Нет пути назад - Александр Афанасьев

И искать они его явно не собирались.

Малек выругался про себя и достал из наплечной кобуры пистолет. Свой, который он привез с собой и которому доверял свою жизнь. С тех пор как оставил флот и устроился стрелковым инструктором и тренером, он подобрал себе пистолет, который можно было с равным успехом использовать как в бою, так и на соревновании, по крайней мере в стандарт-классе[34]. Таким пистолетом стал «ЧеЗет», чешский полуспортивный пистолет, полностью стальной, самовзводный, с магазином на восемнадцать патронов. Он был достаточно тяжелым, чтоб эффективно гасить отдачу, и достаточно дешевым, чтобы менять пистолет после каждых тридцати тысяч выстрелов. С модифицированным спуском он был еще и точным. Такие пистолеты покупали и носили вооруженные профессионалы, для которых он был единственным оружием, у кого оно было запасным – почти все перешли на полупластиковые, легкие.

Из этого пистолета Малек сделал еще три выстрела. Иначе они просто не сдвинутся с места.

Луч света после заминки нашел его, и он метнулся в сторону, как заяц, вспугнутый светом фар.

– Дреш, фаери мекунам![35] – прозвучало в спину.

Ага, попробуйте…

За спиной прогрохотала очередь, прошедшая далеко от него. Затем он услышал звук заводимого мотора.

Спохватились, козлы.

Ему надо было срежиссировать вполне даже достоверную погоню, чтобы попасть туда, куда он хотел попасть.

Мощные лучи фар высветили его, когда он сворачивал. Еще одна очередь прошла мимо, попав неизвестно куда. Если афганцы начинали палить, надо было смываться…

Скачками, как заяц, он понесся по улице – надо было сделать еще один поворот, – и тут навстречу вырулил еще один пикап. Его прожектор помощнее и соединен был как бы и не с пулеметом…

– Дреш! – закричали через громкоговоритель.

Машина ехала так, что блокировала ему путь – не вырваться.

Он кувыркнулся и открыл огонь. После первого выстрела погас прожектор, после пятого – обе фары. В ответ застрочил пулемет, к нему присоединились и автоматы.

Рассудив, что афганцы побоятся отойти от машины ночью – здесь все еще верили в джиннов, – он еще раз кувыркнулся и бросился вперед. Прямо на огонь.

Выехавшая полицейская машина, преследовавшая его, попала под огонь и огнем же ответила. Это надолго…

Он проскочил мимо азартно стреляющих в ночь афганцев и побежал дальше. Пальба перебудила весь район, и это было то, что ему нужно.

– Ухти, ухти[36]…

Он так и не понял, когда был ранен. Наверное, когда эти ушлепки открыли пулеметный огонь. Но не из пулемета – можно было и ноги лишиться. Пуля проделала длинную кровавую борозду на руке, в опасной близости от локтя, и хотя это придавало достоверности всему происходящему, все равно было хреново. Потому что он ни в чем не был уверен, а скрыться с пулевым ранением намного сложнее, чем без такового. Они могут оцепить район в поисках раненого, устроить фильтрацию, да и просто походка раненого человека отличается от походки здорового. Вот такие вот невеселые расклады. Он сам много раз был в шкуре волкодава, идущего по кровавому следу, но никогда в шкуре волка.

Вот и так довелось…

В начале улицы раздался глухой рокот грузового дизеля большого объема. Бронетранспортер.

– Помоги мне… – ему уже нечего было терять, он чувствовал, что с той стороны двери живое существо, – помоги…

Когда фара-искатель с бронетранспортера осветила проулок, дверь внезапно открылась, и он полетел на землю, сильно ударившись. Потом он уже ничего не помнил…

Пришел в себя он черт знает через сколько времени.

Было уже светло – по крайней мере, тот свет, который был в комнате, явно естественного происхождения. Было светло и больно. Он упал прямо на рану.

Дернувшись, он вскочил, скривившись от боли…

Какого хрена, где он?

Это была небольшая комната, размером примерно четыре на три, и из мебели здесь не было совсем ничего. Он лежал на тюфяке, который был на удивление теплым и мягким. Он был укрыт легким одеялом, и, кроме трусов, на нем ничего не было. Пистолет он тоже потерял, точнее, оба пистолета.

Весело.

Он начал осматривать себя и обнаружил, что ранен был не один раз, а дважды. Впрочем, оба раза не тяжело, пули не задели кость, не повредили никакие внутренние органы. Он вспомнил мичмана, с которым когда-то плыл до острова Русский, да еще ночью. Тот потом сказал ему: «Над тобой, салага, Полярная звезда горит». То же самое произошло в Лос-Анджелесе, когда вся полиция города не сумела его остановить. Казалось, что пули его просто боялись и лишь напоминали о себе.

Он осторожно поднялся. Оружия у него не было, но он сорвал простынь с тюфяка[37], скрутил ее в жгут, перехватил. Не веревка, но тоже сойдет.

Крадучись, он подошел к двери и толкнул ее. Та оказалась не заперта.

12 февраля 2017 года

– Так… – сказал Араб, и голос его не предвещал ничего хорошего, – дай угадаю. В доме жила прекрасная принцесса, которая тебя спасла, и ты решил, что день прожит не напрасно.

– Да не так все… – с досадой сказал Малек.

– А как?

Несколькими днями ранее

– Почему ты не открываешь своего лица, сестра? – вдруг спросил Малек. – Разрешено просто носить никаб, в котором открыто лицо.

Женщина отрицательно покачала головой. Когда он пришел, она просто положила ему еды и смотрела, как он ест.

– Ты не хочешь, чтобы я тебя видел?

Малек спрашивал на фарси. Это почти то же самое, что и распространенный в Афганистане дари, считающийся языком цивилизованных людей, в отличие от простонародного пушту. Несколько лет он провел в Персии, за это время не просто научился говорить на фарси, он освоил несколько его диалектов. Сейчас он разговаривал на хорасанском фарси, который свойственен как для персов, так и для афганцев, это язык, схожий и с классическим западным фарси, и с типичным для Афганистана дари.

– Зачем ты спасла меня?

Женщина снова ничего не ответила. Показала на тарелку – ешь…

– Ну, как хочешь, сестра… – Малек обиделся и уткнулся в тарелку.

Женщина вдруг достала листок бумаги из кармашка в никабе, огрызок карандаша. Начала писать…

12 февраля 2017 года

– Здорово. Так она еще и немая…

– Это Нуаль… – сказал Малек.

– Что? Ты о чем?

– Нуаль. Ее так зовут.

– Здорово… И кто такая Нуаль, ну-ка расскажи нам. Что-то меня начинает тошнить от француженок…

Рассказ был простым и страшным. Эту женщину действительно звали Нуаль, и несколько лет назад она была известной всему Афганистану певицей. Пела на мелодичном дари, на английском и итальянском. Нуаль – это был ее творческий псевдоним, она училась в католической школе, открытой в Кабуле одним из католических орденов. Ее родители, вопреки бытующему здесь обычаю, не продали ее, а постарались дать ей образование, чтобы она смогла продолжить род. Возможно, сыграло свою роль то, что она была единственным ребенком в семье, роды были тяжелые, и мать больше не могла иметь детей, а отец не хотел брать вторую жену, чтобы решить эту проблему. Слишком любил мать – тоже нетипично для Афганистана. Как и то, что ее родители были христианами…

Когда пришли повстанцы – их тогда еще не называли «талибы», это название потом появилось, – ни ее родители, ни одна сама не успели бежать.

Первым делом повстанцы объявили Кабул, более чем миллионный город, населенный людьми, говорящими на чужом им дари, средоточием порока и разврата. Потом они принялись искоренять его. В числе «порочных действий» было и отправление религиозных таинств по христианскому обряду: всех христиан Кабула поставили перед выбором – ислам или смерть. В числе казненных были и ее родители. Она видела, как им отрубили голову на площади.

Перед ней такой вопрос не ставили. Всех молодых женщин – христианок ждала иная участь. В отличие от мусульманских женщин, надругательство над христианкой повстанцы не считали харамом. Но сначала повстанцы сделали своеобразную ярмарку. Первыми выбирали предводители. Лидеры повстанцев. Те самые муллы, которые призывали к благочестию и набожности. Военные амиры повстанцев, которые были заодно с муллами, они выбирали еще раньше них. С тех пор она онемела. Но боевиков это мало интересовало…

Никого это тогда не заинтересовало. Абсолютно никого. То, что в более чем миллионный город ворвались варвары и установили там порядки, больше свойственные для дикарского племени, чем для двадцать первого века. Впервые за этот век массово казнили христиан за то, что они христиане. Никто ничего не сделал.

Мы хватались за голову в Персии, не зная, как прекратить насилие. Англичане пытались справиться с Шестым мятежом, разыгравшимся не без нашей поддержки. А здесь, в Кабуле, умирали на плахе люди за то, что остались с Христом. А другие оставались жить – и неизвестно, что было страшнее…