

– Я ее сняла вместе с мебелью, – ответила она моим мыслям. – Думала, буду на верандочке пить чай и смотреть на море. А оказалось, там всегда такой ветер, чашки опрокидывает… – Она жалобно показала на огромное черное окно, но теперь эта тьма смотрелась совершенно родной и домашней. И все-таки не дает чаю попить моей бедняжке!.. Я прижал ее к груди, чтобы ослабить боль снова сделавшейся почти нестерпимой нежности, но она тут же, только потише, завела свои профилактические “ай, ай, ай…”.

– Раз уж мы в Финляндии, надо говорить не “ай, ай, ай”, а “хуй, хуй, хуй”. Кстати, твой Ванечка кем себя чувствует – русским или финном?

– Финном. Даже националистом. Считает, что не надо так много мусульман сюда пускать. Правда, когда ему было лет четырнадцать, какие-то сволочи – из его же класса – начали его дразнить, что у него мать русская… Нет, не так: твой отец купил твою мать за командировочные. Он даже плакал. А потом пожаловался отцу, они часто говорят по телефону. Ну, у того разговор короткий, он позвонил папаше самой главной сволочи и сказал: если твой подонок еще раз скажет моему сыну хоть одно слово, ты увидишь, что я с ним сделаю. И все, затихли раз и навсегда.

– Национальный вопрос был разрешен.

– Национальный вопрос был разрешен. Ты хочешь кушать?

Лакейское слово “кушать”, проговоренное ее ротиком-вишенкой, тоже вызывало у меня умиление…

– Благодарю, сыт по горло.

– Я хочу тебе показать, какая я была тоненькая, а то ты мне не веришь.

Мы сидели на чистом диване из гостиничного холла и, тускло отражаясь в плоском телевизоре, листали картонные страницы тяжелого фотоальбома.

– Нет, потом, потом, – не позволяла она заглянуть ни в пожухлые черно-серые, ни в свеженькие разноцветные форточки своей жизни – и вдруг какую-то выхватила и прижала к груди: – Не смотри, листай дальше!

– Хорошо, – я покорно перевернул тяжелый лист и, не поворачивая головы, резко выдернул у нее фотографию – даже живот отозвался болью.

– Нельзя, я запрещаю! – она рванулась и, промахнувшись, шлепнулась на пол.

В дверях возник изумленный викинг, оторопело уставился на распростертую маму.

– Что тебе, деточка? – кротко спросила она с пола, и я туда же, вниз, протянул ей фотографию.

Юный варяг понял лишь, что у нас здесь только шум, а драки нет.

– Пхойду, – хмыкнул он еще более в нос и смущенно попрощался со мной отдельно: – Нно свиннания.

– Ходи осторожненько, когда придешь, позвони, – отправилась она его напутствовать и вернулась уже без фотографии.

Было немножко все-таки неприятно: что уж там за секреты?..

– Зря ты это скрываешь, – проникновенно сказал я. – Я давно простил твою работу в порнобизнесе.

– Какой там порнобизнес… – с неожиданной горечью произнесла она. – Я тогда была даже чересчур чистая.

– Как это можно быть чересчур чистой?

– Вот так и можно. Я иногда финнам завидую – они так просто к этому относятся… Я Ванечке говорю: неужели ты не можешь найти себе девственницу? А его прямо передергивает: противно слушать… Что, говорит, двенадцатилетнюю, что ли? Хочешь, чтобы меня в тюрьму посадили?

– Так и что хорошего? Нет тайны, так и романтизьму не будет.

– Да в Советском Союзе это была тайна только для таких дурочек, как я! Я знаю девочек, которые выходили замуж девственницами, а на самом деле уже и сосали, и в задницу трахались…

Японские глазки, оскорбленно округлившись, прицельно застыли, высматривая во мне, сидящем перед стоящей, хотя бы самую робкую попытку несогласия. Но я уже понял: ее скрытая мишень – всегда какие-то неведомые ей женщины, которых я по наивности могу счесть более добропорядочными, чем она.

– Но лучше же быть такой, как ты, – я преданно уставился в нацеленные на меня окуляры.

– Кому лучше? – она по-прежнему возвышалась надо мной, но уже скорбно, а не гневно. – Я вот когда попала в общежитие, просто

ничегоне знала, НИ-ЧЕ-ГО! И сразу попала в лапы этой наглой сволочи!

Похоже, меня ждали неприятные сюрпризы…

– Все-таки даже самая наивная девочка знает, что под юбку пускать к себе нельзя, – сказал я как бы примирительно, но на самом деле холодно.

Что от нее, разумеется, не укрылось.

– Это твоя Галина Семеновна такая умная. А я больше всего губы прятала, чтобы он в губы не поцеловал…

– Так что, он тебя изнасиловал, что ли?..

– Он считал, что это я таксопротивляюсь, для вида.

– Где все это было, в какой-то малине?!.

– Нет, в общежитии. Просто он был такой красавец, что считал, все только и мечтают, чтоб он им вставил.

– Бред какой-то… Так надо было в милицию заявить, чтоб он хотя бы срок получил, сволочь такая!..

Мои руки налились ледяным свинцом от ненависти, но… Ненавидимый мною красавчик был далеко, и мой ненавидящий взгляд был обращен на нее.

– Он меня убедил, что все так делают, только не рассказывают.

– Ты что, после этого с ним и дальше продолжала?!.

– Ну так… Иногда.

Теперь моя ненависть уже обратилась целиком на нее.

– Знакомое дело. Общага, все по-быстрому, не раздеваясь…

– Какие глупости!

– А как? У него хата, что ли, была, у твоего красавчика?

– Ты так на меня смотришь, как будто это я во всем виновата…

– А ты ни в чемне виновата?

– Ладно, надоело. Если я такая плохая, иди к своей Галине Семеновне.

Она у тебя святая, вот и целуйся с ней.

Нет, святой – это я. Я не встал, не взял свой рюкзак, не вышел, шарахнув дверью так, чтобы в тинэйджерском раю долгим стоном отозвалась гитара, – я всего лишь зажмурил глаза и посидел секунд пятнадцать. А потом мертвым голосом попросил:

– Ну, так покажи, какая ты была тоненькая?

Она прицельно взглянула на меня сквозь свои окуляры и поняла, что другого голоса у меня нет. Присевши рядом со мной, она принялась переворачивать картонные листы с такой быстротой, что мой подбородок обдавало ветерком: “Вот!”

На каком-то черно-сером пляже она стояла в бикини и широкополой шляпе и впрямь невероятно тоненькая и фигуристая, словно фотомодель.

– Да-а!.. – в моем голосе прозвучала неподдельная почтительность, и это дитя тоже немедленно растаяло: – Вот видишь! Скажешь, твоя

Галина Семеновна была лучше?

– Да ну, ты что! Она всегда была толстая как бочка!

– Какой хитрый… Ладно уж, не сдавай свою драгоценную Галину

Семеновну, играйте в ваш баскетбол. Мне Тягушева сразу сказала, что вы с Галиной Семеновной идеальная пара.

– Ты готовься: теперь подруги начнут всячески восхвалять Галину

Семеновну. Или сочувствовать. Чтоб отравить твое счастье.

– Тягушева сама видела, что таких заботливых жен… Ай, ай, ай…

Она поняла, что я собираюсь слишком пылко ее обнять. Я был снова так счастлив, что, пожалуй, даже и этого красавчика не стал бы убивать.

Отрезал бы яйца и отпустил. Даже просто полязгал бы кусачками над ухом…Ведь никаких таких гадостей на свете на самом деле нет, а что есть – ее невесомые, будто травинки, пальцы, скользящие у меня по шее… Как раз по тем самым старческим родинкам… Я с тех пор часто их трогал, два эти крошечные клубочка, два свернувшихся до поры до времени паучка.

– Ну что они, выросли? Родинки, – безнадежно поинтересовался я.

– Какие родинки?

– Ты сама же мне говорила… Все правильно, я почти уже старик.

– Ты старик? Не смеши меня! Ты еще лет тридцать всех подряд будешь трахать! Патриархи в твои годы только…- стеклышки блеснули радостным азартом: – А ты походи по дому в кальсончиках. Как будто ты мой муж.

– Они ж залежались с советских времен, уродливые нечеловечески.

– И хорошо. Сразу видно, что человек у себя дома. Ну-ка встань!

Она расстегнула ремень и начала дергать молнию, – как тогда у

Командорского, – в конце концов стащив с меня все. Открылись марлевые нашлепки.

– Бедненький! Я совсем забыла, прости!.. Так тебя еще и побрили?..

– Ну да. Я даже и не заметил… Что, он сильно проиграл без свиты?

– Наоборот… Такой стал нахальный! Подожди, тебе же запрещено!..

– Мне запрещено только чихать. А если на спине…